Поцелуй врага

Вот так жизнь юной леди Галатеи Лаурескан — некогда расцветающей, искрящейся мечтами, обещанной благословениями рода, обласканной заботой тетушки и гомоном весёлых салонов Немериса — превратилась в медленно текущий, едкий яд. Тягучий, как капля с кончика ядовитого кинжала. Академия Вечного Света, на первый взгляд величественная, дисциплинированная, строгая, со своими возвышенными устоями, за два года стала для неё ареной. Полем битвы. Полем боли.

Она проживала каждый день, словно по лезвию. Спала по три-четыре часа, сжимая в пальцах чернильное перо так крепко, что на коже остались вмятины от держателя. Писала до зари, перечитывала тома философии, истории, математики, риторики, пока глаза не становились сухими, а строчки не сливались в чернильную вязь. Её ночник, отлитый в форме серебряной птицы, угасал под утро, когда первые лучи солнца скользили по серому камню, указывая: пора снова сражаться.

Но самым мучительным было не это.

Самым мучительным был Райден Вальмонтрейн.

Олицетворение высокомерия, холодного, точного превосходства, язвительной насмешки, живой памятник академическому идеалу и главная заноза в её гордой душе. Он был её тенью, её проклятием и — самым ярким раздражителем её боли. Его прозвище «Король Смерти» не было преувеличением: он мог уничтожить взглядом, а его слова, обернутые в ледяную вежливость, оставляли на коже ощущение ожога.

Галатея ненавидела его. Не той детской злостью, что проходит после драки, не вспышкой гнева — нет. Это была холодная, выстраданная ненависть, которую она лелеяла, как броню. Он был ее мерилом, её препятствием, её болью и, в то же время, источником неукротимой мотивации.

Именно поэтому, несмотря на собственное отвращение к желтому цвету, она всё ещё завязывала свою ленточку в тугий бант каждый день. Она делала это назло. Из упрямства. Из принципа. Её ленточка стала её знаменем, крошечным актом сопротивления в Академии, где всё должно быть «по уставу».

Из упрямства же она добивалась невозможного. Сидела на лекциях с прямой спиной и взглядом, полным железной воли. Отвечала, когда никто не мог вспомнить нужную дату или цитату. Писала сочинения, которые цитировали сами мастера. И вот, меньше чем за месяц после ее злополучного поступления, её имя поднялось до самой вершины списка успеваемости.

Но всё равно шло после него.

— Первая... но после меня, — каждый раз с еле заметной усмешкой напоминал Райден, проходя мимо. Он никогда не забывал. Не упускал ни случая. Его брови слегка поднимались, когда её голос звучал в классе, а его взгляд всегда был направлен точно — в сердце. Он жил, чтобы подстегнуть её.

И если в теории, в логике, в языке она могла сражаться на равных, то на уроках фехтования... всё было иначе.

Добрая, открытая, обаятельная — так все вокруг говорили о юной леди Галатее Лаурескан. В ней, казалось, сама природа вложила умение притягивать к себе людей, словно теплое весеннее солнце, пробуждающее цветы к жизни. Ее голос звучал, как колокольчики на утреннем ветру, а звонкий смех наполнял воздух в академическом парке после занятий, где собирались ученики всех курсов, чтобы отдохнуть от тяжелых лекций. Она смеялась, и этот смех действительно освещал всё вокруг — вытягивал улыбки из самых угрюмых.

Но стоило утру наступить...

Стоило ей перешагнуть порог Башни — всё менялось. Свет, казалось, гас. Улыбка медленно исчезала с её губ, словно смытая дождем. Она шагала в свой класс как на казнь. Каждый день, каждое утро, — как удар по сердцу. И воздух в том классе действительно словно густел от невысказанных слов, от колючих взглядов, от чуждости, которую невозможно было не чувствовать. Там её не ждали. Там её не принимали. Там её ненавидели.

А особенно — он.

Райден Вальмонтрейн.

Всегда безупречно выбритый, в идеальной форме, с холодным взглядом черных глаз и презрительной усмешкой, скрытой в уголке губ. Он не говорил с ней больше необходимого, но каждое его слово, каждое движение, каждый взгляд — были войной. И она отвечала ему тем же, хотя каждый поединок между ними — в знании, логике, даже молчании — неизменно завершался его победой. Вальмонтрейн — воплощение дисциплины, контроля, доминирования. Король, не нуждающийся в короне. Хищник, не теряющий времени на укусы, если может убить взглядом.

Но Галатея не признавалась в поражении. Никогда. Даже тогда, когда проигрывала. Даже когда её тонкие пальцы дрожали от напряжения. Даже когда на щеках пылали слёзы. Она держала спину прямо. Она улыбалась. Пусть улыбка рвалась изнутри, как маска из хрупкого фарфора.

