Глава 12
Рыжехвостка скрылась в старом овраге, где когда-то играла с сестрой. Теперь здесь было сыро, глухо и пусто. Она дрожала, прижавшись к земле, сердце стучало в груди, как пойманная птица.
И вдруг — хруст. Один. Второй.
Он пришёл.
— Думала, убежала? — голос Миража звучал тихо, почти ласково, но за каждым словом пряталась угроза. — Я дал тебе время подумать.
Она подняла голову, глаза расширены от ужаса.
— Не подходи… — прохрипела она, отступая, — я не… не хочу…
Он шагнул ближе. Потом ещё. И ещё.
— А я не спрашивал, — сказал он, и Тень в его голосе зазвучал отчётливее. — Ты слишком важна, чтобы позволить тебе остаться собой.
Он прыгнул. Сбил её с лап. Рыжехвостка зашипела, царапнула его грудь, вырвалась — но он снова навис над ней. Лапой ударил по морде. Ещё раз. Мягко, будто играючи — но с каждым ударом в ней гасло сопротивление.
— Понимаешь теперь? — шептал он, пригибая её к земле. — Мир не заботится о твоих страхах. Ты или гнёшься, или ломаешься.
Слёзы текли по её щекам. Она не могла встать — не могла даже шевельнуться.
— Я… — прошептала она. — Я не хочу больше бояться…
— Тогда перестань быть слабой, — прорычал он, и вдруг встал. Отступил.
— Выбирай, Рыжехвостка. Ты или будешь одна, или будешь моей.
Он развернулся и исчез в тенях, оставив её дрожать — разбитую, изломанную… но уже начавшую меняться
***
Она не знала, сколько пролежала в сыром овраге. Тело ныло, в ушах стучало, взгляд был мутным. Но хуже боли было другое — пустота. Страх выел изнутри всё. Даже слёзы закончились.
Шаги. Снова он. Словно тень, сливающаяся с ночным воздухом. Мираж вернулся.
— Ну? — его голос всё такой же холодный, без эмоций, как лёд по коже. — Готова ли ты жить так, как я скажу?
Рыжехвостка не ответила. Губы дрожали. Но тело предало её — она кивнула. Слабо, почти незаметно, но достаточно. Она боялась, как никогда прежде. А ещё — устала бояться.
Мираж приблизился. Положил лапу ей на загривок, прижал к земле.
— Вот и хорошо, — прошептал он. — Теперь начнём.
Он бил не в полную силу — ровно столько, чтобы она чувствовала боль, чтобы каждый удар врезался в память. Он знал, что делает. Ломал не тело — волю. Заставлял ассоциировать покорность с облегчением, сопротивление — с болью.
— Скажи, что ты будешь слушаться, — бросил он, когда она уже лежала, не двигаясь.
— Б-буду… — сорвался шёпот с её губ.
— Громче.
— Буду слушаться! — выкрикнула она, всхлипывая.
Он остановился. Несколько секунд смотрел на неё. Потом опустил голову и тихо, почти заботливо, вылизал кровь с её уха.
— Умница. Всё только начинается.
Он ушёл, оставив её лежать в одиночестве, покрытую синяками и тенью своего голоса в ушах.
Но в её взгляде уже не было огня.
***
Лагерь встретил её тишиной. Никто не бросился навстречу, никто не поднял тревогу. Все знали, где она была — и что это значило.
Рыжехвостка шла медленно, как под проливным дождём. Хромая, опустив голову, с шерстью, сбитой в клочья. Каждое движение отзывалось болью, но она не стонала. Не смела.
У входа ждала Искра. Она взглянула — быстро, оценивающе. Ни слова. Только короткий кивок и отступила в сторону, давая пройти.
Рыжехвостка остановилась. Сглотнула. Потом, не поднимая глаз, выдавила:
— Я… готова. Делать, что скажете.
Искра чуть приподняла бровь.
— Мираж сказал, ты поймёшь. Радость — не для нас. Но сила будет. Со временем.
Она провела Рыжехвостку внутрь. Остальные коты отводили взгляды — не из жалости, а из равнодушия. Это было испытание, и она его прошла. Теперь — одна из них.
Позже, лежа в углу под пыльным пологом, Рыжехвостка смотрела в стену. Мысли путались. Она слышала собственный голос — “буду слушаться” — и не могла понять, кто это говорил.
