Глава 3 (Ноэль)
Музыка вибрировала в каждом моём нерве, будто дьявол лично настраивал её ритм под удары моего сердца. Алкоголь разлился по венам тёплой, липкой волной, развязывая язык, ломая барьеры и размывая границы между тем, что допустимо, и тем, что уже давно нужно было забыть. Воздух был густым, почти ощутимым, как ткань — пропитанный ароматами дорогих духов, дешёвого табака и чего-то сладковато-пряного, как чужая тайна. Всё это окутывало, душило, манило и пьянило одновременно.
— Ноэль, просто расслабься! — голос Скарлетт пробился сквозь какофонию звуков, будто спасательный круг в этом безумии. Она улыбалась, вся сияющая, с бокалом какого-то слишком яркого коктейля в руке, будто была актрисой на сцене, играющей роль своей мечты.
Я перевела на неё мутноватый, затуманенный взгляд и прищурилась.
— Скар, скажи мне честно... ты издеваешься надо мной?
Она фыркнула, рассмеялась, а потом сделала глоток своего коктейля, как будто доказательство её невиновности находилось на дне бокала.
Я была расстроена после расставания с Майклом. Даже не расстроена а чертовски зла и обижена, он спал с моей несовершеннолетней младшей сестрой за моей спиной. Это чертовски ранит. В итоге я решила что хочу посидеть дома, как большинство девушек. Поесть мороженое, поплакать под фильм «Титаник» и всё такое, но видимо у бешеной Скар были другие планы на меня.
— Ты выглядишь сногсшибательно, детка. Ну же, оторвись! Ты этого заслуживаешь.
Я мельком глянула в сторону стеклянной витрины бара, где отражалась фигура, которую я с трудом могла признать своей. Мини-юбка, настолько короткая, что её существование казалось просто насмешкой над понятием приличия. Чёрный топ, обтягивающий каждую линию и демонстрирующий грудь так, будто я решила продать душу за взгляды. Каблуки — 12-сантиметровые — превращали мою походку в изощрённую пытку. И всё это было как будто не я. Не моя кожа, не мой стиль, не мой голос.
Скарлетт, словно чёрт из табакерки, вытащила меня из дома и буквально втолкнула в этот вечер, как в пасть зверя, приговаривая, что пора «отпустить тормоза». И, чёрт побери, раз уж я уже здесь — может, действительно стоит отпустить?
Музыка сменилась, став более ритмичной, глубокой, почти первобытной. Сердце подхватило ритм. Толпа вокруг взорвалась восторгом, крики, свист, хлопки — всё слилось в одну общую волну, которую невозможно было не почувствовать кожей. Адреналин вспыхнул, прошёлся по позвоночнику, подогревая остатки алкоголя в крови.
Я даже не заметила как мы вдвоем оказались на барной стойке. Алкоголь распространился по моему телу как новый литр крови, но мой контроль лопался с каждой секундой. Я даже не уверена, что вспомню все завтра утром.
— Ты ёбнутая! — я засмеялась, не веря в происходящее.
— Мы обе! — гордо заявила она, и её смех затянул меня за собой, как ураган.
Я не думала. Просто поддалась моменту, отбросив сомнения, стыд и здравый смысл. Толпа приветствовала нас, как гладиаторов на арене, и я вдруг почувствовала... свободу. Настоящую. Без ожиданий, без страха, без обязательств. Только я и музыка.
Я двигалась не для кого-то. Не ради чьего-то внимания. Просто для себя. Просто потому, что могла. Потому что хотела.
Но... в один момент я почувствовала это. Чужой взгляд. Он был слишком пронзительным, слишком цепким. Как будто обнажал до костей. Холодок пробежал по коже, волосы на затылке встали дыбом. Я не видела его, но чувствовала. Как в гонках, когда знаешь — за тобой следят. Не для интереса. Не для восхищения. А чтобы поймать. Чтобы прочитать.
Я пыталась игнорировать, скинуть это ощущение, но оно не уходило. Все было слишком странно и мое шестое чувство никогда не подводило меня.
— Эй, детка, — голос, слишком близкий, чужой, хриплый. — Ты чертовски хороша. Как насчёт уединиться?
