Глава 11
ЛИСА.
Чонгук усмехается. Легкая, притягательная улыбка, как с обложки GQ.
— Теперь я это вижу, pavona.
— Перестань называть меня этим прозвищем, — рычу я, раздраженная тем, как каждый раз при этом слове у меня сжимается живот.
Чонгук слегка наклоняет голову набок.
— А ты вообще знаешь, что оно значит?
— Нет, — мрачно отвечаю я. И хмурюсь сильнее. — Мне стоит?
Его лицо расслабляется, затем замирает, словно принял решение. Он вздыхает.
— Жаль.
В следующее же мгновение он выпрямляется с молниеносной скоростью и сжимает мое запястье с ножом в своей крепкой ладони.
— Чон… — меня прерывает собственный болезненный всхлип, когда он сдавливает запястье. — Перестань!
— Нет, — отвечает он спокойно. — Игра окончена.
Выворачивает мою руку под неестественным углом, продолжая стискивать запястье с такой силой, что я вынуждена выронить нож. Та свирепость и легкость, с которой он ломает мою защиту, показывает, что до этого он использовал лишь малую часть своей силы. Теперь, действуя по полной, он делает с моим телом все, что хочет, управляя им, словно я марионетка, чьи конечности можно сгибать, как ему вздумается.
В воздухе подхватывает нож, сжимает в кулаке, пока ведет меня назад и швыряет на стол. Из легких вырывается воздух, когда ударяюсь о твердую поверхность.
Кислорода катастрофически не хватает, а Чонгук тем временем пинает меня по щиколоткам, заставляя раздвинуть ноги. Он опускает ладони по обе стороны от меня, нависая своим крупным телом, угрожающе близко. Колючие иголки страха пробегают по моим рукам, когда смотрю в его глаза — в ту бездну, где нет дна.
— Я победил, — заявляет он.
Шиплю сквозь стиснутые зубы: — Я поскользнулась.
Он усмехается.
— Не умеешь проигрывать.
Наше сбивчивое дыхание сближает губы, почти до касания с каждым резким вдохом. Как бы я ни старалась, не могу притвориться, будто не чувствую той дикой, пульсирующей сексуальной энергии между нами.
— Это было мило, — выдыхает он. — Даже очень мило, если спросить у моего членa. Ты хорошо сражалась.
Желание в его глазах столь же сильное, как и недоверие. Он слегка сдвигается, чтобы его твердый член уперся в мой центр. Ноздри раздуваются, когда замечает, как мои глаза расширяются. Жестокая, первобытная страсть искажает его лицо, отпечатываясь на каждой черте.
Я непроизвольно выгибаюсь ему навстречу, и из его груди вырывается звериный, предостерегающий рык.
— Осторожнее, pavona. Провоцируя меня на то, чтобы я тебя трахнул, ты себя не спасешь. Если только не начнешь говорить. Скажи мне, кто ты, черт побери.
— Зачем? — вызывающе бросаю я. — Ты все равно собираешься меня убить. Так пусть хоть умру для тебя загадкой.
Он меня игнорирует.
— Начнем с простого. Твоя бабушка тоже была дерущейся стриптизершей, или ты единственная в семье с таким нестандартным набором навыков?
Я сверлю его взглядом.
— Моя бабушка как-то выстрелила в мужика через заднюю дверь и сразу же вернулась к готовке, как ни в чем не бывало. Она бы надрала тебе задницу, увидев, как грубо ты со мной обращаешься.
Тот мужчина пришел, чтобы убить моего папу. Никто не пролил ни слезинки, когда его вынесли в мешке для трупов.
— Это я грубо с тобой обращаюсь? По-моему, это ты первая ударила меня.
— Ты на меня набросился!
— Ты метнула в меня нож!
Я закатываю глаза.
— Это был нож для писем, перестань драматизировать.
Он громко смеется.
— Значит, в тебе это от бабушки. А твоя мама?
— Мои родители мертвы.
Нарочно не раскрываю ничего настоящего. Пусть думает, что я сирота, так он не сможет связать меня с Папой и картелем. Даже страшно представить, что сделает, если узнает, кто я на самом деле.
— Мне жаль, — он проводит ладонью по моему лицу, и его взгляд смягчается. — Как тебя насамом деле зовут?
Я плотно сжимаю губы.
— Я уже сказала — нет.
— Раскрой мне, кто ты, и я пощажу тебя, — уговаривает он.
— Убей, пожалуйста.
Холодный, острый металл прижимается к моей шее. Резко вдыхаю, застыв на вершине вдоха. Я даже не успела заметить, как он это сделал.
