Больше не могу отрицать
Воздух снаружи был влажным и густым, пахло мокрым асфальтом, сырой землёй и недавним дождём. Ветер, резкий и холодный, тут же пробился под тонкую ткань моей куртки, но я его почти не чувствовал. Внутри всё горело. Горело бешенством, обидой за неё и каким-то щемящим, незнакомым чувством вины. Я должен был понять раньше. Я должен был заткнуть эту Еву ещё в самом начале.
Мне было плевать на уроки, на правила, на то, что подумают. Всё это казалось сейчас такой ерундой, таким фальшивым театром по сравнению с тем, что её вышвырнули в этот самый дождь одну.
Я не пошёл, я побежал. Сначала быстрым шагом, почти срываясь на рысь, потом просто побежал, не обращая внимания на лужи, на крики уличных торговцев, на сигналы машин. Ноги сами несли меня по знакомому маршруту. Я знал, где она живёт. Конечно, знал. В какой-то момент я просто запомнил, в какой дом она заходит, даже не отдавая себе в этом отчёта.
Дождь снова начал накрапывать, мелкий, противный, но он только подстёкивал меня. Капли стекали по лицу, смешиваясь с потом, залипали на ресницах. Я бежал, перепрыгивая через разбитые плитки тротуара, срезая углы через грязные дворы-колодцы, где ворчали на меня старухи у подъездов.
В голове стучало одно и то же: «Одна. Она там совсем одна». Эта мысль сводила с ума. Я представлял её запертой в четырёх стенах, злой, обиженной на весь мир. И мне вдруг дико захотелось быть тем, кто постучится в её дверь. Не чтобы усмехаться или язвить. А чтобы просто... быть там.
Я свернул за угол её улицы, запыхавшийся, с колотящимся сердцем. Вот этот серый девятиэтажный дом с облупившейся краской. Её подъезд. Я резко замедлил шаг, подходя к чёрной железной двери. Вдохнул полной грудью, пытаясь отдышаться, и резко, почти яростно, нажал кнопку её домофона.
Пальцы сжались в кулаки. Я стоял под накрапывающим дождём и ждал. Ждал её голоса, её удивлённого, а может, злого вопроса. Готовился ко всему. К её яду, к её ненависти. Лишь бы она открыла. Лишь бы она была там.
Я стоял под дверью, мокрый и злой. Дождь пропитал куртку, капли стекали за воротник. Я снова нажал на кнопку её домофона. Снова. И снова. Молчание. Только противный гудок в ответ.
В голове застучала тревожная дробь. А что, если... Нет. Я отогнал от себя мысль. Она просто не хочет ни с кем говорить. Но мне нужно было попасть внутрь.
Я начал хаотично тыкать в кнопки других квартир. На третьей попытке хриплый, старческий голос проскрипел из динамика: —Кому? Чего надо?
— Откройте, пожалуйста, — выдавил я, стараясь, чтобы голос не дрожал от нетерпения.
— К кому? Представь себя! — капризно потребовала старуха.
Мозг заработал на пределе. Нужно было сказать что-то, что заставит её открыть. —Я... к Нике. — Я сделал паузу и выдохнул то, во что сам бы не поверил неделю назад: — Я её парень. Она меня ждёт, а домофон не работает.
Из динамика послышалось недовольное ворчание, но затем раздался долгожданный щелчок. Я впихнулся в подъезд, прежде чем она передумает.
Восьмой этаж. Я взбежал по лестнице, не дожидаясь лифта, по два шага за раз. Квартира 29. Я дёрнул ручку — конечно, заперто. Постучал. Позвонил. Снова тишина. Я приложил ухо к холодной деревянной двери. Ни звука. Ни телевизора, ни музыки, ни шагов. Абсолютная, гнетущая тишина.
Паника, холодная и липкая, снова подступила к горлу. Я постучал в соседнюю квартиру. Мне открыл мужчина лет сорока, с недовольным лицом и в растянутой майке. — Вам что-то нужно?
— Извините, — я пытался говорить спокойно, но это плохо получалось. — У вас нет шпильки?
Мужик оценивающе посмотрел на меня, пожал плечами и через минуту протянул мне длинную металлическую заколку. —На, можешь забрать себе.
Я не стал отвечать ему. Пять минут напряжённой возни с замком, и щелчок наконец раздался. Я осторожно толкнул дверь.
В нос ударил запах. Слегка уловимый, неописуемо приятный парфюм, который я помнил со школы. Я зашёл и тихо прикрыл дверь за собой.
Первое, что я увидел, — это совмещённая гостиная с кухней. В раковине больше трёх немытых тарелок. На полу у дивана валялись вещи. На самом диване — ещё одна и смятое одеяло. Я машинально открыл холодильник. Он был почти пуст. Баночка мёда, пачка масла, два яица. Выглядело это... одиноко. И очень неправильно.
