11
Три дня пролетели как один миг.
Первым делом я вместе с мужем навестила законника, с которым встречалась ранее, и с его помощью отозвала имя рода от фабрики. Дело это было небыстрое, но мужчина, словно чувствуя вину за то, что невольно помог мошеннику, пообещал «подергать за ниточки», чтобы ускорить процесс.
Остальное время я пропадала на фабрике, работая над частью плана, на которой держалась вся наша безумная затея.
Зелье, что я взяла за основу, было пустяковым — полубалаганной забавой, которую студенты Академии варили в подвалах для игр вроде «Правда или действие». Оно вызывало лёгкую разговорчивость, и чаще всего его применяли, чтобы вытянуть у кого-нибудь невольное признание в симпатии.
Пустяк. Шалость. Забава.
Но это было лучше, чем ничего.
Мы втроём — я, Габриэль Хольц и Люсьен Фавероль — с самого утра закрывались в алхимической лаборатории и исчезали для остального мира до самой ночи.
Два старика, лучшие алхимики фабрики, словно обрели вторую молодость. Сжатые сроки и сама суть задачи — создать зелье, которое может спасти Манобан Альба, — разожгли в них прежний огонь. Мы работали без устали: спорили, выдвигали гипотезы, меняли формулы на лету. Комнату заволакивало парами, температура скакала, колбы дрожали, а воздух гудел от напряжения.
И когда содержимое колбы наконец стабилизировалось, обретя мягкий золотистый отблеск, а жидкость легла ровным, зеркальным слоем — в лаборатории воцарилась тишина.
Габриэль, шумно выдохнув, вытер лоб рукавом и хрипло рассмеялся:
— Что б я сдох, если после такого он не запоет соловьем!
— Вот она, — воскликнул Люсьен, сверкая глазами, — настоящая алхимия! А не ваши коммерческие настойки!
Я улыбнулась. У нас было зелье. И у нас был шанс.
Ночи я проводила в объятиях мужа. Мы торопились вдохнуть друг друга, впитать, запомнить до последней линии, будто завтра могло не настать. Чонгук держался спокойно и ровно, но за день до аукциона, зайдя в его кабинет, я увидела на столе бумаги.
Фальшивые документы с нашими именами.
— Что это? — спросила я тихо, касаясь кончиками пальцев пергамента.
— План Б, — ответил он негромко. — Если всё пойдет не так, мы исчезнем. Начнём заново, далеко отсюда.
Он поднял на меня взгляд — ровный, почти бесстрастный, но по напряжению в уголках глаз я поняла, что он уже сотню раз проиграл это развитие событий в своей голове.
— Очень надеюсь, что до этого не дойдёт, — прошептала я, переплетая свои пальцы с его.
Я действительно верила, что нам не придётся убегать. Но сам факт того, что он был готов бросить всё — титулы, влияние, всю прежнюю жизнь — только бы вытащить меня из этого пожара чужих амбиций, рвал моё сердце на части.
Наконец, наступил тот самый день.
В полдень зал «Гранд-Этериума» сиял ослепительным светом хрустальных люстр, отражавшимся в полированных мраморных полах. Сегодня здесь почти не было дам — лишь суровые лица аристократов и купцов, собравшихся на обычные торги, а не на позорное зрелище продажи известной аристократки.
Я стояла за тяжелой бархатной шторой, сжимая в руках документ — тот самый, что отныне лишал фабрику имени Манобан. Мои пальцы дрожали, но сердце билось ровно, готовое к битве.
Чонгук появился бесшумно, как тень. Положил руку мне на поясницу.
— Всё готово, — сказал он, и его голос, твердый и уверенный, придал мне сил. — Наён и Хосок на местах.
Я кивнула, прогоняя страх. В этот момент раздался голос аукциониста:
— Уважаемые гости, прошу занять свои места. Через пять минут мы начнем.
И как раз тогда подошел распорядитель — тот самый, что в прошлый раз проявил сочувствие.
— Передайте это аукционисту до начала торгов, — я протянула ему бумаги. — Вы помогли мне однажды, сейчас моя очередь вернуть любезность.
Распорядитель взглянул на документы, и его брови чуть приподнялись. Характеристика главного лота изменилась. Теперь это — просто объект недвижимости.
Если бы такие сведения вскрылись после торгов, это могло бы навлечь серьезные неприятности на весь торговый дом: обвинения в халатности, недействительности сделки, претензии от покупателя фабрики, возможно — судебный процесс.
У меня не было желания портить репутацию Торговому Дому, однако Аукцион должен был состояться.