— Есть два способа, как я могу вернуть тебе этот нож, pavona, — мурлычет он, меняя тактику. — В твою руку… или вонзив в твою красивую шею. Что выбираешь?
Я выгибаю спину и запрокидываю голову.
— В шею.
Взгляд Чонгук опускается, и я зажмуриваюсь.
— Упрямая, — мурлычет он.
Я жду смертельного удара, но он так и не приходит.
Мои глаза распахиваются, когда слышу тихий звук. Он все еще нависает надо мной, пристально глядя на мою шею. Его свободная рука поднимается, и он бережно обхватывает ладонью нижнюю часть моей челюсти, отводит в сторону, чтобы лучше рассмотреть шею.
— Синяков больше нет, — замечает с ноткой удовлетворения.
Я ничего не вижу из-за того, как он повернул мое лицо в сторону. Сердце бьется все более отчаянно, затем резко замирает, когда его язык касается мягкой зоны у основания шеи. Он прижимает его к моей коже, движение горячее, влажное и жадное.
Из груди вырывается сдавленный всхлип, и он стонет. Его язык скользит вверх по моей шее и челюсти, пока он не прикусывает подбородок.
— Чонгук… ох… — зубы влажно скользят по всей линии горла, прежде чем он кусает меня.
Больно. Следом раздается громкий чмокающий звук, когда он втягивает плоть в рот.
Я в смятении, ошеломлена и не понимаю, как за считанные секунды перешла от предвкушения смерти к состоянию, близкому к экстазу от его необузданной страсти.
— Она больше не тронет тебя, — шепчет он, оставляя поцелуи на шее. Кончик ножа все еще прижат с другой стороны, и это придает ощущениям совершенно иное измерение, заставляя терять рассудок.
— Она вообще не имела права. Эта кожа не ее, а моя.
Сквозь пелену возбуждения до меня доходит: он думает, что это Арабелла пыталась меня задушить. Я была уверена, что он знает, что это сделал Гвидо. Выходит… он не в курсе, через что проходят остальные девочки?
Хмурюсь, даже несмотря на то, что мои пальцы сжимают его волосы. Где-то в глубине сознания понимаю, что тяну его ближе вместо того, чтобы оттолкнуть и убежать.
Когда мои ладони опускаются на его плечи, Чонгук перехватывает мои запястья и прижимает их над моей головой одной рукой. Я выгибаюсь, случайно прижимая грудь к его лицу, пока он спускается с моей шеи к декольте.
— Что ты делаешь? — пискливо спрашиваю, едва справляясь с нахлынувшими ощущениями.
Звуки, срывающиеся с его губ, не похожи ни на что, что слышала раньше. Грубые, неконтролируемые стоны удовольствия. Первобытное рычание, от которого у меня между ног вспыхивает желание. Все, что он делает — целует и облизывает кожу на моей шее и груди, но по его реакции кажется, будто трахается со мной во всех позах сразу.
— Отвечай. Скажи, кто ты, зачем ты здесь и почему рылась в этом кабинете, — требует он, с досадой шепча эти слова. — Мне правда не хочется тебя убивать.
Я зажмуриваюсь. В его голосе звучит почти злость от того, насколько сильно на него влияю, и его рычание до неприличия возбуждающе.
— Я не могу, — в отчаянии отвечаю я.
— А я не могу причинить тебе боль, — с гневом бормочет он.
Чонгук резко отстраняется, но лишь частично, одна рука по-прежнему сжимает мою талию, другая удерживает запястья над головой. Он тяжело дышит, когда склоняется надо мной.
— Я не выпущу тебя из этой комнаты, пока ты не ответишь хотя бы на один вопрос, pavona.
— Какой?
Его взгляд медленно скользит к моим губам.
— Кто последний целовал эти губы?
Что угодно могла бы предположить, но только не это.
По спине пробегает дрожь, превращаясь в болезненное, влажное томление между ног. Мой взгляд опускается на его рот. Это было первое, что я заметила в нем. Ни у одного мужчины не должно быть такого безупречного рта.
Его глаза темнеют, когда приоткрываю губы. Он склоняется ниже, все ближе… взгляд прикован к моим губам с одержимостью хищника, нацелившегося на добычу.
Из моего рта вырываются короткие, прерывистые вдохи. Он собирается меня поцеловать. Он собирается…
— Что, блядь, за извращенный спектакль я прервал, братец? — холодный голос раздается с порога.