Днём она была сияющей.

А ночью — одинокой.

В своей комнате, затянутой золотистыми шторами, среди аккуратных полок и тетрадей, Галатея плакала, прижимая к груди подушку. И писала. Писала длинные письма своей тетушке, наполненные отчаянием, страданиями, жгучей усталостью. Строки текли как исповедь: о насмешках, о взглядах, о злом, темном существе, по имени Райден, что превратил её учебу в ад. Она умоляла:
«Забери меня, тетушка. Я не могу больше. Я задыхаюсь. Здесь никто не верит в меня... кроме тебя»

Но тетушка, добрая и строгая леди Оливия, отвечала всегда одним и тем же:
«Ты должна закончить Академию Вечного Света. Это твой долг, Галатея. Ради рода. Ради будущего. Ради себя».

И девушка вытирала слёзы. Укладывала волосы. Завязывала ту самую — желтую ленточку, которая уже стала ее знаменем, клеймом, оружием, проклятием. И снова шла в класс.

После второго года обучения Галатея возвращалась домой в карете с затуманенным взглядом и единственной мрачной мыслью, бившейся в голове глухо и навязчиво, как капля в пустом колодце:

"Если тетушка снова отправит меня в эту Академию — я утоплюсь. Или сбегу. Или отравлюсь. Или стану монахиней в пустыне. Но только не вернусь туда."

Липкая жара, пропитавшая августовское небо, словно нарочно давила на плечи. Карета тряслась, укачивала, расшатывая не только тело, но и душу. Каждая минута приближала ее к дому — и к разговору, который должен был стать финалом. Она даже приготовила речь. Весь путь репетировала: с нотками отчаяния, со вздохами, даже со слезой в голосе.

Но леди Оливия, несмотря на свою безупречно-воспитанную мягкость, оказалась стеной. Не жесткой — каменной.

Разговор откладывался. Неделя прошла в тишине, еще одна — в сладкой иллюзии свободы. Галатея почти поверила, что та не поднимет тему. Что, быть может, каникулы продлятся вечно.

Но в последний вечер лета, когда за окнами сад окрасился закатным золотом, а в чайнике закипел душистый жасминовый настой, всё повторилось. Как кошмарный сон, который нельзя забыть — только пережить заново.

— Ты поедешь в Академию, — тихо, но решительно сказала Оливия, наливая себе чай, как ни в чем не бывало.

— Нет! — голос девушки оборвался на полуслове, словно кто-то наступил ей на грудь. — Не поеду! Если моему жениху так уж нужна образованная жена, пусть он сам учится ради нас обоих! Или... или я могу закончить любое другое учебное заведение! Любое, только не это!

Её руки судорожно вцепились в подлокотники кресла. Склонив голову, она пыталась сдержать слёзы — но в груди горел ком. И не горечью — ненавистью. К Академии, к ее темным коридорам, к презрительным лицам. К Райдeну. Да, особенно к нему.

— Ну тетушка, прошу тебя... пожалуйста... — голос стал тихим, почти детским. — Я больше не могу. Я там задыхаюсь. Они... они...

— Галатея. — Леди Оливия отложила чашку, и ее взгляд стал стальным. — Мы обсуждали это уже много раз. Остался всего один год. Ты почти у цели. Один год — и ты окончишь Академию Вечного Света. Единственное учебное заведение, куда берут девушек из высшей знати по прямой протекции. Ты будешь первой женщиной из рода Лаурескан, кто получит этот диплом.

— Я не хочу быть первой, если это значит снова... видеть его лицо! — вскрикнула она, вскакивая. — Его голос... его взгляд! Он как лед! Как меч! Как кнут! Он делает из моей жизни пытку!

— Ты не обязана ему ничего. — Леди Оливия говорила ровно, почти ласково, но в этих словах чувствовалась железная решимость. — Он всего лишь ученик. И ты не обязана выигрывать у него каждый спор. Ты обязана только — дойти до конца.

Девушка бессильно опустилась обратно в кресло. Стук сердца звучал в ушах, как барабаны перед битвой. Она больше не спорила. Только смотрела в окно, где над садом дрожали последние лучи лета, и в груди росло тяжелое осознание: она проиграла.

— Ты, дорогая моя, — мягко продолжала Оливия, наливая ей чаю, — вторая в Академии по успеваемости. Все преподаватели пишут о тебе с восхищением. Тебя любят, тобой восхищаются. Ты лучшая. Лучше тебя только этот... как его... надменный, такой темноволосый... ах да, — Оливия щелкнула пальцами, — Вальмонтрейн.

