Всегда больно
❞
Опять кошмары. Опять боль. Опять крики. Опять всё тело мокрое, а кожа склизкая.
Хан отрывает себя от матраса, судорожно ощупывает лицо — холодное — и приподнимается, ощущая, насколько он взмок. Это кошмар наяву. Яд в крови снова бурлит. Не только пропитанная потом футболка злила, но и пустая кровать соседа, как ни странно.
Хёнджина нет.
Джисон опять оказался один, но это одиночество из другой оперы, название которой он пока не придумал. Хан чувствует страх и учащённое сердцебиение и сухими губами хватает воздух, словно рыба, выброшенная на каменистый берег.
Страшно. Страшно. Страшно.
Очень бы хотелось сейчас чьей-то компании, чтобы просто не чувствовать этого всепоглощающего ужаса, испачкавшего жизнь. Ну или элементарно хотелось, чтобы кто-то принёс воды, потому что во рту ужасно сухо и даже глотать больно.
Везде больно.
Гул фантомных криков из мира снов до сих пор гуляет в сознании сквозняком и приходится закрывать глаза и уши, чтобы не слышать мольбы о помощи, которую Джисон оказать не в состоянии. Он себе настоящему помочь не может, и куда ему до помощи призрачных родителей?
Глянув в окно и не увидев намёка на солнечные лучи, парень решается пойти в душ и встать под горячую воду прямо так, в одежде. Хотелось согреться и смыть с себя все ужасы ночи. Хорошо, что все возможные свидетели его «болезни» спят. Никто не увидит его разбитым.
Хотелось тепла.
Коридор заполнен темнотой и тишиной. Из-за некоторых дверей слышится гогот, кто-то противно храпит, а где-то ни звука. Джисон обнимает себя в попытке согреть, но могильный холод всё ещё слизью ощущается на коже.
Добравшись за рекордную минуту до душевых, парень, не осматриваясь и не включая свет, сразу несётся к первому крану. Трясущиеся пальцы выкручивают его и за секунду тело мокнет под тёплыми струями с сильным запахом хлора. До кипятка далеко. Хан ждёт, пока стечёт холодная вода и наконец-то он сварится заживо, но ни через минуту, ни через пять бесполезного стояния желанной горячей воды всё нет и нет.
Обидно.
Разочаровавшись в своей идее, Джисон под нос ругает сам себя. Сухого ничего он не взял, про полотенце даже не подумал, мокрые штаны теперь кажутся невероятно тяжёлыми, а насквозь промокшая футболка противно прилипает к коже и сковывает движения.
Лучше себе он не сделал.
Пока Джисон как мог старательно отжимал свои вещи, краем глаза он зацепился за какое-то движение, потом увидел вспыхнувший огонёк, а после, уже повернувшись в сторону единственного здесь двустворчатого окна, увидел силуэт парня в коротких шортах и майке-безрукавке. Тот затягивался, глядя в мутное окно, и делал это медленно, явно наслаждаясь процессом.
Хан забывает про свою идею отжать себя всего и уже подумывает сбежать, чтобы не мешать, но курящий его останавливает, приятным голосом прибивая голые ступни к полу.
— Кошмары?
Что-то из прошлого вспомнилось. Точнее кто-то. Этот бархатный голос с нежной хрипотцой очень напоминал тембр друга, с которым Хан Джисон знаком был с детского сада.
«Это не может быть он».
— У тебя тоже? — Джисон ещё сонный, несмотря на бодрящий душ, а ещё он заинтригован, и только поэтому продолжает стоять с непонятной надеждой за пазухой.
Курящий никак не может быть его другом. Это точно не Чон Уён. Возможно, Хан уже жалеет о том, что ответил, а не молча ушёл, а возможно, какой-то просроченной частью своей души он глупо понадеялся, что это и правда его друг детства. Он был бы рад увидеть здесь кого-то родного и близкого...
«Идиот».
Разум, очевидно, так до конца и не отошёл от ночных видений. От собственных мыслей захотелось врезать себе и побольнее.
— Они тут у всех, — парень спустя некоторое время скидывает пепел на пол и поворачивается.
Уличного света достаточно, чтобы увидеть идеально белые волосы и рельефные руки. Лица, увы, Хан не видит, но это, наверное, и к лучшему.
«Это точно не мой полудохлый Уён».
— Хочешь покурить?