Тело Чонгука напрягается, словно каменеет. Реакция настолько явная, почти телесная, что у меня в животе все падает, а возбуждение мгновенно испаряется. Страх вновь сжимает сердце своими колючими пальцами. Это чувство возвращается, подпитанное очевидной неприязнью Чонгука к незваному гостю.
Нож у моего горла исчезает, он ловко прячет в складках пиджака, будто его и не было. Наклоняется и делает вид, что снова прижимается ко мне.
— Хочешь выжить — делай, что я скажу, и играй по моим правилам, — поспешно шепчет он. — Доверься мне.
Я с трудом сглатываю. В резком изменении его поведения есть что-то, что говорит мне, что нужно подыграть. Чонгук берет меня за руку и помогает сесть. Как только оказываюсь в вертикальном положении, его руки обвивают мою талию в небрежно-собственническом жесте.
Вся неприязнь и подозрение, которые он испытывал ко мне мгновение назад, исчезли.
— Рокко, — зовет Чонгук через мое плечо, не отрывая от меня глаз.
О, черт.
Позади доносятся шаги, Рокко приближается. Спрыгиваю со стола, и Чонгук обнимает меня за плечи, притягивая к своему боку. Я следую за его взглядом, он устремлен на приближающегося брата. Рокко совсем не похож на огромный автопортрет, висящий рядом с нами. Там он еще красив, а в жизни распухший и одутловатый, от чрезмерного употребления алкоголя или наркотиков.
А может, и от того и другого.
В любом случае теперь понятно, почему он предпочитает видеть себя именно таким, каким изображен на портрете. Там он выглядит куда привлекательнее. В буквальном смысле.
Похотливый взгляд Рокко непристойно скользит по моему телу, отмечая невероятно откровенное боди, в которое одета. Рядом со мной Чонгук напрягается.
— Прошу прощения, — бросает Чонгук скучающим тоном.
— Просто захотелось быстро перепихнуться.
Взгляд Рокко пошлый и вульгарный. От него у меня возникает ощущение, будто я голая, и он видит меня прямо сквозь ткань.
— Как не похоже на тебя, братец, — говорит он, лицо искажает нечто вроде улыбки, больше похожей на болезненную гримасу. — И в моем кабинете?
Чонгук пожимает плечами, но его тело остается натянутым, как струна, будто он готов сорваться при первом же поводе.
— Хороший терапевт точно сказал бы об этом пару слов, — добавляет Рокко. Его взгляд снова возвращается ко мне, и я с трудом сдерживаю дрожь страха. — Редко тебя можно увидеть заинтересованным женщиной. Помню с особым теплом, когда это случилось в прошлый раз. — Рокко резко смеется, звук уродливый.
Напряжение закручивается, как ускоренный ураган пятой категории. Дышать становится тяжело.
— А теперь ты трахаешь стриптизершу. Как банально. Скажи, шлюха, каково это трахаться с братьями? — Он протягивает руку, пытаясь коснуться моего подбородка.
— Я с радостью оставил бы тебе ее сладкую киску, пока сам трахал бы тугую задницу. Думаю, тебе бы понравилось, да?
Чонгук превращается в лед. Его тело каменеет, черты лица становятся острыми, как лезвие. Пальцы обвивают запястье Рокко прежде, чем тот успевает прикоснуться ко мне, и он резко отталкивает его.
— Я еще не попробовал, — говорит Чонгук, таким безразличным голосом, каким еще никогда не слышала. — Ты нас прервал. Я дам тебе знать, если она того стоит. Но сомневаюсь.
Глаза брата вспыхивают интересом, но Чонгук не дает моменту затянуться. Он толкает меня вперед, подальше от них обоих, и шлепает по заднице.
— Ступай, — бросает он, лицо лишено всяких эмоций. — Я с тобой закончил.
Такой резкий перелом в его поведении ошеломляет. Исчез тот самоуверенный, дразнящий мужчина, который минуту назад прикасался ко мне и жадно целовал шею. Теперь передо мной холодная, жестокая, отрешенная версия.
Это выбивает из равновесия само по себе, но вкупе с фотографиями девушек, которые нашла в ящике его брата, и с собственной реакцией на слова Рокко, все это начинает складываться в картину того, каким человеком является его брат.
У самой двери оборачиваюсь в последний раз.
Оба брата смотрят на меня. Один с похотью, взглядом, в котором читается насилие, которое он жаждет обрушить на мое тело. Второй с таким обжигающим, всепоглощающим чувством, что его взгляд оставляет на коже клеймо. В отличие от брата, он смотрит на меня так, будто хочет защищать, и обладать.
Несмотря на его слова, не думаю, что Чонгук когда-либо причинит мне боль.
Вопрос в другом — почему?