Коротко кивнув, распорядитель направился к аукционисту.
— Удачи, — тихо произнёс Чонгук, поднося мою руку к губам. В его взгляде не было ни тени сомнений — только сила, уверенность и то, что нельзя передать словами. Это спокойствие перетекало в меня, заполняло изнутри, укладываясь холодными пластинами доспехов на сердце.
Я расправила плечи. Глубокий вдох. Шаг вперёд — и я в зале.
Шквал взглядов обрушился на меня, как стая встревоженных птиц. Шёпот прокатился по рядам, удивлённый, недоверчивый. Я шла в алом платье — цвете крови, вызова, победы. Оно пылало, как знамя, видимое из любого угла. Брошь Манобан сверкала, перстень Эр Чон холодил палец, но я держала спину прямой, подбородок — высоким. В прошлый раз я пряталась в тенях, потерянная и уязвимая. Сегодня я шла открыто и уверенно, наслаждаясь изумлением и недоумением на лицах потенциальных покупателей.
Они обменивались быстрыми взглядами, перешептывались, прикрываясь ладонями. Никто не понимал, зачем я здесь.
Что это — демонстрация, отчаяние или безумие?
Я чувствовала их взгляды, как ледяные иглы, но шагала вперёд и села — намеренно, демонстративно — рядом с Сонхваном.
Бывший муж выбрал место в последнем ряду неслучайно. Отсюда открывался идеальный обзор — все участники как на ладони, видна каждая поднятая табличка, каждый вздох и взгляд. И главное — ближе всего к выходу, если вдруг придётся уходить быстро и незаметно.
Но на этот раз за его спиной, словно стена, выстроились газетчики — с фотоартефактами наготове и ненасытной жадностью до скандалов.
Бывший муж заметно напрягся, когда я подошла. Плечи чуть дернулись, пальцы на подлокотнике кресла побелели, но через мгновение он уже натянул знакомую ухмылку.
— Давно не виделись, — бросил он, скользнув по мне взглядом.
— Удивлена, что ты не внес моё имя в стоп-лист, — спокойно отозвалась я, устраиваясь рядом.
— Зачем? — его голос сочился издевкой, но глаза выдавали напряжение. — Я надеялся, что ты будешь участвовать в торгах, опустошишь карманы Чона, пытаясь вернуть своё драгоценное наследие.
Я не ответила сразу. Только внимательно посмотрела на него.
Сонхван знал: я скорее похороню фабрику собственными руками, чем позволю конкурентам наложить на неё лапы. Он рассчитывал снова нажиться на моем отчаянии. Был уверен, что я заплачу втридорога. Что выжму из Чонгука все до последней золотой монеты.
Но сегодня я была на шаг впереди.
— Мне не нужны деньги Чонгука, — сказала я, моя улыбка была холодной, как лёд. — На моём счету, знаешь ли, полмиллиона золотых. Чудеса, правда?
Его лицо застыло, ухмылка лопнула, как стеклянная иллюзия. В глазах вспыхнуло понимание, смешанное с яростью, и это было опьяняюще. Мужские губы сжались в тонкую линию, пальцы вцепились в подлокотник, костяшки побелели.
— Надейся, что их хватит, — прошипел Сонхван, его голос дрожал от еле сдерживаемой злобы.
— Дамы и господа, лот номер один! — раздался голос аукциониста, привлекая наше внимание. — Фабричное здание на улице Алхимиков, две тысячи квадратных метров, пять производственных цехов. Более полутора веков оно принадлежало роду Манобан, однако на текущий момент фамильное имя отозвано.
Шёпот прокатился по залу, как ветер перед бурей.
— Стартовая цена — пятьдесят тысяч золотых, — объявил аукционист.
В пять раз ниже, чем мечтал Сонхван. Идеально.
Я неторопливо подняла табличку, мои пальцы были твёрдыми, несмотря на внутреннюю дрожь.
— Пятьдесят одна тысяча, — сказала я, мой голос был мягким, с лёгкой насмешкой.
Я повернулась к Сонхвану, поймав его взгляд, и улыбнулась — едва заметно, хищно.
— Думаю, останется на новую крышу для фабрики.
Он не ответил. Его челюсть напряглась, желваки заходили, глаза полыхали бессильной злобой.
Зал затих, воздух стал густым, как перед грозой. Гости переглядывались: кто-то с изумлением, кто-то с тревогой, кто-то с осторожностью хищника, чующего ловушку.
