Глава 4
ЛИСА.
Мой разум протестует от его намека. Но тело… тело будто тянется к нему, когда костяшки пальцев едва касаются кожи, скользя от шеи до ключицы. Дыхание сбивается, рука опускается ниже к шнуровке на боди. Он не касается обнаженной кожи, но по груди уже бегут мурашки от близости.
Он внимательно следит за движением своей руки, и замечает, как моя кожа реагирует на малейший намек на его ласку.
— Сними это, — хрипло приказывает он.
— Ч-что? — заикаюсь я, уверенная, что ослышалась.
Он цепляется пальцем за петельку, удерживающую шнуровку, его взгляд неотрывно прикован к моей груди.
— Если хочешь танцевать здесь, снимай. Покажи мне.
Палец скользит под шнуровку, слегка касаясь ложбинки груди. Едва ощутимо, но я все равно задыхаюсь.
Его глаза резко возвращаются к моим от этого эротичного звука. Зрачки медленно расширяются, взгляд тяжелеет. Выражение лица настолько яростно чувственное, что становится почти невозможно выдержать зрительный контакт. Но что-то подсказывает, что если отведу взгляд, он сорвется.
Как бы то ни было, не уверена, что он не набросится, даже если не отведу взгляд.
Дышать становится трудно. Воздуха будто не хватает с каждой прошедшей секундой напряжения. Я все еще стою на коленях на сцене, а он — перед ней, возвышаясь надо мной. Кажется, мы застыли во времени, соединенные взглядами, пока я не приму решение.
Устав ждать, он решает за меня.
Палец снова скользит вверх по ложбинке груди, и с моих губ срывается дрожащий выдох.
Что-то темное и необъяснимое шевелится у меня под ребрами, когда его лицо искажается от желания.
Рука скользит к моему плечу, палец цепляется за верхний край рукава боди. Он наблюдает за мной, не упуская ни малейшей детали, пока медленно тянет ткань вниз по изгибу плеча. Материал натягивается.
Как живая метафора того напряжения, что повисло между нами, и я боюсь, что оно сейчас лопнет. Но его взгляд не отрывается от моего лица ни на секунду, пока он стягивает ткань вниз.
Сердце колотится так сильно, что, кажется, вот-вот выпрыгнет и упадет на пол. Если я сейчас же не остановлю его, он стянет ткань достаточно низко, чтобы обнажить грудь.
Мои губы приоткрываются, он замирает… Но я… Ничего не говорю.
Его глаза становятся черными, и я вижу, что он вот-вот набросится на меня. Прижмет к полу и будет трахать, пока я не потеряю рассудок. Засунет язык мне в рот… и между ног…
— Босс.
Незнакомец замирает, его лицо мгновенно темнеет, челюсть сжимается.
Он отпускает меня, волосы волнами медленно падают вокруг плеч, засовывает руки в карманы, затем разрывает наш зрительный контакт, оглядываясь через плечо на того, кто нас прервал. И отходит, создавая дистанцию.
Заклятие мгновенно снимается. Я оседаю, дрожа от облегчения, сердце бешено стучит. Мой разум возвращается, вместе с осознанием того, чему чуть не позволила случиться.
Кажется, они перекидываются парой слов, но я ничего не слышу. Живот сжимается от тошнотворного чувства, почти такого же сильного, как еще не остывшее возбуждение, и наклоняюсь вперед, опираясь на ладони.
Почему я предаю Адриану раз за разом?
Незнакомец оборачивается ко мне, его взгляд цепляется за спущенный рукав. Когда он натягивает его обратно на плечо, я вздрагиваю.
Мне не нужно смотреть ему в лицо, чтобы понять, что его явно не устраивает моя реакция.
— Ты принята, — говорит он.Мои глаза распахиваются от неожиданной радости, и его губы кривятся в ответ. — Но никакой наготы, ни частичной, ни полной. Никаких приватных танцев или танцев на коленях, — продолжает он. — Ты можешь танцевать в полностью закрытой одежде, и все.
Я хмурюсь. Он сильно ограничивает мои действия. Ни одна нормальная танцовщица не согласилась бы на такие условия, особенно если это напрямую влияет на размер заработка.
— Тогда я не заработаю много чаевых, — замечаю я. — Мне нужны приватные танцы.
— И еще, — продолжает он, как будто я ничего не сказала.
— Тебе также запрещено садиться на шпагат, который ты показала ранее.