— Не курю.
Джисон делает шаг назад, едва не поскальзываясь в луже, которая стекла со штанин, но вовремя цепляется за раковину и удачно не разбивает себе голову о грязный кафель. Быстрое и громкое дыхание разносится эхом и мешается с тихими смешками, которые летят с подоконника.
— Тебе страшно?
Хан через силу сглатывает. Ему совершенно не интересно отвечать на подобные вопросы. От этого в жилах по-новой закипает отравленная обидой кровь.
«А кому, блять, не страшно?».
— Не твоё дело.
— Пока не захочешь увидеть свет, так и будешь мучиться в своей тьме, — загадочно и очень по-философски звучит незнакомец и поджигает вторую сигарету от едва тлеющей первой. Реплику Джисона он слышал, но почему-то проигнорировал. — Попробуй открыть глаза, попробуй найти хоть один лучик в этом мраке и тебе станет легче. Только так и сможешь выжить.
Парень говорил это так обыденно, будто знал, о чём болтает. Будто бы сам долго блуждал в настоящей темноте, пока не нашёл свой источник света и смог выбраться.
«Придурок».
Кому какое дело до чужой тьмы в жизни?
Джисон не был готов ни к встрече с кем-то, ни тем более к подобным беседам, поэтому молчит и пытается тоже найти в себе что-то умное-разумное, чтобы ответить или как-то оправдаться.
А надо ли?
— Ты тут недавно, поэтому нормально, что ты такой.
Слышно, как мягко падают сгоревшие табачные листья на плитку, а ещё очень отчётливо Джисон слышит издёвку. Раздражение очень некстати зачесалось под кожей. Хан резко поворачивает голову, готовый что-нибудь едкое ляпнуть в ответ, но незнакомый парень, увы, больше не смотрит в его сторону. Видимо, всё: разговор закончен, и всё, что он хотел сказать — высказано. Пора бы уходить, но Джисон стоит, не отпуская раковину, и пялится теперь на своё отражение. Выглядит его копия напротив больной, бледной и заёбанной. Даже уголки губ, прежде всегда приподнятые, теперь опущены до упора.
Он выглядит как олицетворение печали.
Отпуская мысли о придурке с сигаретой, Хан зализывает назад влажные волосы пятёрней и отчаянно пытается найти что-то прежнее в себе — красивое и радостное, но видит лишь круглые тени под глазами, хмурые брови, до жути сухие губы с тёмными трещинами, сутулые плечи...
Себя вдруг стало жаль.
— Если захочешь поговорить или помощь нужна будет, найди меня, — парень спрыгивает с подоконника и тушит резиновым тапком второй бычок рядом с потухшим первым. — Меня Чан зовут. Я на четвёртом живу.
И тут Хан в лице меняется. Сынмин достаточно жути про одного Чана ему наговорил. Страшно стало, что это именно он, а когда парень оказался за спиной всего за пару секунд, то Джисон инстинктивно сжался, уже не скрывая паралич, который этот страх и вызвал.
«Это наверняка он».
— Я сам справлюсь.
— Все так говорят, а потом пытаются повеситься или с окна прыгают.
Блондин не двигается — так и стоит всего в паре шагов от застывшего Джисона, которого первобытный страх не отпускает.
«Окно... Прыжок... Это намёк?».
Мысли неисправной каруселью вертятся и перед глазами пролетают отнюдь не радужные картинки. Хан внимательно рассматривает этого Чана, и образ, который показывает зеркало, никак с реальностью не сходится. Джисон видит светлые мягкие кудри, ямочки на щеках и до невозможного добрые глаза, слегка подведённые угольным карандашом. Чан этот похож на ангела с картинок библии, честное слово, но сердцу всё равно страшно.
— Ты ведь с Хваном живёшь?
Джисон от вопросов порядком устал и стоять вот так, подставляя свою спину возможной опасности, тоже. Он разворачивается и ещё сильнее хмурит брови.
— Какая тебе разница, с кем я живу?
Теперь точно пора валить, потому что звучал Хан грубо, и если верить Сынмину, то Чан этот довольно опасный и дерзость такую может не простить. Да и окно здесь без замка...
— Никакой. Просто одному тяжело, а Хван так себе поддержка. Не хочешь пого...