Конкуренты, пришедшие за "Манобан Альба", изначально считали это легкой добычей. Фабрика, лишенная покровительства знатного рода и погрязшая в скандалах, казалась им беззащитной жертвой. Однако ситуация изменилась кардинально - без имени Манобан это было просто производственное здание, набор кирпичей и котлов. А я, Лалиса де Манобан, теперь Эр Чон, оказалась не просто бывшей владелицей, но и любимой женой Чонгука - одного из самых влиятельных и загадочных аристократов столицы.
Его присутствие заставляло конкурентов колебаться. Чонгук всегда держался в тени, избегал публичности, и именно это делало его особенно опасным. Никто не мог предугадать, на что способен этот человек, если кто-то осмелится перейти ему дорогу. И никому не хотелось проверять это на собственном опыте.
Торги шли вяло. Я с удовольствием, почти играючи, время от времени перебивала чужие ставки, поднимая цену минимально допустимым шагом.
И с каждой моей ставкой Сонхван всё сильнее закипал рядом.
Он почти не двигался, но напряжение исходило от него волнами. С каждым щелчком таблички в моей руке я чувствовала, как его злость нарастает — глухая, бессильная, сдерживаемая только приличием.
И это было восхитительно.
— Продано! — выкрикнул аукционист через полчаса. — Леди Лалиса Эр Чон, сто тысяч золотых!
Фотоартефакты вспыхивали со всех сторон, но я продолжала сидеть с безупречно прямой спиной, сохраняя на губах уверенную полуулыбку. Именно в этот момент к нам подошел официант с двумя бокалами шампанского на серебряном подносе.
— По традиции для продавца и покупателя, — почтительно поклонился он.
Мое сердце учащенно забилось - наступал решающий момент. Пальцы слегка дрожали, когда я брала бокал, но этот тремор был заметен только мне. Сонхван схватил свой бокал с преувеличенной небрежностью.
— Поздравляю, дорогая, — он резко стукнул бокалом о мой, едва не разбив хрусталь. — Фабрика снова твоя.
Он выпил залпом, не сводя с меня глаз. Я поднесла бокал к губам, но не отпила, лишь улыбнулась — холодно, почти ласково, как перед ударом.
— Знаешь, что действительно забавно? — мой голос звучал мягко.
Его веки нервно дрогнули, ухмылка застыла.
— Ты все еще пытаешься шутить? — бросил он, но в его тоне мелькнула тревога.
Я наклонилась ближе, чтобы только он мог расслышать мои слова:
— Ты не получишь ни гроша, — прошептала я. — Ни единой монеты.
Сонхван отпрянул, его ухмылка наконец сползла.
— Это еще с чего? — попытался он парировать, но голос предательски дрогнул.
— Очень скоро все узнают, как ты присвоил фабрику. Каждый грязный трюк, каждую подделку, каждую ложь.
Сонхван резко выпрямился, выдавливая из себя показной смех:
— И кто же им расскажет? У тебя, прости, доказательства появились?
Я медленно провела пальцем по краю своего нетронутого бокала, губы растянулись в улыбке, полной кошачьего самодовольства.
— Зачем мне доказательства, — прошептала я, наклоняясь так близко, что ощутила дрожь его дыхания, — если твой собственный язык станет моим союзником? Разве тебя не предупреждали? — мой взгляд скользнул к его опустевшему бокалу, — что нельзя пить в компании обиженной женщины... Особенно если она знает толк в зельях.
Демонстративно подмигнув, я поставила нетронутый бокал на поднос проходящего официанта.
Сонхван застыл. Зрачки его расширились, превратив глаза в два черных бездонных колодца. Пальцы судорожно сжали горло, будто пытаясь остановить уже начавшее свое действие зелье.
В этот момент вспышки фотоартефактов ослепили нас. Газетчики хлынули вперёд, окружая со всех сторон, их голоса сливались в гул:
— Леди Лалиса! Почему вы выкупили здание, которое ранее отдали?
— Правда ли, что вы передумали?
— Будете ли вы продолжать семейное дело?
Я подняла руку в изящном жесте, заставляя толпу замолчать. Голос мой звучал ровно, но с намеренно заметной дрожью — будто благородная дама едва сдерживает праведный гнев:
— Я никогда не отказывалась от фабрики. Сонхван Пак... подделал документы, очернил мое имя. Я лишь возвращаю то, что по праву принадлежит моей семье.
— Вы утверждаете, что это был обман?! — раздался возглас из толпы.
Я медленно повернулась к Сонхвану, рука с изящно вытянутым пальцем описала в воздухе театральную дугу:
— А почему бы нам не спросить у самого господина Пака?