13
Дорогой мой читатель! Не передать уж тех слов, не передать того бремени, что сокрушилось на меня в ту пору, но хочется мне поделиться увиденным мною и излить душу свою твоему убитому молчанию.
Я нашёл его в парке, а вернее около него. Я обошёл весь парк, чтобы найти его на застывшей речке прямо под мостом. Спустился туда крича ему о том, что в жизни больше и пальцем не трону, что буду на руках носить своё золотце и больше не посмею даже оскорбительным словечком назвать чадо моё! Но ведь было уже поздно.
Я лешил крыльев херувима своего, ангела, что без этих крыльев бы и не выжил. Не удалось ему убежать от участи судьбы, ведь он лежал пластом на льду и грудкушку, такую белоснежную и расцелованную устами моими, рассекали огромные, глубокие такие порезы, кровушка в которых уже давным-давно застыла и превратилась в алого цвета ледышки. И тогда лёд из под ног моих будто бы стал пропадать.
В ошеломлении я рванул к нему, пал на колени пред очарованием своим и схватил того за плечи. Только стал пытаться приподнять, но кровушка его, густая и наливная, давно уже от грудки сползла к спине и она намертво теперь застыла к льду под моим славным мальчишкой. И только тогда взглянул я в глаза. Те, когда-то сияющие блеском очарования и счастья очи, ныне смотрели вдаль с таким ужасом и страданием, будто бы перед расправой с моим кареглазкой кто-то испугал его своим видом до полусмерти.
Осознание самого ужасного пришло ко мне чуть позже, уже когда мои пальцы, дрожащие тогда от ужаса пальцы, коснулись горла моего возлюбленного и пол ними не произошло не какого удара огромного потока крови в артерии.
При мне, в поиске возлюбленного моего, был реверс, которым я без раздумий выстрелил в раненную прелесть свою. Выстрелил первый раз — хрустальное тело слегка лишь вздрогнуло и глазки его закатились вдруг за веки. Выстрелил второй — лишь слегка вздрогнула грудка, более ничего не произошло. Я потратил еще несколько выстрелов, руки мои дрожали и я горланил о том, что всё равно верну всё назад, что реверс всё равно поможет перемотать время и он вновь задышит! Но, увы, я лишь истратил лунную пыль до конца и больше оружия у меня при себе не какого не было, кроме, разве что, револьвера с несколькими золотыми пульками внутри.
По щекам моим впервые за долгое время покатились слёзы. Я хватал его за руки, кричал что-то о том, что не верю, что он всё ещё живой и всё еще возможно исправить, в ответ на что мой компаньон лишь лежал пластом и молчаливо выслушивал все мольбы мои. Я рыдал, бронил самого себя самыми грязными словами, одновременно, срываясь, кричал на покойного от злости и тут же лбом прикладывался ко льду на грудушке его и ревел от боли, от желания вновь услышать голосок его около уха своего. Ты ведь умер так и не услышав моей мольбы о прощении, ты ведь умер в столь молодом возрасте, даже не познав те года, которые уже успел прожить я. Тогда я, пожалуй, впервые вместо тревоги ощутил желание повеситься и отойти в мир иной, чтобы извиниться перед ним за тот шрам на его прелестной головушке, что кровоточил, казалось, даже сейчас, когда он уже лежал покоен и с проглядывающими через рёбра органами.
Месье Невер сорвал голос и стал ощущать то, как гниёт внутри него душа и все человеческие чувства, которые он испытывал будучи в ласках Нео и под крылом его любви. Ему даже не выдалось возможности забрать тело, ведь оно так и не смогло оторваться от корней примёрзшего к Илье льду даже с его (всё того же месье Невера, ни в коем случае не спутайте с нежным телом Ильи) крепким телосложением. И ведь стоило о покойнике сообщить штабу, попросить помощи у них! У них ведь есть один способ, как вернуть всё вспять и мне бы снова выдалось встретиться с ним лицом к лицу, с живым ним! Но, увы, рацию я разбил со злости, а она у нас была одна на двоих. Тогда моя тревога посреди слёз горя и боли, вновь воскресла и осознание обрушилось на меня тяжёлым бременем: в этом мёртвом городе я остался совсем один. И, раз на груди у моего херувима были следы от его убийства, значится, что здесь я наедине с кем-то, кого я вряд ли смог бы убить без реверса. Но ведь всех уже перестреляли, от куда бы взяться здесь еще одному гаду? Одному, пожалуй, Господу Богу это известно.
Небо сгустили чёрные-чёрные тучи, посыпал огромными хлопьями снег, что точно заменял нам всем летний дождь этой зимой. Я просидел около него, казалось, вечность. Всё касался милого мне личика и просто не мог поверить в то, что оно померкло передо мной на всегда. Я силой затянул себя обратно в проклятый дом с красной крышей, заставил отойти от него, ведь помочь я уже не чем не мог. Сейчас нужно было, скорее, помочь себе и своему разуму, ибо воля Ильи наверняка бы была таковой, чтобы я больше не лил над ним слёзы и продолжал жить (а какого после такого зрелища жить?). Не помню, как принёс самого себя домой, не помню, как зашёл в квартиру, не помню, как снял с себя шубу. Только помню как в ужасе метался из угла в угол, как продолжал взывать от безысходности и осознания того, что здесь я остался совершенно один. Следующий поезд будет примерно через день, тоже часам к шести или пяти. Вещи были собраны, провизия уже совсем закончилась. На разум стали жутко давить эти гадкие, жёлтые обои, этот омерзительный ковёр с узорами, от которых часто в глазах у меня часто рябило после одного лишь взгляда на него, эти пыльные, коричневые шкафы и тумбочки... Я больше не готов был бороться.