— Ничего я не хочу, — Джисон едва не рявкает, но это всё тот же впитавшийся в душу страх виноват. Лучшая защита — это нападение, вот Джисон и защищается от мнимой опасности вполне себе серьёзно. На удачу он даже пальцы на ногах скрещивает. — И уж тем более мне не нужны советы от таких, как ты.
— От таких, как я? — парень опускает голову и теперь смотрит точно в пол, от чего вьющиеся локоны сразу же пружинами тянутся вниз. Секунды не проходит, как он снова смотрит своими добрыми глазами с опасными огоньками и неприятно улыбается, пряча руки в карманах шортов. — А что со мной не так?
Ответа нет и быть не может. Крайне тяжело здраво соображать, когда тревога вовсю бьёт по черепной коробке.
Чан на эту заминку усмехается в очередной раз. Он чувствует себя победителем даже без какого-либо соревнования, а Джисон ощущает хоровод мурашек на мокрой коже, и танцуют они отнюдь не от сквозняка.
Страшно.
— Не лезь ко мне, — слишком неубедительно выдавливает из себя Джисон, стараясь не дышать чересчур громко и жалко. — Отвали по-хорошему.
— За языком следить не научили?
Руки парня по-прежнему спрятаны, и мысль, что в карманах Чан как раз заточку держит, пугает ещё сильнее. Всё. Дыхание Джисона сбивается. Он с трудом проглатывает желание закричать и позвать на помощь, но кто его услышит в такой час? Кто спасёт?
— Тронешь меня, и я за себя не отвечаю, — с этими словами Хан сжимает кулаки.
Влажные пальцы неприятно скрипят, а костяшки моментально белеют. Лучшая защита и правда нападение, и Хан решает сразу себя зарекомендовать как того, с кем лучше не связываться.
— Угрожаешь мне? — блондин складывает руки на груди и делает шаг в сторону Джисона. Тот не двигается. Следит. Ноги словно бетоном облили, а сердце, как на зло, в горле застряло и мешает полноценно дышать. Джисон откровенно задыхается и кривит лицо, стирая прежнюю суровую маску. — Я ведь к тебе по-доброму, но я забыл, что добро нахуй никому не нужно.
Парень уже рядом, нависает над побледневшим от нехватки кислорода Ханом, а тот мысленно в размерах уменьшается до немыслимых пределов. Этот Чан и правда большой, сильный и крепкий. С одного удара наверняка может отправить его на тот свет, и даже до окна тащить не придётся.
— Ну что?
— Да пошёл ты.
Джисон ползёт вдоль раковин с явным испугом на лице, который обуздать никак не получается. Зря он это сказал. Ой, зря он не свалил сразу и вообще встрял в этот бесполезный диалог.
— Боишься? Бойся, а лучше научись уважать старших, сопляк, — блондин одним быстрым движением хватает Хана за рукав мокрой футболки и тянет к себе, а после тычет в грудь, и тот прибивается спиной к стене...
Хотя...
На стену это не похоже.
Джисон испуганно оглядывается и видит другого парня. Он в ловушке? Второго лица Хан не видит: страх плёнкой облепил глаза, от этого с губ слетает неприятный стон. Неужели и второй такой же отбитый? Откуда он вообще здесь? Что они будут с ним делать?
Словно испуганный зверёк, Джисон бегает глазами по новой фигуре в этой игре на выживание и понимает, что они уже встречались. Он видел этого парня — сомнений нет. Когда Хан делает шаг в сторону, он не отрывает взгляда от знакомого подтянутого тела в одних серых штанах и с полотенцем на плечах и едва заметно кивает своим догадкам. Глаза цепляются за шрамы.
«Это он».
Все почему-то молчат. Оба парня смотрят на Джисона, а тот уже мысленно бежит в объятия паники. Надо правда ноги уносить, но в свою комнату и поскорее. Не прощаясь и предсказуемо ни за что не извиняясь, Хан срывается и несётся к себе, не задумываясь о том, чтобы топать потише. Страх плетётся где-то следом. В глазах встали знакомые рубцы на чужой коже. Паника не ушла, но затаилась.
«Это он».
До утра, а точнее до первых признаков жизни вне комнаты и до самого завтрака, Джисон просидел один в обнимку с одеялом, спрятав лицо в прижатых к телу ногах. Он не боялся того Чана, не боялся и того шрамированного. Он сам себя опасался. Кто знает, что он в следующий раз выкинет? Может, сам станет таким, как этот Чан или Ёсан? А может, и правда сбросится и станет новым в списке суицидников? Этого не хотелось, но и добровольной жертвой быть тоже так себе идея.