Я замерла. Внутри всё сжалось. Обернулась — высокий, смуглый, самодовольный. Его рука легла на мою талию. Слишком близко. Слишком уверенно.
Я резко оттолкнула её.
— Отвали.
Он не понял. Или сделал вид, что не понял. Схватил меня за запястье.
— Ну харе ломаться. Я сделаю тебе приятно.
Отвращение всколыхнулось, как рвота, подступившая к горлу. Я уже собиралась двинуть ему локтем, но в этот момент рядом со мной возник кто-то ещё.
Я почувствовала сильную мужскую энергию перемешанную с запахом черного шоколада и табака.
В моих глазах мутнеет, лица становятся размытыми. Я уже даже не различаю реальность, но пытаюсь держаться, еле стоя на ногах.
Он высокий. Чёрная рубашка, на грани того, чтобы лопнуть от мышц. Он стоял так близко, что я почувствовала его тепло даже сквозь шум толпы. Его голос был низким, холодным, как выстрел:
— Если ты не уберёшь свою руку через три секунды, я отрежу её и засуну тебе в глотку.
Я вздрогнула. Не от страха. От чего-то другого. Он звучал так, будто уже делал это миллион раз. И это на самом деле настораживало.
Парень, до этого игравший в альфу, побледнел и отступил.
— Простите, господин Серрано... Я не знал...
Я только моргнуть успела, и всё закончилось. Парень исчез в толпе. А когда я обернулась, чтобы сказать хоть слово этому чёртову герою из боевика — его уже не было.
Пришел, пригрозил и ушел? Серьезно?
У меня много вопросов к этому человеку, но я не уверена найду ли я его снова, учитывая мое состояние сейчас. На что он надеялся? Все это очень странно.
***
Боже... какой дьявол меня подговорил пить со Скарлетт?
На утро я проснулась с ощущением, будто кто-то долбил меня в череп всю ночь отбойным молотком. Свет из-за неплотно закрытых жалюзи резал глаза, как лезвие. Во рту — пустыня. Тело — как после аварии на высокой скорости.
Я застонала, отползая подальше от света, укрывшись одеялом с головой. Никогда больше не пить с Скарлетт. Никогда. Сколько раз я уже это себе обещала?
Рядом на тумбочке стоял кофе. Фисташковый латте с сахаром... мой любимый.
Я точно не делала его. Значит, только один человек мог. Но с этим человеком у меня нет нормальных отношений, я — не понимаю его, он — также не понимает меня. Тогда на кой черт он это сделал?
Когда я потянулась за чашкой, за дверью раздался скрип.
— Ты живая? — голос. Низкий, сухой, с хрипотцой. Мой отец.
Я застыла потирая лишь виски от мигрени.
— Ты серьёзно? — прохрипела я, прижав чашку к губам. — Ты решил проявить заботу? Или это подготовка к какому-то очередному дерьмовому разговору?
Он вошёл в мою комнату так, будто она по праву принадлежит ему. Впрочем, формально это и есть его дом. Я до сих пор здесь живу — не потому что хочу, а потому что у меня просто нет выхода. До двадцати трёх лет он не имеет права отпустить меня, потому что всё мамино наследство переписано на моё имя, и единственный способ контролировать его — это держать меня рядом. Он делает это вот уже шесть лет. Шесть чёртовых лет. Ловко, изощрённо, как паук держит муху в паутине. И это — до невозможности утомляет.
Всю мою жизнь он не сделал для меня ничего по-настоящему доброго. Не обнимал, не спрашивал, что мне нужно, не защищал. Он делал только вид, что отец, иногда что-то делав по мелочи. Я была тенью в его доме, ненужным напоминанием о женщине, которую он, возможно, когда-то любил, а потом возненавидел. Зато для Изабель — все. Даже если он был игроманом и наркоманом для нее он старался больше.
Сейчас он выглядел хуже, чем обычно. Сгорбленные плечи, тени под глазами, порез на щеке, будто недавно был в драке. Он подошёл к окну, распахнул его, впуская в комнату холодный утренний воздух, и только потом сел на край моей кровати.
— Нам нужно поговорить.