Я перевожу взгляд на дверь, где стоит второй мужчина, частично скрытый в тени. В отличие от своего босса, он будто часть этого здания, вместе со всей его жестокостью и мраком. Он воплощение насилия: суровая, брутально красивая внешность, цепкий и осуждающий взгляд. Я сразу понимаю, что ему не нравится то, на что он только что наткнулся.
Мне тоже, приятель, — мысленно фыркаю я.
Он проводит рукой по челюсти, показывая изувеченные костяшки, которые слишком часто ломались. Излучает агрессию, как телом, так и духом. Его оценивающий взгляд пробегает по мне, заставляя кожу покрыться мурашками.
— Кузен, — снова зовет он, голос звучит как предупреждение, смысл которого не понимаю.
Я же сверлю взглядом его босса.
— Эй? — раздраженно произношу, вставая и кладу руки на бедра. Зеленые глаза скользят к моим рукам, и мгновенно темнеют. — Ты вообще слышал, что я сказала? Мне нужны чаевые.
Он хмурится, лицо становится холодным.
— Можешь подрабатывать в баре или разносить напитки. Это мои условия.
Скрываю свою реакцию, чтобы он ее не увидел. Если буду разносить напитки в приватных комнатах, то это даст доступ к информации, тот, которого у меня бы не было, останься я на сцене, вдали от разговоров. Для Лалисы это идеально. Но Мисти, или Мелоди, продолжила бы спор.
— Почему тебе не все равно? — спрашиваю. — Предположу, что твои VIP-клиенты хотят стриптиз. Разве ты не должен быть в восторге от перспективы большей наготы?
— Только не от тебя, — резко отсекает он.
— Ауч.
Он, похоже, что-то слышит в моем голосе, потому что снова встречается со мной взглядом, и на этот раз не скрывает эмоции. В его глазах вспыхивает пламя голодного желания. Одним лишь взглядом он показывает все нечестивые, греховные, а в некоторых странах, возможно, и противозаконные вещи, которые хочет со мной сделать.
Но помимо желания, есть еще интерес. Нет, явное любопытство. Он смотрит на меня как на головоломку, которую нужно разгадать, на загадку без ответа, и вот это намного опаснее простой похоти.
Такой уровень внимания я должна была избежать, когда сегодня вошла сюда. Он ясно дает понять, что бы тут сейчас ни произошло между нами — это еще не конец.
— Ох, — вырывается у меня.
Он тихо хмыкает, тот же манящий звук, что и раньше, и с окончательностью добавляет:
— И без пиротехники.
— Пиро-что?
— Пиротехнических эффектов, — уточняет он. — Никаких трюков с огнем.
Я фыркаю.
— Думаю, справлюсь. -
Он ухмыляется, его взгляд еще раз скользит по мне сверху донизу.
— В этом я не сомневаюсь.
— Чонгук, — рявкает его напарник, теперь уже явно раздраженно.
Одного этого слова хватает, чтобы весь жар, пылавший в теле, в одно мгновение исчез.
— Чонгук? — сиплю я. — Это твое имя?
Кровь отливает от головы. Я вдруг становлюсь такой легкой, что боюсь упаду в обморок.
В его взгляде вспыхивает игривый огонек.
— Я думал, тебе не интересно узнать?
— Скажи свою фамилию, — требую я. И оба мужчины отчетливо слышат в моем голосе нотки отчаяния.
Незнакомец сокращает расстояние между нами. Теперь, когда стою на подиуме, я немного выше его, и он вынужден поднять руку, чтобы взять меня за подбородок.
— Ты сказала, что знаешь, где находишься, — его голос, как расплавленная патока — густой, тягучий, соблазнительный, но теперь он не очаровывает. Теперь от него кровь стынет в жилах. — А если знаешь это место, то знаешь и мою фамилию, pavona.
Итальянское слово, прошептанное как ласковое прозвище, бьет меня, как выстрел.
— Нет… — качаю я головой. — Не знаю.
— Чон, Мелоди, — мурлычет он, сжимая мой подбородок.
— Меня зовут Чонгук Чон.
Ледяной холод пробирает позвоночник и опустошает желудок. Каждая клеточка покрывается смертоносным инеем, настолько сильным, что не могу пошевелиться.
Он смотрит, как мое лицо застывает от ужаса, глаза замечают слишком многое, а затем просто уходит. Его напарник следует за ним. Дверь закрывается с тихим щелчком, и я от отчаяния падаю на колени.