Галатея вздрогнула. Одного этого имени было достаточно, чтобы в груди вновь вспыхнул пожар.

— Детка. — Тетушка взяла её за руку. — Через год ты окончишь Академию. Потом — свадьба. Род Лаурескан заключит долгожданный союз, и никто не скажет, что мы — упали. Мы поднимемся. Всё, что тебе нужно, — вытерпеть один год.

— А я? — голос девушки сорвался на пронзительный вскрик. Она смотрела на тетушку глазами, в которых застыло отчаяние. Огромные, янтарные, мерцающие от слёз, глаза, словно выточенные из лунного стекла. — А обо мне вы подумали?.. О том, каково мне?

Леди Оливия не сразу ответила. Она продолжала спокойно размешивать сахар в чае, как будто дочь сестры не стояла перед ней на грани срыва, как будто этот разговор был об обоях в гостиной, а не о судьбе. Но в её глазах мелькнула грусть — та, что затаивается в уголках взгляда у женщин, много повидавших и научившихся скрывать сострадание под шелковыми улыбками.

— Галатея... — Тетушка печально улыбнулась, почти с нежностью. — Ты стала такой красивой... Настоящей юной леди. Я уверена, что теперь тебе будет намного легче учиться среди мальчиков.

Эти слова стали последним ударом.

Осознав, что попытка вразумить леди Оливию окончательно провалилась, Галатея тяжело вздохнула и, как в забытьи, встала. Медленно подошла к зеркалу, будто собиралась взглянуть в лицо собственному приговору.

В отражении на неё смотрела... чужая. Слишком взрослая. Слишком неидеальная.

«Красивая?» — горько усмехнулась она про себя. — «Если это и есть красота, то пусть она сгорит в аду».

Золотистые волосы, упрямо вьющиеся по утрам, торчали в разные стороны, как у пастушки, ночевавшей в сене. Никакой благородной гладкости или изящных локонов, как у столичных леди. Длинная шея — гусёнок, не иначе. Глаза, эти нелепые, слишком большие янтарные глаза — как у рыбы в стоячем пруду. Ни блеска, ни таинственности. И нос — этот тонкий, обидно маленький носик, совсем не гармонировал с остальным лицом.

Да, за лето кое-что изменилось. Выросла грудь. Она появилась резко, и теперь платье сидело иначе. По-женски. Словно природа вдруг решила напомнить: тебе семнадцать. Ты уже не девочка.

И тут же, как наваждение, в голове возник его голос. Холодный, язвительный. Райден.
«О, как трогательно. Даже твой бантик не прикрывает этого абсурда...»
Она сжала кулаки.

— Я страшна, как смертный грех, — мрачно прошептала Галатея, глядя в зеркало с такой неприязнью, что если бы взгляд мог убивать — от зеркала осталась бы пыль.

— Какие глупости, деточка, — леди Оливия ласково коснулась её плеча. — Я же вижу, как на тебя смотрят юные лорды. Всё лето ко мне домой не зарастала тропа. Думаешь, они приходили обсуждать со мной погоду и урожай виноурожайных графств?

— Я не думаю, я знаю. — Голос Галатеи стал жестче. — Они приходят, чтобы взглянуть на будущую невесту Первого Советника. Чтобы втереться в доверие. Это не ухаживания — это политика.

Леди Оливия задумчиво поджала губы и отвела взгляд.

— Ты слишком мало знаешь о жизни... — произнесла она тихо, даже нежно. — В Академии ты — гений. В письмах от профессоров о тебе пишут с восхищением. Но здесь, в доме, ты всё ещё маленькая девочка, упрямая, гордая, но не умеющая быть женственной. Ты отвергаешь всё, что могло бы стать твоей силой. И я всё ещё не понимаю — зачем тебе фехтование?

Галатея вспыхнула, как сухая трава.

— Затем, что вы, тётушка, определили меня в мужской класс, где фехтование — ОБЯЗАТЕЛЬНЫЙ предмет! — почти закричала она. — Я каждый день стою с мечом в руках и слушаю, как он — этот... демон в человеческом обличье — Вальмонтрейн — указывает на мои ошибки, смеётся, унижает!

— Дитя моё, но разве в твоём случае не стоит попросить сделать исключение?

Галатея застыла, будто ударили по лицу.

— А для меня исключений нет, тётушка. — Голос был тихим, но ледяным. — Если я не получу высший балл по фехтованию, он лично не допустит меня к выпускным экзаменам. А вы считаете, что я там крестиком вышиваю?