Весь день Хан так же провёл наедине с собой. Хёнджина он не увидел ни в столовой, ни в коридоре. Себя, такого взвинченного, терпеть оказалось не так-то просто.
Всё же хорошо и спокойнее, когда рядом есть хоть кто-то...
Когда все ушли на занятия, парень попытался сбежать от кошмарных ощущений бесконечной тоски и выбежал прогуляться и осмотреть территорию, как и планировал вчера. Нужно отвлечься. Дневные и ночные кошмары Джисон как мог отодвинул куда подальше, забив свою голову природой и лесными тропами, а по пути к футбольному полю он даже всерьёз подумывал над тем, чтобы перелезть через забор и свалить в закат, приобщиться к бездомной жизни и сполна познать романтику бродячего образа жизни. Подумал и тут же передумал. Он не был комнатным растением, но и до конца крепким и готовым как-то справляться с внешним миром и выживать в одиночестве Джисон себя назвать не может.
Потом. Не сейчас.
Пару часов Хан пролежал под Солнцем на мягком газоне в тотальной тишине, притворяясь, что у него амнезия. Вокруг приюта, казалось, не было ни дорог, ни жилых домов — ничего. Лишь небо и ровные горизонты. Можно подумать, что такая идиллия успокаивает, но внутри по-прежнему бурлила злость и паром валил страх.
Хан как мог старательно заменял недавние воспоминания картинками своей прежней жизни, лицами и смехом друзей, шутками родителей и заводился ещё сильнее.
Забрали.
У него отобрали всё.
Это несправедливо.
Больше Джисон никогда не сядет играть с папой в шахматы и не покажет маме новую танцевальную связку, которую придумывал вместе со своим другом Ёншиком. Сам О Ёншик больше не позовёт его в кино и не проводит до дома под свежие сплетни из мира бейсбола. Хан никогда не вернёт в свою жизнь тех девочек, которые вечерами просили помочь с хореографией и никогда больше он не пойдёт с ними одной большой дружной компанией в полюбившуюся лапшичную. С Уёном можно прощаться, Ёншика пора забывать, всех одноклассников стоит вычеркнуть из памяти, но главное, наводя порядки в голове, не выбросить воспоминания о родителях.
Они должны быть с ним всегда.
С заходом Солнца в корпус возвращались ребята с занятий и прогулок, и Джисон тоже, слившись с толпой, влился в этом потоке в новое место под названием «дом». Живот его прилично громко возмущался, выпрашивая еду, но нужно было как-то скоротать время до ужина, и лучше это сделать с пользой. Именно с правильным боевым настроем, с почти пустой головой и чистыми помыслами Джисон решился поговорить с Хёнджином и примириться, если, конечно, он его сегодня всё же увидит. Или если сосед опять всё не испортит своими идиотскими шутками.
Ещё только подходя к комнате, тело передёрнуло ощущение чего-то странного, и открыв дверь Хан понял, что интуиция его не подвела. Хван оказался в комнате, но не один, а с каким-то парнем, как ни странно, со светлыми волосами, закрывающими почти всю длинную шею. Это точно не Чан. В памяти Джисона прочно отпечатались его габариты и кудри, а это блондин был мелкий, шумный и бесстыдный. Если Хёнджин в присутствии соседа выпрямился, улыбнулся приветственно, то его дружок даже головы не повернул и бровью не повёл, словно ничего не изменилось.
Словно Джисон пустое место.
— Привет. Выспался? — Хёнджин спрашивал с чистым интересом, а Джисон услышал иронию в этом вопросе, но вовремя себя остановил, чтобы не ответить таким уже привычным «отвали».
Надо отучать себя от подобных фразочек, иначе это точно добром не кончится.
Вместо очередных колючек Хан спокойно кивает и ненадолго зависает, рассматривая, как незнакомый ему парень, сидя на бёдрах Хёнджина и не стесняясь слюнявит его шею, оставляя влажные разводы и чуть розоватые пятна, а тот, не отрывая взгляда от Джисона, гладит своего друга по спине с улыбкой а-ля «извини».