Я прошёл дальше. Ванная и туалет были чистыми, почти стерильными, как будто это было единственное место, где поддерживался порядок. Следующая комната, двухспальная кровать, похоже это её родителей. Я закрыл её даже не осматривая. Последней была дверь в ещё одну комнату. Сердце колотилось где-то в горле. Я тихо нажал на ручку и толкнул дверь.
Она была там.
Лежала на боку, закутавшись в одеяло, которое сползло, открывая голую спину. Тонкая кофта задралась до лопаток. Волосы растрёпанные, раскидались по подушке. В комнате был лёгкий бардак: на стуле груда одежды, на полу салфетки, много салфеток, и по их смятым комкам было видно, что она явно не здорова.
Но её лицо... Чёрт. Оно было таким спокойным и безмятежным в сне. Все её обычные колючки и язвительность исчезли. Длинные ресницы лежали на щеках, губы были слегка приоткрыты. Она выглядела хрупкой. Совсем не той дурной фурией, что готова была сожрать меня взглядом.
Я подошёл ближе, не осознавая своих действий. И прежде чем я успел это обдумать, моя рука сама потянулась к её лбу. Я коснулся его тыльной стороной ладони.
И дёрнулся назад.
Он был пиздец каким горячим. Сухим и обжигающим. Лихорадка.
Всё внутри меня перевернулось. Злость, ярость, всё это куда-то испарилось, оставив после себя только одну простую, чёткую мысль: она больна. И она здесь одна.
Моя рука, только что отдернувшаяся от её пылающего лба, сама потянулась снова. На этот раз я коснулся её щеки. Кожа была обжигающе горячей и невероятно мягкой. Под пальцами проступал лёгкий румянец лихорадки. Она всхлипнула во сне и инстинктивно потянулась к прохладе моей ладони, прижавшись щекой к ней.
Какой же она была... другой. Без своей привычной колючей брони, без едких шуточек и ядовитых взглядов. Просто девочка. Хрупкая, больная и брошенная всеми.
«Чёрт возьми, Ника...» — пронеслось у меня в голове. «Я так испугался за тебя, дурында. Моя маленькая...»
Я не сказал этого вслух, конечно. Эти слова застряли где-то глубоко в груди, сжимая её тугой пружиной. Я аккуратно убрал руку, и она хмуро заворчала во сне, будто протестуя против потери источника прохлады. Достал градусник.Аккуратно, стараясь её не разбудить, приподнял её руку и засунул ей под подмышку. Она зашевелилась, пробормотала что-то неразборчивое и снова затихла, погружённая в тяжёлый, болезненный сон.
Пока термометр делал своё дело, я намочил полотенце в прохладной воде, отжал и осторожно положил ей на лоб. Она вздохнула с облегчением, и её лицо на мгновение расслабилось.
Градусник показал 38.9. Чёрт.
Я встал и вышел из комнаты, начал обыскивать квартиру. Кухня, коридор, ванная... Где же тут, чёрт возьми, может быть аптечка? В итоге я нашёл её на верхней полке в ванной, за банками с солью. Старая, пластиковая, с потёртой наклейкой.
Вернувшись в комнату, я присел на край кровати. Она лежала ко мне спиной, и это открывало взгляду гладкую, слегка загорелую кожу её плеч и лопаток. Я заставил себя не думать о том, какое оно на ощупь. Сконцентрировался.
Я нашёл в аптечке парацетамол и ибупрофен. Положил таблетки и стакан с водой на тумбочку, чтобы дать ей, когда она проснётся. Знал, что она спит как сурок, и разбудить её сейчас было почти невозможно.
Потом я снова встал и осмотрелся. Бардак в квартире давил на меня. Грязная посуда, разбросанные вещи, пустой холодильник... Всё это кричало о её беспомощности и одиночестве. Я не мог это просто оставить.
Нужно было действовать. Быстро.
Снял куртку, закатал рукава и пошёл на кухню. Включил горячую воду и принялся за посуду. тарелки, чашки, кастрюля. Мыл молча, механически, прислушиваясь к каждому шороху из её комнаты.
Потом принялся за уборку. Сложил разбросанную одежду, протёр пыль, подметал пол. Делал всё это на автомате, пока мысленно составлял список в голове. Бульон. Фрукты. Сок. Чай. Лекарства получше.
Как только в квартире стало хоть немного чище, я подошёл к её кровати. Она всё так же крепко спала, дыхание было ровным, но тяжёлым. Я поправил на её лбу компресс, и мои пальцы на мгновение задержались на её растрёпанных волосах.
— Я скоро, — тихо бросил я, хотя знал, что она не услышит.
Накинул куртку и выскользнул из квартиры, стараясь закрыть дверь как можно тише. Спустился по лестнице и почти побежал к ближайшему супермаркету.