Вскинув подбородок, она резко развернулась, не дожидаясь ответа. Слёзы жгли глаза, но она не позволила им вылиться здесь, в этом зале с зеркалами, свечами и мягкими коврами, где всё напоминало о доме, но уже не ощущалось как защита.

Она собрала вещи молча. Бросала платья в чемодан, не разбирая. Свернула аккуратно только одну вещь — старый платок с вышивкой. Его дала мама перед уездом. Всё остальное было не важно.

Поплакать она позволила себе позже — ночью, в саду, на заднем дворе замка, где под яблоней её уже ждал старик Гивор, её тренер по фехтованию. Он ничего не сказал. Просто молча подал ей кружку горячего травяного настоя.

Она уткнулась лицом ему в жилет, как делала в детстве, когда разбивала коленку. Гивор не стал утешать. Не стал ругать. Только кивнул — мол, поплачь, и всё. А потом снова берись за меч.

Галатея ехала верхом, чуть позади кареты, задумчиво вглядываясь в очертания старинных башен, которые уже вырисовывались впереди на фоне алого предвечернего неба. Академия Вечного Света. Она возвышалась на холме, как мрачное напоминание о судьбе, от которой, как ни пытайся, не сбежать. Многочисленные шпили здания, будто клинки, пронзали облака, а сама Академия казалась ей живым существом — холодным, всевидящим, коварным. В груди с каждой минутой нарастал знакомый с детства ком, предчувствие беды — вот-вот, и она снова окажется в том классе, в том аду, где каждое слово, каждый взгляд Райдена Вальмонтрейна был отравой.

Но кошмар настиг её куда раньше, чем она рассчитывала. Неожиданно воздух прорезал звонкий цокот копыт — приближающийся, нетерпеливый, властный. Галатея резко обернулась и сердце её сжалось. Её догонял он.

Райден.
На вороном жеребце, таком же чёрном, как его волосы, собранные, как всегда, в идеальный хвост. Его серый форменный мундир сидел на нём, словно сшитый по королевскому заказу, подчёркивая аристократическую осанку и изящную силу. Он промчался мимо, лишь скользнув по ней холодным, полным презрения взглядом. И Галатея с облегчением выдохнула, уже почти поверив, что миновало... Но внезапно Райден резко осадил коня, жеребец встал на дыбы, и, развернувшись, всадник снова направился к ней.

— Кого я вижу, — голос его был бархатным, с оттенком опасной насмешки, словно ласкающий клинок. — Неужели это наш гадкий утёнок собственной персоной?

— Нет, утки, как видите, отдыхают вон в том пруду, — сдержанно бросила она, указывая на реку, вдоль которой студенты обычно гуляли в свободное время. Попыталась объехать его, но Райден хладнокровно перегородил ей путь.

— Леди Лаурескан, вы, как всегда, блистаете остроумием. Скажите, вы готовы к последнему году нашего незабвенного обучения?

— Готова. Более чем, — выдохнула Галатея, упрямо не поднимая глаз, будто взгляд её мог разжечь в нём ненависть ещё сильнее.

— Я в этом не сомневаюсь... — он склонил голову, а в его голосе проскользнула не злость, нет — презрение, вытравленное ледяным равнодушием. — Смотрю на тебя... и всё думаю, что же изменилось? Хотя... Как была отвратительной мелкой букашкой, так и осталась.

Он развернулся, и его чёрный жеребец понёс его прочь, будто демон на вороном пламени. А Галатея... Галатея смотрела ему вслед с горящими глазами, сжимая поводья до боли в пальцах.

— Вот теперь тебе конец, Райден Вальмонтрейн... — процедила она сквозь зубы. — Будет тебе и букашка, и утёнок, и демон твоих собственных кошмаров.

Подъехав к корпусу женского отделения, она спешилась и, обняв своего верного Сорха — гнедого жеребца, провела ладонью по его влажной шее. Прощалась на год. В Академии не позволяли держать личных лошадей. Потом, подняв голову, выпрямив спину, Галатея шагнула вперёд — и снова стала той, кого знали в Академии: улыбающейся, жизнерадостной, блистающей Лаурескан. Здороваясь с прохожими студентами, она уже мысленно составляла план мести — пусть пока размытый, но он будет. О, он обязательно будет.

Два года издевательств, насмешек, язвительных фраз, в которых каждое слово было отточенным лезвием. Два года, за которые она начала вздрагивать от звука его голоса, прятать глаза при его приближении, мечтая провалиться под землю, лишь бы не встречаться с ним взглядом. С неё хватит.

