Долгожданный ребенок
Шла неделя за неделей.
Монотонная учеба сменялась вспышками — тусовками с Патриком, ночными поездками, гонками под луной, смехом в шлемах и запахом ветра в волосах. Мы то мчались на байке по пустым улицам, то зависали на каких-то шумных вечеринках, где музыка гремела до рассвета, а алкоголь лился рекой. Патрик был всегда рядом — верный, веселый, защищающий. Он ловил каждый мой взгляд, каждый вздох, как будто боялся упустить хоть миг.
Но что бы я ни делала, в каждой тусовке, в каждом взгляде в толпу...я не видела его.
Ареса не было. Ни на вечеринках, ни в гараже Лукаса, ни у бассейна.
Исчез. Растворился. Словно никогда и не существовал.
— Он решает проблемы с сестрой, — однажды сказал Лукас, будто между прочим, когда мы сидели у костра и пили колу прямиком из бутылки.Я кивнула, будто это меня не касается. Будто мне плевать.Но сердце дрогнуло.
Почему меня это так волновало?
Почему, когда я слышала его имя, внутри что-то переворачивалось?
Почему каждое отсутствие чувствовалось как пустое кресло рядом со мной?
Он же просто грубый парень с горящими глазами, с голосом, который раздражал, с ухмылкой, от которой хотелось бросить в него подушку.
И всё же...почему его тишина звучала громче всех остальных?
Пару раз — всего пару — я всё же заходила на его страницу.
Сама не понимаю зачем. Просто... так, машинально. Скроллила вниз, видела старые фото — он на байке, он с Лукасом, он с Элли. Те же ухмылки, те же тени под глазами. Всё такой же. Всё такой... далёкий.
Никаких новых постов. Ни сторис. Пусто.
Эйприл, между тем, спамила каждый день.
— Ну как ты? Что там Арес?
— Скучает? Не звонил?
— Видела его байк сегодня у магазина — может, он рядом?
А я каждый раз отмахивалась:
— Эйприл, нас ничего не связывает. Я не знаю, как он. И не думаю об этом.
Хотя думала.
Иногда.
Чаще, чем хотела бы признаться.
Когда Патрик обнимал меня на прощание — я вспоминала, как по-другому ощущалось прикосновение Ареса.
Когда смеялась с друзьями — ловила себя на мысли, что жду, как он появится из ниоткуда, скажет что-нибудь дерзкое, выведет из себя...
А потом исчезнет снова.
Но я делала вид, что мне всё равно.
Потому что если признать обратное — придётся признать, что он оставил след.
А я не была к этому готова.
Выходные начались с привычного — Патрик вновь позвал меня на гонки.
Как обычно, залез через окно, широко улыбаясь:
— Миледи, мой байк тоскует без твоей лёгкой посадки.
Я рассмеялась, перекинула куртку на плечи, и уже через пару минут мы мчались сквозь ветер.
Мы приехали в старый порт — бетон, заржавевшие контейнеры, запах солёного воздуха и машинного масла. Люди уже собирались. Рёв моторов. Музыка. Возбуждение в воздухе.
И вдруг — он.
Арес.
Стоял чуть поодаль, прислонившись к байку, смотрел на океан, будто всё происходящее его вовсе не касалось. Одет как всегда — чёрная куртка, перчатки с прорезями на костяшках, небритый, серьёзный.
Я не хотела подходить. Правда.
Но ноги сами несли.
— Арес...
Он повернулся медленно, лениво, и съязвил сразу же:
— О, твой внешний вид оставляет желать лучшего.
Я прищурилась.
— Что?!
— Всё ещё приходишь в себя после той пьянки? — он усмехнулся, даже не скрывая насмешки. — Ты на ногах тогда не стояла.
Я вскипела.
— Да, но это не давало тебе права меня лапать, Арес!