Я скупил полотенца. Курицу для бульона, овощи, фрукты, пачку гречки, сок, пару пачек травяного чая, пару шоколадок. В аптеке рядом взял хорошие жаропонижающие, капли в нос, пастилки от горла. Не думая о цене, просто складывал всё в корзину.
Обратная дорога заняла меньше времени. Я нёсся с тяжёлыми пакетами, чувствуя, как капли пота смешиваются с дождём на лбу. Мне нужно было успеть вернуться до того, как она проснётся. Нужно было, чтобы она не испугалась, обнаружив меня там.
Я снова впустил себя в квартиру. зашёл внутрь и замер, прислушиваясь. Из комнаты доносилось её ровное дыхание. Она всё ещё спала.
Тихий, облегчённый вздох вырвался из моей груди. Я отнёс пакеты на кухню, быстро разгрузил продукты, поставил вариться курицу. Запах будущего бульона медленно начал наполнять квартиру, вытесняя запах одиночества и болезни.
Потом я вернулся в её комнату и снова сел на край кровати. Просто сидел и смотрел, как она спит. Смотрел, как поднимается и опускается её грудь, как вздрагивают ресницы. И впервые за долгое время внутри было тихо. Не было места злости или ненависти. Была только эта тихая, щемящая тревога и какое-то новое, незнакомое чувство ответственности. За неё.
Темнота за окном сгущалась, в комнате было тихо, освещённой только тусклым светом уличного фонаря, пробивающимся сквозь щель в шторах.
Я не мог оторвать от неё взгляд. В полумраке её черты казались ещё более размытыми и беззащитными. Растрёпанные волосы, тёмные ресницы, отбрасывающие тени на щёки... Чёрт. Она была такой милой. И я всегда это знал, просто никогда не позволял себе в этом признаться.
«Ты такая... красивая...» — мысль прозвучала в голове тихо и ясно, без привычной намётки или сарказма. Просто констатация факта, который я годами яростно отрицал.
Моя рука сама потянулась к её лицу. Я коснулся её щеки, провёл большим пальцем по её скуле. Кожа, несмотря на жар, была невероятно мягкой. Она всхлипнула во сне и инстинктивно потянулась к моему прикосновению.
Что-то в груди сжалось — туго, болезненно. Я наклонился ниже. Опустил голову, навис над ней, заслонив собой весь остальной мир. Осторожно, чтобы не разбудить, положил ладони ей на щёки, полностью обрамив её лицо. Оно казалось таким маленьким в моих руках.
Я закрыл глаза и коснулся своим носом её носа. Просто легчайшее прикосновение. Дышал её дыханием — горячим, спёртым, больным. И в этой тишине, в этом полумраке, где нас никто не видел и не слышал, самая запретная, самая спрятанная мысль вырвалась на свободу, ясная и оголённая:
«Я тебя так люблю...»
Не «ненавижу», не «терпеть не могу». А именно это. Тихое, жуткое, всепоглощающее «люблю». То, что я подавлял в себе годами, маскируя под злость и насмешки. То, что заставляло меня искать её взгляд в классе, провоцировать, злить. Просто чтобы получить хоть каплю её внимания.
Я замер так на несколько секунд, прислушиваясь к стуку собственного сердца, который казался оглушительно громким в тишине комнаты. Потом медленно, с невероятным усилием, оторвался от неё, убрал руки. Она хмуро поворочалась, но не проснулась.
Я отступил к стене и прислонился к ней, пытаясь перевести дух. Слова, прозвучавшие в голове, эхом отдавались в висках. Это было страшно. Гораздо страшнее, чем любая драка или вызов к директору.
На часах было 18:30. Вечер входил в свои права. Я оттолкнулся от стены и пошёл на кухню, чтобы проверить бульон. Действия, рутина — это было то, что мне было нужно сейчас. То, что могло отвлечь от мыслей, кружащихся в голове словно разъярённый рой.
Я помешал бульон, убавил огонь. Поставил на стол купленный сок, разложил фрукты. Всё это время я чувствовал её присутствие за спиной, в той комнате. Мою спящую, больную, мою... любимую.
Это слово снова заставило меня вздрогнуть. Я схватился за край стола, пытаясь совладать с нахлынувшей волной... чего? Паники? Облегчения? Я не знал. Я ничего не понимал.
Я вернулся в комнату и сел на стул, который притащил из кухни. Поставил его в ногах кровати. Я не решался снова подойти ближе. Боялся, что не сдержусь. Боялся, что скажу это вслух.
Так я и сидел, глядя на неё, слушая её тяжёлое дыхание. Охраняя её сон. И внутри бушевала настоящая буря из страха, нежности и оглушительного, немого признания, которое наконец вырвалось наружу и навсегда изменило всё.