Отношения соседа волновать Джисона вообще-то не должны, но почему-то волнуют. Какого чёрта он то с одним, то с другим? А это третий? Или пятый? Он тоже спит с ним? Или у них другие отношения?
Обо всём этом Джисон хотел бы не думать, но не получается, потому что прямо перед ним разворачивается новая сцена страсти: блондин со злорадным смехом наваливается на Хвана и оба теперь лежат, целуясь быстро и слишком громко.
Стараясь отстоять своё место и значимость в этих десяти квадратных метрах, Джисон садится на кровать, перед этим схватив книгу, которую ему вчера вручил Сынмин, но вместо чтения он продолжает смотреть на эту прелюдию. Хан нагло пялится, зажевав нижнюю губу, и старается не концентрироваться на тех пошлых звуках, которые заставляют внутри непонятные узлы скручиваться до предела. Парочка не обращает внимания на зрителя, но целоваться перестаёт, видимо, услышав немые молитвы бедняги. Теперь Хёнджин просто обнимает мелкого, пока тот лежит на его груди и что-то басовито рассказывает в искусанную шею.
Всё очень странно, и окружающие тоже кажутся странными, словно Хана не в детский приют определили, а в сумасшедший дом с намёком на бордель. Один Сынмин пока сохраняет свой статус адекватного. На него как раз Джисон и отвлекается, крутит в руках томик Мураками и на долю секунды вспоминает про своё обещание увидеться. Мысль сверкнула быстро, как падающая звезда, и тут же потухла.
Отвлекли.
Блондин слишком быстро выпутывается из объятий Хёнджина, и Хан против воли следит за этой спешкой, пытаясь хоть так понять, что это за парень и кто он для соседа, но понять ничего не удаётся. И это не Джисон дурак, а блондин оказывается такой же молнией, которая слишком быстро испаряется, не оставив на прощание ни одного слова. На этом всё. Представление закончилось, а вот противное возбуждение внутри Джисона всё не утихало до вечерней трапезы.
За ужином Хан с неким подобием удовольствия запихивает в себя слипшийся рис и кимчи. Он не улыбается, но и не хмурится сердито, и это уже хорошо — прогресс прямо на лицо. Хёнджин тоже до странного молчаливый. Не такой. Может, обиделся? А может, понял, что Хану он неинтересен и дружба ему не нужна. Хотя... Если честно, сейчас Джисон был бы не против поболтать — только начать нужно с извинений и, пожалуй, сделать самому первый шаг, но вина не даёт и рта открыть.
Стыдно. Банально стыдно.
А может, и не в вине дело, а в злости, которая перманентно въелась в душу. Жизнь идёт, всё меняется и Хан тоже изменился в худшую для себя сторону.
Проглотив всё, что было на подносе, но так и не переборов себя, Джисон сразу плетётся в комнату и тут же бросается под одеяло. Пару минут он ждал, что и сосед вот-вот вернётся следом, даже какие-то слова подготовил, которые станут опорой к их мостику взаимоотношений, но Хёнджина он так и не дождался.
Проваливался в сон Джисон быстро — никто ведь не мешал. Видимо, и сегодня, и все последующие ночи Хван будет проводить подальше от него. Это и радовало, и морально избивало. Парень откровенно чувствовал себя куском дерьма. Была бы возможность вернуться в прошлое, он бы начал знакомство иначе, хотя... Глупо думать об этом и бесполезно.
Чтобы не копаться в себе и не закапывать себя ещё глубже, Джисон удобнее разваливается на кровати и буквально заставляет себя заснуть поскорее, отключив звуки совести в голове.
Получается.
В этот раз снились кошмары, не связанные с родителями. В знакомом уже мраке и под странным фонарём его душил Чан; он плевал ему в открывшийся в немом ужасе рот, пытался своими пальцами вырвать глаза, которые стремились закатиться наверх, и вроде как у него получалось. Боль не кончалась, потому что Джисон не умирал от удушья за считанные секунды. Чан продолжал свои зверства: давил на шею, вместе с бранью плевал на страдающего, оттягивал пропитавшиеся страхом и потом волосы и с лёгкостью втыкал указательный и большой в глазницы. Всё повторялось раз за разом по одному и тому же сценарию, только ощущения были всегда новые и до смерти болезненные.