Но где-то в глубине — еле тлеющий уголёк: если я выживу, я научусь быть сильной… когда-нибудь…
Когда солнце только начинало пробиваться сквозь кроны, заливая лагерь тусклым светом, Мираж стоял в тени, наблюдая. Он не спал этой ночью — не потому, что не хотел, а потому что в нём бурлило что-то слишком живое, слишком голодное. Рыжехвостка сломалась. Но сломанная — ещё не значит готовая.
Он развернулся и шагнул в сторону Искры. Та уже ждала.
Он кивнул — коротко. Она поняла.
— Объясни ей, — бросил он негромко. — Что она теперь. Как должна себя вести.
Пауза. Голос стал тише, хлеще:
— Чтобы не пришлось повторять с ней то, что я уже сделал.
Искра молча двинулась к той части лагеря, где, свернувшись клубком, лежала Рыжехвостка. Шерсть сбилась, морда в грязи, глаза — пустые. Когда Искра подошла, Рыжехвостка не подняла голову. Лишь вздрогнула, когда та положила хвост ей на спину.
— Слушай, — сказала Искра, медленно, чётко, — теперь ты — часть нас. Это значит: не задавать вопросов. Не спорить. Делать, что скажут. Без колебаний. Без эмоций. Мираж не прощает второго шанса.
Пауза. — А я не стану тебя защищать.
Рыжехвостка кивнула. Без слов.
Искра вгляделась в неё, потом тихо добавила:
— Боль проходит. А слабость — нет. Убирай её из себя, как колючку из лапы.
А когда солнце полностью поднялось, когда мир снова стал похож на обычный день — Мираж уже шёл к выходу из лагеря. Камышинка ждала неподалёку, тихая, внимательная. Она поднялась, как только он махнул хвостом.
— Идём, — сказал он. — Ты нужна мне.
Она не спросила куда. Только кивнула и пошла следом, держась чуть сбоку, лапа в лапу. Её движения были осторожны, но без страха — скорее, с тем вниманием, которое вырабатывается, когда живёшь рядом с чем-то опасным, но важным.
Они шли молча. Сквозь заросли, под ветками, мимо старого ручья, где листья плавали в холодной воде, как мёртвые глаза. Мираж иногда оборачивался — следил, как она идёт. Камышинка не отставала.
— Знаешь, зачем мы идём? — вдруг спросил он, не поворачивая головы.
— Чтобы я училась, — тихо ответила она. — Чтобы быть нужной.
Он хмыкнул. Почти улыбнулся. Почти.
— Ты умнее многих. Не теряй этого. Сегодня ты увидишь, как формируется верность. Как выковывается подчинение. И почему страх — лучший союзник.
Она промолчала, но хвост её дёрнулся. Она понимала. Или начинала понимать.
Они скрылись за поворотом тропы, и лес проглотил их, как будто никогда и не было.
Камышинка сидела у подножия поваленного дерева. Мираж стоял напротив, словно выжидая. Она старалась быть спокойной, но лапы дрожали. Страх прятался под кожей, как змея в норе, не показываясь, но в любой момент готовый жалить.
— Ты слишком много говоришь, — тихо сказал Мираж, разглядывая её, как хищник добычу. — Слишком много слов. Я не для того тебя сюда привёл.
Камышинка прикусила язык. В груди всё сжалось. Но она осмелилась:
— Я просто хотела понять…
В одно мгновение он оказался рядом. Движение — быстрее молнии. Лапа хлестнула её по щеке. Голова Камышинки отлетела в сторону, она упала, ошарашенная. В ушах зазвенело. Вкус крови.
— Когда я скажу говорить — ты говоришь.
Он склонился к ней, Тень в голосе зашипел, словно изнутри вырывался зверь.
— Когда я скажу молчать — ты молчишь. Запомни. Или я вырву тебе язык, чтобы ты больше не ошибалась.
Камышинка задышала чаще. Она попыталась встать, но лапы не слушались. Слёзы сами брызнули из глаз, а она упрямо утирала их, словно стыдилась самой слабости.
— Прости… прости, я… я буду слушаться…
Он не ответил. Только молча навис над ней. Тяжёлое дыхание, жёсткий взгляд. Она поняла — не будет больше разговоров. Не будет больше "можно" и "нельзя". Есть только он. Его воля.