Друзей у неё было немало: среди девушек она пользовалась неподдельным уважением, вечерами они собирались в парке, обсуждали книги, секреты, сплетни, смеялись. А парни? Парни на переменах старались оказать ей мелкие, но приятные знаки внимания — кто подносил книги, кто знал её любимые сладости из буфета. Но стоило ей переступить порог того злосчастного класса, где царствовал Вальмонтрейн, как всё менялось. Воздух становился вязким от напряжения, а вокруг неё немедленно образовывалась зона отчуждения. Король Смерти не терпел близости к своей жертве. И никто не осмеливался бросить ему вызов.

— Приветствуем вас, Леди Галатея, — знакомые голоса прозвучали почти в унисон, и она сразу узнала их.

Сэм и Стефан. Её спасители, заступники, неизменные друзья. Высокие, широкоплечие, ухоженные — за лето они будто преобразились.

— Рада видеть вас, мои рыцари, — мягко улыбнулась она. — И, честно признаться, вы выглядите весьма впечатляюще.

Сэм тут же подхватил её сумку, а Стефан, ненадолго помедлив, галантно подал ей руку. Она приняла её, и тот едва не засиял от счастья.

— Вы невероятно похорошели, Галатея, — заговорил Сэм, изучая её взглядом. — Полагаю, поклонников в этом году будет втрое больше.

— Но мы с тобой справимся, не бойся, — вставил Стефан с довольной ухмылкой.

— А я и не боюсь, — подмигнула она. — Знаете, лорды мои, у меня какое-то предчувствие... Этот год будет по-настоящему интересным.

— С чего такая уверенность? — Сэм нахмурился, вспоминая, как не раз утирал ей слёзы в конце особенно тяжёлых дней.

— Потому что я устала бояться, — спокойно, почти ледяным голосом произнесла она. — И больше не позволю себя ломать. Даже ему.

— Я первый приглашаю тебя на свидание! — поспешно воскликнул Стефан.

— Через мой труп, — буркнул Сэм, положив ладонь на эфес шпаги.

— Кстати, — голос её стал задумчивым. — Кто будет моим партнёром на фехтовании в этом году?

Первое утро нового учебного года встретило её лёгким солнцем, ярким, как надежда, и букетом полевых цветов, стоявшим на столе рядом с аккуратно разложенными тетрадями. Галатея улыбнулась, глядя на подарок, и повернулась к Сэму.

— Спасибо. Это... трогательно.

— Ты готова? — спросил он, внимательно глядя на неё. Серое ученическое платье прекрасно подчёркивало её изящную фигуру, а длинные локоны ниспадали по плечам, собранные лишь широким обручем.

— Волосы бы всё-таки собрать, — заметил он. — Он же весь урок будет на тебя глазеть.

— Именно поэтому я их и оставила. — Она кокетливо поправила прядь. — Пусть давится злобой. А мы идём! Мы опаздываем.

— Галатея, это первый день, может, не стоит его злить сразу?

— Он будет в ярости в любом случае. Всегда. Даже если я просто подышу.

Она расправила плечи, улыбнулась и сделала первый шаг в третий, последний год своей учёбы.
И первый шаг — к своей победе.

Райден Вальмонтрейн стоял у высокого окна, затянутого тончайшими кружевами утреннего света, и мрачно всматривался в зеленую аллею, по которой несмело шагала парочка студентов. Его острый взгляд, привыкший замечать слабость и ложь даже в мельчайших жестах, безошибочно вычленил из их движения легкомысленную живость, непростительную для старшекурсников Академии Вечного Света. Совершенно недопустимо! Особенно в первый учебный день. Особенно — перед его глазами.

Однако взгляд предательски цеплялся не за бегущего юношу, не за его бесстыдную радость и смех, а за вторую фигуру — изящную, светловолосую, как сотканную из самого сияния утра. Её золотые волосы развевались за спиной в беспорядке бунтарства, и этот безобидный с виду беспорядок возмущал Райдена до глубин его безупречно выстроенного мира. Он чувствовал, как закипает раздражение. Проклятье, да это же Лаурескан! Маленькая, неуправляемая, гордая до самозабвения девчонка, которая почему-то вечно находилась в эпицентре внимания. Улыбалась всем — глупо, ярко, искренне. И никто, никто не замечал, что за этой улыбкой прячется нечто острое, опасное, недопустимое. Она не плакала. Ни разу. Ни единой слабости, ни одного признания, что он — Райден, её унижает. Нет. Она просто стояла и смотрела на него так, будто равна. Ему. Райдону Вальмонтрейну!

Он ждал. Два года. Ждал, когда выскочка подрастёт, когда исчезнет это ощущение, что он тратит силы на глупую девчонку. Но теперь, когда Галатея из нескладного утёнка превратилась в юную леди — грациозную, хрупкую и неожиданно притягательную — жалеть её было не за что. Теперь война начиналась по-настоящему.