Я рассмеялась. Это было абсурдно, поэтому у моем смехе небыло ничего веселого.
— Ага. О том, как ты профукал ещё один долг? Или что снова кому-то задолжал?
Он молчал. Долго. И это уже было тревожно.
— У меня... большие долги, Ной. Очень серьёзные.
Я напряглась, медленно поставив чашку обратно. Его голос звучал иначе. Без привычной бравады. Без фальши.
— Ты всегда был в долгах. Это твоё хобби, что ли? — процедила я, не глядя на него.
— Нет, — голос стал тише. — Сейчас... всё иначе. Эти люди. У них нет имён. Только номера. Один из них дал понять — если я не верну всё в срок... мне конец. И не только мне.
Я резко посмотрела на него.
— Что ты сказал?..
Он отвёл взгляд, и в этом было всё. Он действительно верил, что нас обоих могут похоронить — заживо.
Внутри меня всё оборвалось.
— В какую жопу ты нас втянул, папа?
— Ты живёшь со мной. Они это знают. Если я не рассчитаюсь — они могут добраться до тебя. Или до Изабель.
Его голос был хриплым, как будто даже говорить об этом причиняло боль. Но меня это уже не трогало. Потому что я слышала в его словах не заботу, а оправдание. Он снова пытался выставить всё так, будто поступал правильно. Как будто у него не было выбора.
Он всегда волновался об Изабель больше, чем обо мне. Всегда. С самого детства. Мне было достаточно одного взгляда, чтобы понять — он не защитит меня. Ни тогда, ни сейчас. Эта мысль пронзила грудь, как тонкое, холодное лезвие. Я машинально сжала чашку в руках, как будто керамика могла удержать во мне ярость.
— Ты... ты втянул нас? — голос предательски дрогнул. — Ты знал, что нас могут тронуть, и всё равно поставил? Всё равно... играл?
Он отвёл взгляд.
— Я думал, что смогу вытащить. Думал, что повезёт.
Эти слова сорвали остатки терпения. Я встала, ощущая, как ноги подгибаются от тяжести правды и похмелья, но внутри всё полыхало. Злость — раскалённая, обжигающая — вытеснила слабость.
— Ты всегда надеялся на удачу. Всегда! А потом мы с мамой вытаскивали тебя из дерьма, снова и снова! — голос сорвался, но я уже не могла остановиться. — Только теперь мамы нет. И я не та наивная девочка, которая будет спасать твою голую задницу, понял?
Он молчал. Смотрел в пол. Как мальчишка, пойманный на лжи. Но я знала — это не раскаяние. Это привычка. Прятаться.
— Ты сказал им, что у тебя есть дочь? — я почти смеялась, но это был смех на грани истерики. — Ты показал им хоть что-то, чтобы они поняли — я не просто мебель в твоей квартире?
Тишина была тяжелее крика. Он молчал. И в этом молчании было всё: предательство, страх и пустота. Я больше не могла на него смотреть. Развернулась и подошла к окну, потому что нужно было куда-то деть этот огонь внутри. Я всё ещё жила с человеком, которого когда-то любила. Но теперь — ни прощать, ни понимать не могла.
— Я сам разберусь, — наконец выдохнул он. — Просто... будь осторожна. Они следят. Я чувствую это. И думаю... ловушка с азартными играми была специальной, чтобы выйти на тебя.
Что это черт возьми значит?!
Следят. Эти слова застряли в голове, как заноза под кожей — маленькая, почти незаметная, но причиняющая такую боль, что забыть её невозможно. Они застряли не просто как тревожная мысль — они проросли в сознание ядовитым корнем, от которого не избавиться. Каждое движение, каждый звук за окном, каждый взгляд прохожего теперь воспринимался не просто как часть фоновой реальности, а как потенциальная угроза.
Я медленно кивнула, скрывая внутри нарастающую бурю. Хотя внешне оставалась спокойной, под кожей всё вибрировало. Внутри кричало, как сирена на грани истерики: "Беги, прячься, дерись — делай хоть что-то!" Но я стояла. Сдерживала каждый порыв, потому что паника — это слабость, а я не имела права на слабость. Не сейчас. Не когда на кону — моя жизнь и жизнь Изабель.