Все гораздо хуже, чем могла себе представить. Я такая дура. Такая, черт возьми, глупая, что даже не предположила такую возможность.
Он не какой-то там кузен Чонов. И даже не просто кто-то из окружения семьи.
Он сын Чона.
На этот раз, когда поднимается тошнота, я не в силах ее сдержать. Меня выворачивает прямо на сцену.
Я только что провела тридцать минут с мужчиной, который, скорее всего, убил мою сестру.
ЧОНГУК.
— Какого хрена это было, Чонгук? — спрашивает Энцо, шагая за мной. — Кто она?
— Никто, — выплевываю сквозь стиснутые зубы. — Где мы встречаемся с Эмилиано?
Он бросает на меня раздраженный взгляд.
— На крыше. О чем я уже говорил, между прочим. — Он распахивает дверь в конце коридора. — Не говори мне, что она «никто», кузен. Я годами не видел, чтобы ты смотрел на женщину так, как смотрел на нее, — рычит он. — Это было куда больше, чем просто взгляд.
— Она всего лишь стриптизерша, Энцо. Гвидо был занят и не смог провести прослушивание. Я как раз проходил мимо, когда услышал, как Амадео говорит ей, что все отменяется, вот и предложил помощь.
Мои кулаки сжимаются от одной мысли о том, что Гвидо мог бы смотреть ее танец вместо меня. Энцо это не упускает.
— Не похоже на Гвидо, — ворчит он, бросая на меня испытующий взгляд. — И на тебя тоже.
Энцо — мой кузен, правая рука и самый близкий человек. Только он может позволить себе так открыто сомневаться в моих словах, но он уже на грани того, что я готов терпеть.
Скалюсь на него, и он поднимает руки, в знак капитуляции, пока продолжаем пробираться сквозь лабиринт коридоров и залов Firenze.
— Извини, — бормочет он. — Просто хочу, чтобы ты сосредоточился на встрече, учитывая, что поставлено на кон. -
Он смотрит на меня с напряженным выражением лица.
— Тебе не нужно напоминать мне, что поставлено на кон, Энцо. Я шел к этому всю свою жизнь. И прекрасно понимаю, что может значить эта встреча для меня. Для нас.
Он кивает, принимая мои слова без сомнений. Энцо самый верный ублюдок на всем белом свете. Он бы ради меня сделал все. Его беспокоит мое внимание, потому что здесь нет места для ошибок.
— Напишу Амадео, чтобы он отвел ее к остальным танцовщицам, — говорит Энцо, и я лишь хмыкаю в ответ, не дав ему больше никакой реакции.
Вдали от Мелоди, я, наконец, могу мыслить ясно впервые за последний час.
Она врет. Ее настоящая причина устроиться на работу в Firenze не та, о которой она говорит. Обычно я читаю людей как открытую книгу, но она загадка.
Причина ее лжи может быть самой банальной: она сбежала от парня-абьюзера. Судя по тому, что я слышал, с другими стриптизершами такое случалось не раз. Она ясно дала понять, что ей нужны деньги, и не проявила интереса ни к чему другому, так что эта версия вполне правдоподобна.
Но она также может быть шпионкой. Засланной. Убийцей. Или кем угодно, с единственной целью: разрушить Фамилью.
Я знаю это. И все равно все, о чем могу думать — это как не дать ей выйти на сцену и трясти своей восхитительной задницей перед кем-то еще.
Энцо прав, что беспокоится. Я полностью скомпрометирован. Она была еще более опьяняющей, чем себе представлял, а я, черт возьми, представлял это не раз. Тело, в этом убийственном костюме. Потрясающие длинные ноги. Лицо, которое преследует меня во снах. Пухлые губы, о которых мечтал, представляя, как они раскрываются вокруг моего толстого члена.
И ее волосы.
В горле застрял ком, когда вспоминаю густые каштановые локоны, свободно ниспадающие по спине. Накрутив их на кулак, отчасти исполнил фантазию, которая пульсировала во мне с того самого момента, как ее увидел.
Она еще прекраснее, чем я помнил.
— Готов? — спрашивает Энцо. Я киваю, и он толкает дверь.
Эмилиано Марчезани стоит на краю крыши, спиной ко мне, засунув руки в карманы, и смотрит на панораму города. Солнце клонится к закату, раскрашивая небо над Лондоном розово-оранжевыми красками. Мое любимое время суток.