Он рассмеялся хрипло, горько, с каким-то странным оттенком боли:
— Я не лапал, малолетка. Я отнёс тебя в кровать, чтобы какой-нибудь урод не воспользовался тобой, пока ты валялась без сознания.
Я уже открыла рот, чтобы выдать ему всё, что думаю, но он вдруг резко наклонился, щёлкнул меня по носу:
— Скажи спасибо , принцесса.
Сел на байк.
Мотор загудел.
И он поехал к стартовой линии.
Без оглядки.
Без сожаления.
Вот же козёл.
Ко мне тут же подошла Эйприл, держа в руках пластиковый стакан с колой и делая вид, что абсолютно не следила за нашей перепалкой, хотя по её глазам было ясно — не пропустила ни одного взгляда.
— Снова флиртовал? — спросила она, склонив голову и приподняв бровь.
Я закатила глаза.
— Ага. Он прям мастер в этом. Только его стиль — флирт через хамство и уколы. Настоящий гений обольщения.
Эйприл фыркнула.
— Ну... тебе идёт. Ты злишься, краснеешь, сверкаешь глазами — просто конфета, а не принцесса.
— Очень смешно, — буркнула я, глядя в сторону, где Арес уже снимал шлем и облокачивался о байк, как будто ничего не случилось.
— Ты уверена, что вас «ничего не связывает»? — прошептала она с хитрой ухмылкой.
Я только вздохнула:
— К сожалению, я в этом всё меньше уверена.
Я подошла к Патрику, тот как раз натягивал перчатки и проверял байк перед стартом. Его светлые волосы растрепал ветер, на лице — уверенность и лёгкая усмешка. Я облокотилась на его плечо и тихо сказала:
— Я буду за тебя болеть. Порви их всех.
Он повернул голову, и в ту же секунду я поцеловала его в щёку. Он застыл на миг, а потом расплылся в довольной ухмылке.
— Ну всё, теперь точно победа, — пробормотал он.
Позади нас тут же раздались свист и улюлюканье — это Эрни и Лукас, не теряя момента, начали подкалывать.
— Опа! Вот это подзарядка перед стартом! — крикнул Лукас.
— Целебный поцелуй принцессы! — добавил Эрни.
Патрик не остался в долгу, приподнял бровь, глядя мне в глаза, и с озорной ухмылкой бросил:
— Если выиграю — жду приз получше. И не вздумай отвертеться, миледи.
Я лишь покачала головой с улыбкой, а сердце почему-то стукнуло чуть быстрее.
С другой стороны старта, чуть в тени, стоял Арес, прислонившись к своему байку. Он не спускал с нас взгляда, наблюдая, как я облокотилась на Патрика, шепчу ему что-то, потом целую в щёку. Его челюсть заметно напряглась.
Он не шелохнулся, но пальцы, сжимающие шлем, будто сильнее вонзились в его поверхность. Он отвернулся, будто вовсе не заинтересован, но через пару секунд снова взглянул — и как раз поймал момент, когда Патрик ухмыльнулся, глядя на меня. На губах Ареса появилась привычная насмешливая усмешка, но в глазах плескалось совсем иное — глухая ревность, которую он, как всегда, прятал под маской безразличия.
Он отвёл взгляд, медленно натянул перчатки и, будто бы не спеша, направился к старту, бросив через плечо:
— Цирк, блин...
Но даже в этом шепоте слышался тон, будто что-то внутри него подкипало.
Ночной воздух дрожал от напряжения. Старый порт, словно затаившийся зверь, мерцал в огнях фар и неона. Гул моторов был как глухой рык перед прыжком — десятки байкеров выстроились у стартовой линии, каждый — в своей стойке, готовый вырваться вперёд.
На первых позициях — Эрни, Патрик и... Арес.
Арес сидел, чуть наклонившись вперёд, с одной рукой на руле и хищным взглядом. Его байк будто дышал вместе с ним — мощно, прерывисто. Патрик бросил короткий взгляд направо, где как раз стоял Арес. Тот ухмыльнулся:
— Готов проиграть, блондин?