После того, как собственное глазное яблоко Хану раз в пятый или шестой затолкали в горло, он проснулся с хриплым криком и тут же схватился за шею. Ощущение, что и правда что-то скользкое и тёплое застряло в гортани, было настолько реальным, что Хан тут же сгибается и пытается выплюнуть фантомную помеху на пол. Кадык скачет. Пульс бьёт по вискам. Веки отказываются закрываться.
Темно и ни черта не видно, но и не обязательно что-то стараться разглядывать — смотреть в комнате не на что. Джисону легче, и это главное, но несмотря на облегчение, он снова вздрагивает и даже вскрикивает с высокими нотками ужаса, потому что рядом оказывается Хёнджин. В темноте видны его длинные голые ноги, руки и лицо — чересчур бледное и слишком взволнованное.
— Тебе плохо?
Хан отмирает, пусть и зависнув ненадолго на этих угольных глазах, которые по непонятным причинам кажутся мокрыми. Он хватается за голову и объясняет вполне спокойно, что это просто кошмары и всё с ним нормально — уже привык. На эту полуисповедь Хёнджин грустно кивает и молчит, и тишину эту противную нарушает сам Джисон, героически выдавив из себя запоздалые слова благодарности.
Сосед принимает всё, слушает с нечитаемым выражением лица и даже не думает перебивать или отшучиваться, словно это сон и этот Хван ненастоящий.
— И извини меня за грубость... Я не такой...
— Все мы тут не такие, всё нормально. Я тоже сначала ни с кем разговаривать не хотел, но мне так тошно было от этого, поэтому подумал, что у тебя что-то похожее.
«Я опять ошибся. Я облажался».
— А ты давно здесь? — в глазах Джисона вспыхивают звёзды.
Интерес зажигается.
— Точно не скажу, но примерно полгода.
А вот в ониксах соседа звёзды с каждым словом, кажется, тускнеют.
— А до этого ты был?..
— У меня была семья, — Хёнджин как-то ломано улыбается и отводит взгляд в сторону.
У Джисона же в этот момент камень облегчения срывается с души. У него с соседом есть что-то общее. Не всё потеряно, и сам Хван наверняка не такой уж и потерянный. Есть шанс на дружбу?
«Ладно, не совсем я был не прав».
— Тогда почему?..
— Давай я принесу пиво и поболтаем? Ты ведь не хочешь спать?
— Пиво?
— Ты против?
— Нет, я просто... — Хан подумывает, что пить ночью в компании такого странного парня, как Хван — идея отвратная, но и отказывать он не спешит. — Откуда у тебя алкоголь?
— У всех есть свои секреты, — уже поднимаясь, наспех отвечает Хёнджин и шаркает тапками к двери. — Скоро вернусь, не скучай.
Дверь закрывается и тут же открывается со скрипом, и из темноты слышится тихое и мягкое:
— А лучше скучай. Я этого заслуживаю.
Улыбка опять ломает потрескавшиеся губы Хана.
«Ненормальный».
Остаток ночи проходит сумбурно. Хёнджин притащил три банки светлого пива, как и обещал, и перетянул соседа на свою кровать. Джисон не стал дальше допрашивать, откуда всё-таки оно, и просто принял одну банку, чтобы нехотя сделать один глоток в знак какого-никакого перемирия. С алкоголем он был знаком, но не пил, как его сверстники, и уж тем более он не был фанатом пива, как его любимый друг Ёншик. Пару раз на семейных сборищах Джисону давали попробовать, что такое виски, и знакомили со вкусом белого сухого и красного полусладкого, но на вечеринках или встречах с компаниями Хан всё равно глотал газировки и не жаловался. А тут новая жизнь, новые обстоятельства и, видимо, новые привычки.
Пиво оказалось не таким ужасным и противным, как парень представлял. Незаметно для себя Хан выпивает половину под красочные рассказы Хёнджина о его проблемах со сном. Кошмары соседу не снятся — вообще ничего не снится — только одна сплошная мгла. Хван улыбается, сидя на своей кровати в окружении пары-тройки подушек, от которых очень несёт сладким потом и сексом, и говорит, что завидует тем, кто хоть что-то видит во снах, а Джисон с ним поспорить хочет: он был бы рад спокойно спать, а не мучиться от тошнотворных сновидений, но Хван не понимает.
Не сможет понять.
Они говорят на разных языках и об абсолютно разных вещах.
— Можно вопрос? — открыв вторую банку, Хёнджин решает сменить тему и больше не тратить время на тупой спор. — У тебя была нормальная семья?