— Твоя покорность — не слова, — произнёс он, и Тень в нём словно заскрежетал изнутри. — Я возьму то, что мне нужно.
Она вскинула взгляд.
— Нет… пожалуйста… — в голосе Камышинки был панический всхлип. — Я не готова… я не хочу…
Но Миражу это было всё равно. Он не слушал. Его лапы сдавили её, удержали, и Тень действовал через него, хищно, хладнокровно. Камышинка билась — сперва слабо, потом уже только внутри. Потом — вообще никак. Плач превратился в всхлипы. А потом и они стихли.
Тело её тряслось, когда всё закончилось. Она лежала на боку, свернувшись в комок, словно пыталась спрятаться в себе. Уши прижаты, глаза закрыты, дыхание рваное.
Мираж выпрямился. Ни капли сожаления. Ни единой тени сомнения в глазах.
— Из тебя будет хорошая мать, — бросил он холодно. — Страх укрепляет потомство.
Он ушёл, оставив её одну. Сломанную. Запачканную. И пустую.
Долгое время Камышинка не шевелилась. Только ветер колыхал траву вокруг, касаясь её, как будто пытался извиниться за то, что случилось.
А внутри — что-то угасло. Воля. Свет. Мечты. Всё сгорело в одном огненном пламени унижения.
Теперь она знала — она не принадлежит себе. Ни телом. Ни душой. Только ему.
Мираж ушёл — но не навсегда. Он наблюдал издалека, из густых теней, где свет не доходил даже днём. Смотрел, как она лежит, неподвижная, словно выброшенная волной. Ветер трепал её шерсть, листья сыпались сверху, падали на спину и уши, но она не реагировала. Не сдвинулась ни на лапу.
Он выждал. Он всегда знал, когда возвращаться.
Шаг за шагом, неторопливо, он приблизился. Его движения были мягкие, почти тихие — как у хищника, который знает: добыча не убежит. Камышинка не подняла голову, но её дыхание стало чаще. Она почувствовала его присутствие сразу. Каждая мышца её тела напряглась, но силы подняться не было.
Он сел рядом. Несколько секунд молчал, глядя на неё. Потом склонился к самому уху, и шёпот его был ледяным, как вода весной:
— Запомни. Если кто-то спросит — кто отец твоих котят, ты скажешь: одиночка.
Пауза. Его голос стал тише, но острее.
— Одиночка использовал тебя, а ты не смогла даже толком рассмотреть его морду. Всё случилось быстро. Ты не виновата. Повтори.
Камышинка сжала зубы. Лапы задрожали. Горло сжалось от унижения и отвращения. Но она знала: отказ — хуже. Гораздо хуже.
— Одиночка… использовал меня… Я не… не виновата… — голос её был хриплый, как будто застывший в горле. Слова рвались наружу с усилием.
— Ещё раз. Громче. Чтобы я услышал.
Она села — с трудом, пошатываясь, но села. Глаза пустые, как у раненой птицы.
— Одиночка использовал меня. Я не виновата, — произнесла она, глядя в землю. Её голос дрожал, но был ясен.
Он кивнул. Глаза его были спокойны, как у зверя, насытившегося кровью.
— Вот и хорошо, — сказал он. — Умница.
Он вылизал ей ухо — как будто не делал ничего страшного. Как будто всё было по правилам.
— Ты теперь важная. В тебе — моя кровь. Пусть никто этого не знает… пока. Но ты — часть плана.
Он склонился ещё ниже, его шёпот стал едва различимым.
— И если ты когда-нибудь заговоришь правду… хоть словом, хоть взглядом… я приду за тобой. Даже если будешь под землёй. Даже если будешь среди звёзд. Я найду.
Он выпрямился, оставляя её сидеть в одиночестве. Камышинка не двинулась. Только по щекам тихо текли слёзы. Не рыдания — слёзы беззвучные, как будто сама душа плакала, а тело больше не могло.
Когда она, наконец, пошла назад, шаги её были неровными. Она шла, как по стеклу. Но ни на одном её мускуле не дрогнуло неповиновение. Она шла, как сказала Тень: молча. Впервые — совершенно молча.