Патрик усмехнулся:
— Не сегодня.
И вот, сигнал.
Моторы взревели как хищники, и асфальт загудел под колёсами.
Гонка началась.
Байки рванули вперёд, вспарывая тёмный воздух ночи. Первые секунды — напряжение, рывки, манёвры. Арес сразу же рванул вперёд, его корпус плотно прижался к байку. Он нёсся, как будто плевать хотел на гравитацию, чуть не сбивая Патрика с траектории, подрезая его у одного из поворотов.
— Серьёзно?! — закричала я, увидев этот момент, но Патрик только сильнее вжал газ, догоняя.
Асфальт мелькал под колёсами, ветер бил в лицо, на поворотах искры вырывались из-под тормозов. Они мчались бок о бок, как два противоположных полюса — один холодный и сосредоточенный, другой — дерзкий и кипящий.
Под самый конец, когда до финиша оставались считанные метры, Патрик ловко ушёл от ещё одного манёвра Ареса, и, врезавшись в идеальную траекторию, пересёк финишную черту первым.
Громогласный крик, визг тормозов, аплодисменты и свист. Я бросилась вперёд, как по команде. Пальцы вцепились в его куртку, я смеялась и кричала:
— Ты сделал это! Ты просто... вау!
Я прижалась к нему, он подхватил меня за талию и закружил на месте, оба в эйфории. Где-то позади слышался свист Эрни и громкий смех Лукаса.
И тут же, словно тень в углу, подошёл Арес. Медленно, не спеша, снял шлем, отбросил его на сиденье байка и, слегка склонив голову, пробормотал:
— Ну, ничего себе... Победитель и королева бала.
Я повернулась к нему, всё ещё тяжело дыша от эмоций. Он хмыкнул, провёл взглядом по моей фигуре и добавил с усмешкой:
— А я думал, ты только за шлемами хорошо прячешься, а оказывается — ещё и умеешь вдохновлять. Правда, не тех.
Я закатила глаза:
— Может, уже перестанешь нести чушь, Арес?
Он лишь пожал плечами, разворачиваясь обратно к своему байку:
— Я просто наблюдаю, малолетка. Развлекайся. Пока можешь.
И с этими словами он удалился, но, даже уходя, его взгляд был прикован не к дороге — а к нам. И в нём кипела ревность, спрятанная за язвой и усмешкой.
Вечером мы с Патриком подъехали к моему дому. На улице уже сгустились сумерки, воздух наполнился тишиной, и даже двигатель байка, казалось, урчал тише, словно чувствуя — момент был серьёзный.
— Если мама узнает, что Эйприл снова ночует не дома, — Патрик скосил на меня глаза, — убьют меня?
Я усмехнулась, закатывая глаза:
— Скажи, что она у меня. Я тебя прикрою, как всегда.
Он обнял меня одной рукой, прижав к себе так естественно, будто мы всегда были частью чего-то большего, чем просто дружба:
— Ты лучшая.
— Я знаю, — хмыкнула я, — но уже поздно. Думаю, отец меня ждёт. С перекрёстными допросами.
Патрик уже собирался слезть с байка, очевидно собираясь как обычно войти в дом со мной, сделать вид, что мы возвращались после совместных занятий. Но я коснулась его руки и тихо сказала:
— Нет. Ты не можешь защищать меня каждый раз. В этот раз... я сама.
Он замер, не сразу отпуская руль, вглядываясь в меня, будто хотел что-то возразить. Но в его взгляде проскользнуло уважение — и лёгкая тревога.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Но если что... просто напиши. Я буду через минуту.
Я кивнула, слезая с байка, и на мгновение наши взгляды снова встретились — тёплые, наполненные всем тем, что мы не договаривали вслух.
А потом я повернулась и, выпрямив плечи, пошла к двери.