И тут она вошла.

Точнее — почти вбежала, вся сияющая, с раскрасневшимися щеками и этим дьявольским блеском в глазах. Но как только её взгляд упал на него, всё изменилось. Она застыла, словно уткнулась в невидимую стену, и в следующее мгновение на её лице появилась та самая непроницаемая маска, которую он терпеть не мог. Её янтарные глаза смотрели прямо в его — упрямо, холодно, без капли страха. Бросала вызов. Вот так просто. Прямо у него в классе.

Он смерил её презрительным взглядом — тяжёлым, оценивающим, ледяным. Она не отвела глаз. Ни на мгновение. Даже бровью не повела. Что она себе позволяет?

— Вы изменились, Леди Галатея, — проговорил он медленно, с таким ядом в голосе, что воздух будто бы стал гуще. — Кажется, грудь появилась.

На мгновение воцарилась звенящая тишина. Ученики — от первого до последнего — застыли, не смея даже дышать. Кто-то в углу захлопнул книгу, и этот звук прозвучал как удар грома.

— Вы тоже изменились, лорд Райден, — не дрогнув, произнесла она, и в её голосе сквозило что-то ледяное, почти ласковое. — Пьянство, знаете ли, оставляет неизгладимые следы. Особенно на лице.

Потрясённый вздох прошёл по рядам. Несколько студентов рефлекторно отодвинулись, будто ждали, что Райден сейчас взорвётся. Но он молчал, стиснув зубы так, что скулы побелели.

— Кто-то забывается, — наконец процедил он сквозь зубы.

— Разве? Мне казалось, я ничего не забыла, — с легкой насмешкой ответила она. — Как видите, даже от желтой ленточки избавилась. Надеюсь, теперь ваш глаз не будет так страдать от цветового раздражителя.

Она тряхнула волосами, и золотые локоны вспыхнули в солнечном свете, будто живые. Потом — гордо, с неприступной осанкой — прошла вглубь класса и опустилась на своё место. Ни единого признака страха. Ни дрожи в голосе, ни опущенного взгляда. Как будто это не Райден Вальмонтрейн, король Смерти, стоит у окна с лицом каменной статуи, не в силах вымолвить ни слова.

Он чувствовал, как внутри что-то сдвинулось. Он хотел уничтожить её. Поставить на место. Унизить, подавить, раздавить — и этим вернуть себе покой. Но вместо этого... черт подери, он смотрел, как эта девчонка идет, покачивая бедрами, как развиваются её волосы, как будто сама весна рассыпала лепестки — и понимал, что его злость перемешивается с чем-то другим. Непрошеным. Опасным.

Нет. Это глупо. Смешно. Он не мог испытывать влечение к Лаурескан. Это бунтующая, вызывающая, дерзкая... пигалица! Он сжал кулаки и медленно, словно вынуждая себя, прошёл на своё место.

— Лорды, выбирайте партнёров! — раздался глубокий, сдержанный голос мастера Торнавинa, и стальной звон его шпаги наполнил зал лёгкой вибрацией. Ученики зашевелились, в воздухе повисло нетерпеливое возбуждение, как перед началом охоты. Деревянный паркет отражал солнечные блики, пробивавшиеся сквозь высокие стрельчатые окна тренировочного зала, и каждый звук — шаг, шорох, вздох — будто приобретал особую важность.

Галатея стояла немного в стороне, сжав пальцы на рукояти шпаги так крепко, что побелели костяшки. Она тяжело вздохнула и опустила на лицо защитный шлем — как будто надеялась спрятать не только лицо, но и страх. Да, она была последней в классе по фехтованию — не потому, что не старалась, нет, напротив: она старалась изо всех сил. Но всё её тело, вся натура протестовали против насилия. Она была создана для строк стихов, а не для укусов стали.

И всё же этим летом, проведённым в тоске и одиночестве, она вставала на рассвете, держала шпагу в немеющих пальцах и повторяла выпады, снова и снова, падая в траву, поднимаясь, сжимая губы, когда тело отказывалось слушаться. Она помнила каждый унизительный момент предыдущих занятий. Помнила, как Райден вёл себя — с холодной, безупречной жестокостью хищника, на чьей шее только временно лежит цепь.