Мне нужно узнать, кто они. Найти, вычислить, выследить — и опередить. Пока они не нашли меня. Потому что отец не станет защищать нас до конца. Он может быть испуганным, он может сожалеть, он может даже что-то чувствовать... но когда дело дойдёт до выбора — он, как всегда, выберет себя. И я не осуждаю его. Я просто знаю. Я слишком хорошо его знаю.
С этого утра всё изменилось.
Больше никаких гонок ради адреналина, ради азарта, ради бегства от рутины. Больше никаких вечеров, когда я садилась на байк, чтобы почувствовать ветер в волосах и выжать всё из своей жизни за одну ночь. Теперь это не развлечение. Это — стратегия. Тактика. Это — способ выжить в мире, где я вдруг оказалась мишенью.
Я ничего не сказала. Не было смысла. Слова уже не спасали. Я прошла мимо отца, мимо кухни, не обернувшись. Он не пытался меня остановить. Только остался сидеть в своём углу, будто снова растворился в тени, как делал всегда. Человек-призрак. Присутствующий, но никогда не действующий.
На балконе было прохладно. Утренняя свежесть ударила в лицо, будто пыталась привести в чувства. Я вытащила сигарету — последнюю в пачке, и, посмотрев на неё, чуть усмехнулась. Последняя. Как символ. Как предупреждение. Может, стоит действительно бросить? Или, может, это — последняя сигарета в моей жизни.
Зажигалка с драконом щёлкнула, пламя дрогнуло, поймав ветер, и я прикурила. Тот самый дракон — подарок матери. Не дорогой, не практичный, но единственная вещь, что осталась от неё. Иногда, когда я держала её в руках, мне казалось, будто она всё ещё рядом. Бред? Возможно. Но от таких вещей не отказываются, когда они — единственный якорь.
— Чёрт... надо уже бросить эту дрянь, — пробормотала я, зажимая её губами.
Первый вдох. Дым разошёлся по лёгким, мягко, обволакивающе. Как будто обнял изнутри. Успокоил. Не полностью — но достаточно, чтобы я смогла выдохнуть и позволить себе вспомнить.
Мама.
Я видела её перед глазами, словно она только что вышла из кухни с подносом дурацких печений, которые у неё никогда не получались ровными, но всегда были вкусными. Я помню её смех — хриплый, немного уставший, но живой. Помню, как она молчала вечерами, глядя в окно, словно где-то далеко кто-то звал её по имени. Я тогда думала — она просто устала. Теперь я понимаю: она что-то знала. Что-то не говорила.
«Самоубийство», — сказали. Холодно, официально, как приговор. Но я не верю. Не могу. Она бы не оставила нас. Не так. Не без слов, не без объяснений.
Я докурила, уставившись в небо. Солнце начинало медленно подниматься, разрывая ночь. А у меня внутри всё было наоборот — день гас, и сгущалась тьма. Я чувствовала её приближение.
Но я — не жертва.
Я — не ребёнок, которого можно запугать. Я не отступлю, даже если всё вокруг будет рушиться.
Пора было ехать к ней. К маме. К истоку. Там, где всё оборвалось. Там, где, возможно, можно будет найти хоть какие-то ответы.
Когда я вернулась внутрь, отец всё ещё сидел за столом, будто его вросло в этот кухонный стул. Взгляд — в чашку. Плечи — опущены. Человек, проигравший всё, включая самоуважение. И часть меня хотела пожалеть его. Но другая — слишком хорошо помнила, сколько раз он подводил.
— Я поеду к маме, — сказала я, накидывая куртку, ту самую — гоночную, красную с символикой «Феррари», которую купила на выигранные деньги. Символ бунта. Символ силы. Он вскинул взгляд. И в нём — что-то дрогнуло.
— К Лорен?.. — переспросил он. Тихо. Словно боялся произнести её имя.
Я кивнула.
Он открыл рот, но потом закрыл. И только пробормотал:
— Скажи ей... что я сожалею.
На мгновение я застыла. Этот голос... он дрожал. Настоящая, живая вина. Не показная. Настоящая. И всё же — слишком поздно.