«Лучшая», — тут же мысленно кричит Джисон.
— Да. Меня любили и всё было хорошо, если ты об этом.
Первая маленькая заминка превращается в затянувшуюся паузу.
— Меня тоже когда-то любили, — Хёнджин глотает пенный напиток, а после, отлипнув от банки, тщательно стирает с подбородка пролившиеся капли. — Мы были не чеболи, но деньги у нас водились, и причём хорошие. Отец зарабатывал, разводя скот, а потом с каждым годом дела шли всё хуже и хуже. Коровы массово заболели, а оборудование прохудилось, и в конце концов родители продали ферму, чтобы расплатиться с долгами, и упали на самое дно. Мы переехали в другую деревню к родственникам. Мама стала пить, а отец оказался за решёткой из-за пьяной драки. Мне пятнадцать было, когда его не стало. Вроде как его зарезали. А через полтора года мама просто не проснулась, — снова передышка затягивается. — Они за бутылками забывали про меня, поэтому и я, если честно, успел морально отвыкнуть от того, что у меня когда-то были родители.
— Ты плакал? — встрял Джисон и тут же извинился.
Грустный рассказ соседа отпечатался на лице Хана опущенными бровями и поджатыми губами.
— Нет, — Хёнджин подносит банку ко рту, и прежде чем залить в себя остатки пива, улыбается широко и слишком беззаботно. — Я легко перенёс их смерть. Ну, а ты?
Джисон не торопился делиться своими ощущениями. Просто рассказал сухие факты: проснулся, позавтракал, убежал в школу, а вот со школы его забрала полиция на опознание тел.
Всё.
— Помотала нас жизнь, скажи?
— И ещё помотает, — большим глотком запивает ещё один сухой факт Джисон. — Ты прости меня, правда. Я просто был сам не свой... И ты, если честно, попал под горячую руку.
Казалось, что в комнате между двумя подростками только что выстроилось нечто похожее на желанный безопасный мост, где они могут встречаться, болтать и смеяться. Джисон по-своему рад этому, а Хёнджин ослепительно счастлив.
— Значит, мир? — парень плетью закидывает длинную руку на плечи Джисона и за шею быстро притягивает к себе, при этом взъерошивая тёмные пряди.
— Мир.
Тихим смехом Хан подкрепляет свои слова и несильно бьёт соседа в грудь, чтобы тот отстал со своей небрежной нежностью от его волос.
— А дружить будем?
— Посмотрим.
— Вредина.
И смех становится громче, и странные чувства тепла к Хвану становятся на пару градусов горячее. В той, старой жизни, которая уже кажется сказкой, у Хана было много друзей, а теперь в новой, кошмарной и реальной, ему тоже хочется чего-то своего и родного. Джисону нужен кто-нибудь, и пусть даже такой придурковатый, как Хёнджин.
Главное, что он есть и рядом.
— Может, ещё что про себя расскажешь? — Джисон так и не отлипает от плеча соседа и даже одной рукой приобнимает его в ответ.
Возможно, это небольшое количество алкоголя так в голову ударило, а может, всему виной нежелание быть одному.
Хёнджин не противится этой внезапной перемене и тоже обнимает, забирая чужое тепло. Пустая банка отправляется к другим чуть помятым и таким же пустым на тумбу, и уже после ночную тишину заполняют горькие рассказы Хвана о том, что он давно смирился с тем, что нахуй никому не нужен: друзей, как оказалось, в родной деревушке он так и не завёл, а в той новой дружить было попросту не с кем. Он привык к одиночеству, как к шоколадному молоку, по которому очень скучает, но вопреки всему Хёнджин не из тех, кто отчаивается, потому что и к этому чувству можно быстро привыкнуть.
Разве так можно?
Джисон думает, что Хван притворяется, когда озвучивает все эти печальные мысли с тенью улыбки. Ему тоже больно, как бы он ни храбрился. К боли привыкнуть нельзя. Если принять её, то это конец. Смерть. Поэтому, наверное, сам Джисон и прикрывается злостью и ненавистью, чтобы не чувствовать то больное, что должно его сломать и погубить окончательно.
Несмотря на всю ломающую его черноту, Хан очень хочет жить, ведь пока жив он — живы и его родители.
«Может, тоже стоит притвориться, что всё с ними хорошо?».