Я медленно повернула ключ в замке, дверь со скрипом приоткрылась, и я шагнула в дом. Тишина внутри будто придавила грудную клетку. Ни звука, ни движения. Только слабый свет из гостиной, проникающий сквозь полумрак коридора, создавал длинные, зловещие тени на стенах. Воздух был тяжёлым, как перед бурей.
Я сделала шаг, и пол под ногами предательски скрипнул. Сердце застучало в груди. В тот же момент из полутени поднялся отец. Он медленно встал с дивана, как будто всё это время ждал — терпеливо, затаённо.
Он не произнёс ни слова. Только смотрел. Его лицо было каменным, взгляд — ледяным. Он шагнул вперёд. Один... второй... как хищник, не спеша приближающийся к своей добыче.
Я почувствовала, как мышцы сжимаются, как ноги на мгновение словно приросли к полу. Всё внутри кричало: только бы не закричал, только бы не закричал...
Но он молчал.
Тишина гудела в ушах, как вакуум. Его шаги отдавались глухим эхом, приближаясь, пока он не оказался почти вплотную. Его тень легла на меня. Я едва подняла глаза, ожидая, что будет дальше...
Он подошёл вплотную, и от него пахло злостью — глухой, накопившейся, как старая пыль, въевшаяся в стены. Его голос прозвучал низко, сдавленно:
— Ари, чёрт тебя дери, ты время видела?! — его челюсть сжималась, как и кулаки. — Почему ты каждый раз позволяешь себе больше, чем можешь?!
Я посмотрела ему прямо в глаза. Страх бил внутри, но я не собиралась отступать:
— Отец, я уже взрослая. Дай мне покой.
Его глаза сверкнули. Он будто взорвался изнутри. Подступил ближе, схватил меня за плечо и резко толкнул в сторону кухни, чтобы не разбудить Маркуса и не привлечь маму. Я едва удержалась на ногах.
— Как ты меня достала! — прорычал он, подступая снова. — Ты была главной ошибкой в нашей семье.
Мои руки задрожали, но голос остался твёрдым:
— Зато Маркус тебя не разочарует, не так ли? — я сделала шаг назад. — Может, ещё одного ребёнка заведёшь? Чтобы наверняка.
На долю секунды в его лице что-то перекосилось. Затем — шлёпок. Глухой, звонкий. Мир на миг потемнел. Его ладонь с силой врезалась в мою щеку, голова отлетела вбок, и я, оступившись, рухнула на пол.
Пол был холодным. А слёзы — горячими.
Он замер, тяжело дыша, как будто сам не ожидал, что перешёл эту грань. Но было уже поздно.
Он схватил меня за запястье — больно, до звона в костях — и рывком поднял с пола. Его лицо было искажено яростью, вены на шее вздулись.
— Если у тебя будут проблемы в университете... — он склонился ближе, дыша тяжело, резко. — Не дай бог я узнаю, что твой средний бал страдает — выкину тебя из дома. Будешь взрослой — живи как взрослая. Без нас.
Его хватка ослабла, и он развернулся, уходя. Тяжёлые шаги по коридору, затем хлопок двери — он ушёл в спальню к маме. Как будто ничего не произошло.
Я осталась стоять в темноте кухни, не в силах пошевелиться. Потом медленно осела обратно на пол, как кукла с обломанными нитями. Слёзы брызнули, как будто прорвало плотину. Я не пыталась их сдержать. Они текли ручьём — горячие, горькие, как всё внутри меня в этот момент.
Я медленно поднялась с пола, всё ещё дрожа. Слёзы текли по щекам, но я больше не всхлипывала — внутри стало как будто пусто. Пусто и глухо. Тело ныло, особенно там, где его пальцы оставили следы на запястье. Я прошла в комнату, тихо закрыла дверь, словно боялась снова потревожить тишину, и, не включая свет, просто легла в постель.