— Ты мог сказать это ей при жизни, — ответила я, спокойно, без обвинений. Просто констатируя правду. Он кивнул. И больше ничего не сказал.
***
Кладбище всегда вызывало у меня странную смесь тоски и отстранённости. Оно будто существовало вне времени — место, где всё замирало, и ты невольно становился частью чужой тишины, чужой боли. Я никогда не верила в каменные надгробия как в нечто святое. Эти мраморные плиты не могли удерживать души, ведь души не любят холод и форму. Души — это ветер, воспоминания, эмоции. Но вот что я действительно чувствовала — это энергию. Старую, пропитанную горем и любовью. Она словно въедалась в землю, в корни деревьев, в сам воздух. И если быть достаточно тихой, если остановиться и закрыть глаза, можно услышать... не слова, нет. Но боль. Ту самую, которая никогда не проходит до конца.
Могила матери была ухоженной. Чистая, свежие цветы — кто-то был здесь до меня. Может быть, Изабель. Она иногда говорила, что навещает маму, но я никогда не спрашивала, когда именно. Или, возможно, это был кто-то из старых друзей, которых я уже почти не помнила. На плите всё ещё красовалась та же надпись:
«Лорен Рэйвен. Любимая мать. Свет, который гаснет не навсегда.»
Свет... да. Но и тень. Мама всегда была чем-то двойственным. В её голосе жила нежность, но и тревога. В глазах — тепло, но где-то в глубине пряталась тяжёлая, липкая печаль. Она никогда не делилась этим. Она оберегала нас. Слишком сильно. Настолько, что её любовь становилась порой похожей на стену. Защиту. Или тюрьму.
Я села прямо на траву, не заботясь о том, испачкаю ли колени. Просто положила ладонь на холодный камень, как будто могла через него дотянуться до неё. Слёзы подступили, застилали зрение, но я не позволила им упасть. Только нос шмыгнула и поправила кепку, чтобы спрятаться от глаз несуществующих свидетелей.
— Привет, мам... — голос сорвался, почти на шёпот. — Прости, что не приходила раньше. Мне было слишком больно после того, как ты ушла. Отец... он просто исчез. Не физически, нет. Он был рядом. Но как мебель. Как тень в углу, ничего не значащая. Он погряз в долгах, как всегда. Ты же знала, как он умеет всё усложнять.
Ветер пробежался по лицу — лёгкий, еле заметный, но в этом прикосновении было что-то... почти родное. Я вздрогнула. Обвела взглядом кладбище — пусто. Полная тишина, даже птицы молчали. Только шорох листвы и моя дыхание.
— Я знаю, мам, — прошептала я. — Я знаю, что это не было самоубийством. Ты бы не сделала этого. Не оставила бы нас так. Кто-то знал. Кто-то хотел, чтобы ты замолчала. И я выясню. Клянусь.
Телефон завибрировал в кармане, вырвав меня из этой полутишины. С раздражением достала его, глядя на экран, не ожидая ничего важного. Но сообщение оказалось... другим.
Скарлетт:
Ты где, чёрт возьми? У нас гости. Он жаждет тебя увидеть. И, спойлер: он горяч как ад.
Я фыркнула. Усмешка скользнула по губам.
— Всё ещё пытаешься выдать меня замуж, да? — пробормотала я, глядя на экран, и пальцами почти машинально коснулась серебряного креста на цепочке. Подарок мамы. Он всегда казался мне просто украшением... пока не начал казаться чем-то большим. Оберегом? Напоминанием?
А может... это и есть знак?
— Если он связан с этим... если ты, мам, как-то причастна, — я говорила вполголоса, — я всё равно докопаюсь. Даже если это сожжёт меня к чертям. Я не остановлюсь.
Я встала, отряхнула колени и посмотрела на плиту в последний раз.
— В следующий раз принесу тебе жасмин, — пообещала я, едва слышно. — Пока, мам.
***
Дорога обратно была как тишина перед бурей. Я ехала на байке, ветер срывал капли пота с шеи, шлем запотевал изнутри, и я то и дело его поправляла. Но внутри — всё было тихо. Неправильная тишина. Не успокаивающая. А такая, в которой слышишь собственное сердце слишком отчётливо.