Вообще-то занятия фехтованием для девушек считались... неподобающими. Но Вальмонтрейн, конечно, не был бы собой, если бы не нашёл способ ткнуть шпагой даже в самые священные традиции. Он с вежливо-ядовитой улыбкой принёс на рассмотрение Совета страницу из старинного устава, где чёрным по белому было сказано, что все студенты обязаны проходить фехтовальную подготовку. И даже лорд Верлейн, столь известный своей принципиальностью, был вынужден сдержанно кивнуть. В результате — вот она, Галатея Лаурескан, в белоснежных тренировочных доспехах, нелепо лёгких, с затупленной шпагой в руках и дыханием, которое уже сбилось от волнения.

И тогда он подошёл.

— Драгоценная Леди Галатея, — голос его прозвучал с насмешливым уважением, и она почувствовала, как каждая клеточка её тела напряглась. — Надеюсь, вы не откажетесь стать моим партнёром на этот учебный год?

Тишина упала в зале, как мокрое покрывало. Студенты обернулись. Даже мастер Торнавин застыл, чуть приподняв бровь. Король смерти. Сам. Просит в партнёры... её? Последнюю в списке. Самую слабую. Самую... удобную мишень.

Райден стоял, как воплощённая издёвка: высокий, идеальный, словно выточенный из мрамора и ледяного сарказма. На губах его играла ухмылка, тонкая, как лезвие. Он знал, что делает. И знал, что она это понимает.

— Я... — Галатея чуть запнулась, в первый раз в жизни ощутив, как язык не хочет слушаться. — Я не думаю, что это хорошая идея.

— О, но я настаиваю, — прошептал он, сдвинув шлем и склоняя голову чуть ближе. — Кто-то же должен напоминать вам, где ваше место.

Он опустил забрало и сделал стойку. Движение было быстрым, безукоризненным. Как у тигра, затаившегося перед прыжком.

Под шлемом Галатея почувствовала, как в ней всё скрутило от гнева. Этот голос... Эти слова... Они вызвали в памяти ту самую первую тренировку, когда Райден гонял её по кругу, словно дичь, выжидая момент, чтобы ударить плоской стороной клинка по бедру, по спине, по униженной гордости. Она плакала тогда, спрятавшись в своей комнате, тихо, сжатыми губами, чтобы никто не услышал.

— Пожалуй, я высеку тебя снова, — раздался за забралом его голос, на этот раз шепотом, едва слышным. — Теперь это будет даже... эротично.

Она вздрогнула. И возненавидела его всем существом. Он получит своё.

Встала в стойку. Сделала выпад.

И сталь зазвенела.

Райден, не ожидавший столь быстрой атаки, чуть отступил, затем легко парировал, но... с легким удивлением.

— О-о-о... — усмехнулся он, — а маленькая Галатея тренировалась!

— В отличие от некоторых, — её голос дрожал от злости, но она не дала ему сорваться, — я не трачу время на борьбу с похмельем и юбками.

— А вы, выходит, тратите его на беготню в юбке? — Райден отбил её выпад с насмешливой лёгкостью и, используя открывшуюся возможность, с точностью хлыста ударил плашмя по её бедру.

Боль вспыхнула, и Галатея невольно вскрикнула. Он замер. Его клинок дрогнул. Она слышала, как затаил дыхание — будто что-то в ней его внезапно задело... глубже, чем он ожидал.

Он едва успел парировать следующий выпад. Потому что она уже нападала. Со злостью. Со всей своей решимостью. Со всей ненавистью, которую копила два года. В её атаке не было ни грации, ни техники — только пульсирующее отчаяние, ярость и... достоинство. Райден уходил по кругу, не нападая, просто наблюдая.

Боже, как она изменилась.

— Вальмонтрейн! — выкрикнула она, отрывисто, с упрёком. — Вы отступаете?! Где же весь ваш знаменитый блестящий талант?

— Я, пожалуй, отложу эпическое избиение младенцев, — ответил он ледяным, но почти ласковым тоном.

— Младенцы растут, Вальмонтрейн, — её глаза вспыхнули за сеткой шлема. — И иногда — очень быстро.

— Проверим, — усмехнулся он, и в следующую секунду перешёл в атаку.

Сталь звенела всё яростнее — отчаянный, рваный ритм боя, в котором каждый звук становился гулким эхом сердца. Галатея уходила от ударов с последним издыханием — движения её становились всё менее точными, всё более отчаянными, а в груди горело пламя усталости, мешавшее дышать. Воздух в зале казался тяжёлым, как раскалённый металл, и каждый вдох отдавался болью.

Напротив неё Райден двигался с лёгкостью кошки, с опасной, безмятежной грацией хищника, которому даже не пришлось ускорять пульс. Он будто бы не сражался — прогуливался. Его шпага пела, как струна, а лицо под забралом излучало ту самую ледяную насмешку, которая выводила Галатею из себя сильнее любых слов.