Потолок перед глазами расплывался. Я лежала и вдруг начала вспоминать...
Детство.
Я всегда чувствовала, что отец... не любил меня. Или не знал, как любить. Он был рядом, но как чужой. Его голос всегда звучал слишком громко, слишком резко. Упрёки — ежедневная рутина. «Ты не стараешься», «Что за оценки?», «Ты не должна так говорить», «Ты не можешь так одеваться». Всё, что я делала, будто бы было неправильно.
Он не терпел моих ошибок. Даже детских. Если я упрямо не доедала обед — крик. Если я плакала — раздражение. Если я смеялась — строгое «потише». Иногда казалось, что он делает всё, чтобы я забыла, как это — быть ребёнком. Радоваться. Жить легко.
Он будто пытался сломать меня по кусочку. Вогнать в рамки, в которых сама я не помещалась.
И мама... Мама любила. Я знала это. Но она почти никогда не перечила ему. Иногда смотрела на меня с жалостью, когда он кричал. Иногда прикладывала лёд, когда я падала и разбивала коленку — отцовского голоса в тот момент было больше боли, чем в самой ране. Но она молчала. Всегда молчала. Ради покоя в доме, ради «не усугублять». Ради него.
И я росла с этим чувством: будто бы во мне что-то изначально было не так. Будто я ошибка. И только теперь я начинала понимать — я не была ошибкой. Я просто была неудобной для него.Я отвернулась к стене и крепче натянула на себя одеяло. Хотелось исчезнуть. Стать невидимой. Или стать кем-то другим. Тем, кого он смог бы полюбить. Или хотя бы не ненавидеть.
Но я — это я. И ему с этим жить. А мне — выживать.
Когда родился Маркус... всё в доме изменилось. Он был долгожданным. Почти чудом. Я помню, как мама плакала от счастья, когда узнала, что беременна — так тихо, сжав руки на животе, будто боялась спугнуть эту хрупкую надежду. Врачи долго говорили, что после моих родов — трудных, почти трагических — второго ребёнка может не быть. Были осложнения, тяжёлое восстановление... и, наверное, именно тогда отец начал по-настоящему ненавидеть меня. Я стала не только «проблемным» ребёнком, но и причиной боли для его жены.
Я не помню, чтобы он хоть раз держал меня на руках, когда я была совсем маленькой. Не помню, чтобы он смеялся рядом или рассказывал сказки. Но я хорошо запомнила его взгляд, когда мама принесла Маркуса домой.
Он светился. Улыбался. Смотрел на него с такой гордостью, с таким обожанием, словно в доме появился кто-то по-настоящему важный. Его наследник. Его идеальный сын.
Отец не замечал меня . Всё его внимание — на сына. Он держал Маркуса так бережно, так уверенно, как никогда не держал меня. И мне было больно. Я любила своего брата сразу — всем сердцем. Он был крошкой, он ни в чём не виноват. Но внутри меня что-то тихо ломалось.
Потому что теперь я точно знала: его он любит. А меня — нет.
И не важно, как сильно я старалась учиться, как тихо себя вела, как слушалась. Я никогда не смогу зажечь в его глазах тот самый огонь. Я не смогу стать любимой. Потому что однажды уже стала разочарованием. И, кажется, навсегда.
Я уже почти проваливалась в сон, укрывшись с головой, когда экран телефона тихо мигнул в темноте. Сообщение. Патрик.
"Ты в порядке?"
Я задержала дыхание на мгновение, уставившись в экран. Было что-то особенно тёплое в его заботе, но сейчас — после всего — я не могла и не хотела открываться.
Я набрала коротко:
"Да. Спокойной ночи."
И, не дожидаясь ответа, положила телефон на тумбочку, отвернулась к стене и, словно уставший ребёнок, уснула почти мгновенно — с горечью в сердце, но с лёгким облегчением, что кто-то всё-таки спросил.