Скарлетт, разумеется, не угомонилась. Два новых сообщения, и фото: она, Тони и Сиэнна в баре, коктейли, весёлые рожи, текст на фото: «Если не приедешь — приедем за тобой.»
Я усмехнулась. Но внутри — всё равно не отпускало. Чувство, будто кто-то стирает куски моей жизни, вытягивает нити из моей памяти. Мама. Её смерть. Вчерашний клуб. Парень, что появился из ниоткуда и исчез. Взгляд. Слова. Угроза. Тени, сгущающиеся по краям моего мира.
На самом деле я даже была не уверена, хочу ли я ехать...
Когда я вошла в квартиру, было тихо. Отец ушёл. На вешалке не было куртки, на столе — мятая бумажка:
«Буду вечером. Не жди. — Отец.»
Конечно. Ни тепла, ни смысла. Он сбежал, как всегда. Но, возможно, в этот раз он действительно испугался. Может быть, он знает, что мы уже на грани.
Я бросила кроссовки в угол и плюхнулась на кровать, глядя в потолок. Он смотрел на меня в ответ — пусто и безразлично. Как будто ждал, что я решу. Что я выберу.
Телефон зазвонил. Скарлетт. Я со вздохом провела по экрану и приложила телефон к уху.
— Ноэль, твою ж задницу! — это было её приветствие. — Почему ты еще не в клубе? Парень который интересовался тобой, кажется ждёт тебя.
— Кто?
— Я не знаю! Но он чертовски горяч. Лицо как из греческой мифологии, взгляд — «я-сожру-тебя-и-тебе-это-понравится». Он спрашивал о тебе. Не в лоб, но... ну ты понимаешь. Мужским способом.
Моё сердце сделало скачок. Я почувствовала, как по венам прошёлся холод.
— Ты уверена?
— Да, блин! Иди в клуб. Тони его уже терпеть не может, но мы с Сиэнной... ну, короче, мы в восторге. Не тянем резину, приходи и поговори с ним сама.
Скар отключилась.
А я замерла. Почему он интересуется мной? Кто он, чёрт возьми? Я потянулась к шкафу, пытаясь решить: я хочу его увидеть... или просто хочу знать, кто он такой?
Ночь уже окутала город, улицы светились в бархатной темноте. Я выбрала простое — шорты, обтягивающая футболка, бомбер. Не для него. Для себя. Мне нужно было чувствовать себя собранной. Опасной. Готовой.
***
— Оу, сучка, ты сегодня огонь! — прокричала Скар, как только увидела меня. Она сияла — в коротком серебристом платье, с коктейлем в руке и тем самым дьявольским огоньком в глазах. — Но жаль, снова не в той дико короткой юбке.
— В прошлый раз ты заставила меня нарядиться, как будто я кастинг в порно прохожу, — буркнула я, но на губах всё равно мелькнула улыбка. Это чувство... было странно приятным.
— Тебе шло, — хихикнула Сиэнна.
Я устроилась рядом, бросив взгляд на Тони, и спросила:
— Так кто спрашивал обо мне?
— Уже говорила: он был странный. И дико горяч. Просто подошёл, спросил, где ты, а потом исчез. Как тень. Мы даже не успели спросить его имя.
Я вздохнула, и тут Скар подвинула ко мне рюмку.
— Выпей. Успокой нервы.
— Не пью. С утра думала, умру.
— Тогда похмелись. Поможет, — она подмигнула. — Вот-вот, смотри! Он снова смотрит.
Я обернулась и замерла на месте.
Он стоял у колонны, опершись на неё. Чёрная рубашка, рукава закатаны, под тканью что-то тёмное, будто татуировка. Волосы тёмные, глаза... такие глаза не флиртуют. Они смотрят так, будто уже знают, кто ты, что ты, зачем ты.
Я поспешно отвернулась, сердце колотилось.
— Кто он, чёрт возьми? — прошептала я, срывая обёртку с чупа-чупса.
— Тебе лучше не знать. Пока, — тихо сказал Тони.
Пока..?