— Сдавайтесь, Лаурескан, — весело бросил он, скользя вдоль её клинка и чуть наклоняя голову, будто заигрывая. — Пощады не прошу, но могу предложить отдых.

— И не надейтесь, Вальмонтрейн! — прохрипела она, вытирая пот со лба тыльной стороной перчатки.

— М-м-м, так вы из тех, кто предпочитает падать в обморок с гордо поднятой головой? — лениво произнёс он, и в этот самый момент Галатея оступилась. Её колени подломились от перенапряжения, и она рухнула на пол, едва не ткнув шпагой себе под рёбра.

Он оказался рядом мгновенно, протянув перчатку с манерной вежливостью и всё той же непереносимой ухмылкой:

— Позвольте помочь вам встать, Леди Лаурескан. Я искренне восхищён вашей храбростью... или глупостью.

— Катитесь к Проклятым богам, Вальмонтрейн, — процедила она сквозь зубы и стиснутыми от унижения челюстями поднялась сама, с трудом, дрожащими ногами, но не уступив ни дюйма. — Продолжим?

Он вздохнул, будто смертельно устал от её упорства, и без особого драматизма опустил шпагу.

— Увы, — с преувеличенной усталостью вздохнул он, а затем повернулся к мастеру Торнавину: — Наш бой завершён. Разрешите покинуть занятие?

— Я сказала — мы продолжаем! — Голос Галатеи дрогнул, но в нём горела решимость. Шпага в её руке вновь поднялась, хоть пальцы уже не слушались. — Я не проиграла!

— А я сказал — достаточно! — Райден резко обернулся, и стальной свет его глаз вспыхнул сквозь щели шлема. Затем он медленно снял его, обнажая лицо — безупречное, мраморно-холодное, с язвительной усмешкой на губах. — Не хочу портить свою репутацию досадным избиением одного наивного младенца с янтарными глазами.

Он выдержал паузу, как актёр на сцене, и уже тише, с ехидной нежностью добавил:

— Возможно, я всё же назначу вас своим партнёром. Это... увлекательно. Приятно, знаете ли, когда противник так... эротично стонет.

Галатея едва не застонала — но не от боли, а от ярости.

— Тренироваться нужно лучше, Леди Лаурескан, — закончил он уже холодно, резко, без флирта. — Всё же вы находитесь в сильнейшем классе Академии избранных. И пока вы — её слабейшее звено.

С этими словами он покинул зал — не торопясь, царственно, не оглядываясь. Он был невозмутим и великолепен, как всегда. И именно это сводило Галатею с ума больше всего.

Как только за ним захлопнулась тяжёлая дверь, девушка с трудом доковыляла до ближайшей стены и обессиленно прислонилась к ней. Дыхание рвалось из груди, и сердце стучало так, будто хотело вырваться наружу. Ноги подкашивались, и, проиграв в борьбе с собственным телом, она осела на пол.

— Ненавижу, — выдохнула она сдавленным голосом.

— Он ещё мягко с тобой обошёлся, — раздался над ней знакомый голос. Это был Сэм, её единственный друг в классе. Он присел рядом, протянув фляжку с водой и понимающе хмыкнув. — Обычно после его боёв с ребятами швы накладывают. Вальмонтрейн — первая шпага Академии. И первая язва, если на то пошло.

— Он — первая сволочь Академии, — прошипела Галатея, делая глоток и всё ещё не в силах выпрямиться. — Я ему ещё устрою танец стали...

И вдруг, как вспышка, как озарение — в голове вспыхнула идея. Прекрасная. Идеальная. И, как ни странно, изящно-женственная.

Она медленно выпрямилась, её глаза загорелись золотым янтарём вдохновения.

— Сэм... а почему у нас не преподают танцы?

Он растерянно моргнул, не ожидая такого поворота:

— Ну... Наверное, потому что мы готовимся к политической карьере, а танцы — не особо нужное умение для будущих магистров и дипломатов.

— Хм, — Галатея прищурилась и с загадочной улыбкой поджала губы. — А ведь в других корпусах это обязательный предмет, верно?

— Да... Но... — Сэм не успел договорить.

Потому что она уже поднялась и отбросила с лица прядь липких от пота волос. Глаза её сверкали. Впервые за долгое время она чувствовала силу. Настоящую. Идея росла в её голове, распускаясь, как ядовитый цветок.

— Что ж, Вальмонтрейн... — прошептала она. — Если ты хочешь танец — ты его получишь. Только он будет не из стали... а из бархата. И на твоих условиях — но по моим правилам.

Сэм сглотнул, не зная, что она задумала. Но одно было ясно: буря надвигается.