— Эмилиано, — окликаю я, и он оборачивается. Кивает своим охранникам, и те отступают подальше, не теряя его из виду.
— Чонгук. Ты опоздал.
— Прошу прощения. У меня были дела.
Он переводит взгляд через мое плечо на Энцо, что идет за мной.
— Поговорим наедине.
— Нет, — отвечаю я, подходя ближе. Протягиваю руку. — Энцо остается.
Он смотрит на мою руку, потом снова на меня.
— Ты заставил меня прийти одного.
Я улыбаюсь своей самой обаятельной улыбкой.
— Потому что я не доверяю никому из твоих людей. Энцо я доверяю свою жизнь и твою.
Старик задерживает взгляд, специально долго не отвечая на рукопожатие — это демонстрация силы. Я не против поиграть в эту игру, если это нужно. Наконец, он кивает и крепко пожимает мою руку.
— Что за тайны и интриги вокруг этой встречи? — спрашивает он, внимательно вглядываясь в мое лицо. — Полагаю, твой отец не был бы в восторге, если бы узнал об этой встрече. Как и твой брат.
Моя челюсть напрягается при упоминании этих двоих.
— Не были бы, — усмехаюсь я. — И ты им не сказал. А это значит, что тебя как минимум заинтересовало то, что могу предложить.
Бровь Эмилиано едва заметно дергается — первая трещина в его маске. Он жестокий и бесчувственный человек. Перейти ему дорогу, значит подписать себе приговор.
— Я слушаю.
С самого детства жизнь была выживанием. Мой отец был жестоким ублюдком, а брат научился у него быть садистом. Он наблюдал и учился. На мне.
Годами я был его тренировочной куклой. Он использовал меня, мое тело, чтобы оттачивать любимые методы пыток. Я все надеялся, ждал, молился, что кто-то поможет. Что взрослые вмешаются и спасут меня.
Но помощь так и не пришла.
Воодушевленный, по сути, полной безнаказанностью, которую ему позволили, Рокко становился все более жестоким и диким. У него было все, чего можно пожелать: власть, влияние, навыки использовать страх как оружие. Он был наследником, а я запасным вариантом. Я должен был остаться для него незаметным, забытым, как это часто делали наши родители. Но он был одержим тем, что принадлежало мне. Хотел все. Без разницы, что именно.
Когда мы подросли, его методы изменились. К семнадцати годам я стал крупнее и сильнее его, так что физическое насилие больше не работало. Тогда он прибегнул к более изощренным способам пыток.
В восемнадцать у меня появилась девушка Сюзанна. Мы были вместе меньше недели, когда я вернулся домой в последний день учебного года и нашел ее мертвой в своей кровати. Перерезанное горло, повсюду кровь. Я до сих пор не могу стереть из памяти образ, как Рокко трахал мертвое тело, а белые бедра яростно шлепали о ее плоть.
Он обернулся ко мне с безумным выражением на лице, облизывая губы и сказал: — Она звала тебя все то время, пока я ее убивал.
Рокко смотрел на меня, продолжая осквернять ее, не желая упустить ни одной моей реакции. Это то, что его всегда мотивировало, — колоть и тыкать, пока он не найдет слабое место, которое искал.
Потому что, сколько бы он меня ни бил, ни жег, ни калечил, я никогда не давал ему желаемого. Не кричал. Не терял самообладания.
Никогда не ломался.
И в тот день тоже не сломался. Я просто развернулся и ушел.
На следующий день уехал. Поступил в университет в Италии и остался там надолго после выпуска, вынашивая одну-единственную мысль, что жила во мне с того самого первого дня, как он меня ударил, — месть.
Жизнь перестала быть борьбой за выживание. Я стал одержим жаждой возмездия. Уже тогда знал, что однажды вырву из его рук то, что он считал своим по праву, и он даже не успеет этого осознать.
Я хотел увидеть в его взгляде момент осознания поражения, раньше, чем он успеет разглядеть хоть что-то в моем.
Это и будет моей идеальной местью.
— Буду с тобой откровенен, Эмилиано. Я вернулся в Лондон не для того, чтобы быть вторым сыном в разваливающейся организации. Я собираюсь свергнуть своего отца и занять место брата. Стать новым Доном Фамильи, — твердо заявляю я. — И хочу, чтобы ты помог мне в этом.