Пока Хёнджин сладко трещал о том, что осталось всего-то годик потерпеть и он отсюда выйдет и пойдёт жить свою жизнь, Джисон поддался соблазну помечтать о своей дальнейшей свободе. Он представляет сейчас, что просто уехал в лагерь, а когда вернётся, то его встретят любящие родители. Мама, очевидно, приготовит что-то мучное, а папа после сытного обеда закроется с сыном в кабинете, чтобы послушать все истории, которые Хан насобирал на свою неспокойную задницу. Все эти фантазии не вызывают трепетных слёз, а рисуют бесполезную болезненную улыбку.
Да, притворяться иногда полезно.
Уже близится рассвет. Хёнджин продолжает открывать маленькие окошки в свой внутренний мир: он хочет завести собаку — маленькую и смешную, чтобы от одного взгляда на неё настроение взлетало до небес; он с детства умеет вязать и планирует после выпуска взяться за нитки и спицы, чтобы сотворить своими руками самый пушистый, большой и мягкий плед для своего дома; а ещё Хёнджин мечтает стать художником. Джисону он об этом рассказывает в ярких красках и даже обещает отвести его в мастерскую и показать уже готовые картины.
Хан на всё это кивает с той же размазанной улыбкой на лице. Да, алкоголь, оказывается, творит чудеса и сбавляет градус ненависти ко всему и всем.
Так они сидят на кроватке Хёнджина до ярких солнечных лучей за окном, но о себе Джисон так ничего толком и не рассказал. Его разморило от кошмаров ночи и от кошмарной жизни соседа, поэтому он мог лишь впитывать в себя мечты и записывать в памяти все секреты подсознания другого.
До своих пока далеко. Рано.
За завтраком, уже на правах друзей, Джисон решается уточнить у Хвана, что за парень вчера был с ним. И тот показывает пальцем кто. Знакомый блондин сейчас сидел за одним столом с другим и гоготал на всю столовую. И ведь не просто сидел, а на коленях, прямо как вчера он ёрзал на бёдрах Хвана.
— А почему он?..
Джисон не успевает озвучить вопрос. Хёнджин и так его понял без излишних разжёвываний.
— Они встречаются.
— А? Но... — челюсть медленно ползёт вниз, и Хан даже не думает её поднимать. Он снова сверлит взглядом «парочку» и недоумевает, почему этот блондин сейчас целует другого, а вчера на его глазах вытворял подобное с Хёнджином. — А вы?..
— Мы друзья.
— Но вы же с ним...
— Да, Джисон-и, мы с ним, — Хван тоже равнодушно мешает в тарелке чрезмерно густую кашу. — Ему лучше быть с Бином. Он может его защитить.
Хан тщательно перебирает в голове слова для нового вопроса. Ему важно утолить свой интерес и одновременно с этим расставить всё по полочкам.
Порядок в голове — порядок в жизни.
Но его снова опережает Хван, который, очевидно, по мимике все предсказуемые вопросы прочитал.
— Ладно, они вроде бешено любят друг друга, и да... У меня к нему тоже чувства, но у него — нет. И так бывает, Джисон, что люди могут любить безответно, могут целоваться друг с другом просто так, могут быть рядом физически, но при этом очень-очень далеко друг от друга.
Хёнджин ещё скомкано дополняет, что у них ещё есть привилегия трахаться, когда хочется. Почему нет? А Джисон не понимает, как возможно такое без взаимной любви и без всего того, что втирают авторы романов и мелодрам. Как этот мелкий может обманывать вроде как своего любимого человека и играть на чувствах Хёнджина?
— Но как же?..
— Давай не будем продолжать эту тему? Какая разница, с кем он? После выпуска его заберут сёстры в Австралию, а меня и Бина он просто забудет.
— Но Хёнджин, — Джисон не сдаётся и хочет всё же докопаться до истины. — Ты же...
Хван не даёт. Обрывает на корню все вопросы своими скорыми ответами:
— Я не верю в любовь, — парень отодвигает давно остывший завтрак и всем своим видом показывает, что этот разговор и правда пора заканчивать. — Не верю и надеюсь, что никогда не поверю, — скрипя стулом, Хван поднимается и напоследок ставит жирную точку. — Любовь делает больно. Всегда, Джисон-и, будет больно. Запомни.
Может, любовь это просто слово?