Салавей

Он проспал сутки напролет, положив одно одеяло под голову и плечи, а другим укутавшись от весенней сырости по самую макушку. Звуки далекой то ли автоматной, то ли пулеметной очереди, которые иногда разрывали покров тишины, лишь бередили забытье, но не могли возвратить сознание, упрятанное в его спасительный кокон. Только к вечеру Алексей сполз с лавки, наперекор явной боли размял затекшие мышцы, опустошил оставленную на столе, должно быть, еще с обеда тарелку.

Караульные, которым приходилось теперь ютиться в сенях, обходясь без своей бытовки, были настроены к нему не слишком благодушно. Молча игнорировали. В мареве легких сумерек в его вынужденную обитель опять заглянула хмурая девчонка. Заплетенные в короткую растрепанную косу каштановые курчавые волосы, мягкий овал лица и бездонные глаза столетней старухи. Голос охрипший, сорванный. Кажется, ее звали Надежда. Надзея...

- Отлежался уже?

- Есть такое.

- Размяться хочешь?

Он удивленно моргнул:

- В смысле?

- Мы за водой идем к роднику, пока не стемнело окончательно.

Алексей впервые за эти два дня испытал нечто, похожее на радость. Быстро встал. Натянул на плечи протянутую девчонкой потертую робу неопределенной расцветки, наконец-то прикрыв свою замерзшую спину - тонкая футболка, изрядно пострадавшая в потасовке, мало защищала от майской прохлады, что струилась вместе со слабым светом через щели между фанерными заслонками разбитых окон.

- Ну что, белорус, готов?

Выйдя на улицу, он наткнулся глазами на молодого солдата, груженного пластиковыми баклажками. Значит, сопровождение... Закрыл глаза и вдохнул полной грудью. Аромат черемухи, смешанный с дымом и запахом железа, вскружил голову.

- Ну же! Давай по-быстрому – скоро часовых на ночь выставят – нам нужно успеть, - девчонка обошла его по дуге, развернулась лицом к лицу: - Ты только учти – за мной идешь след в след. Шаг в сторону – и можешь найти мину. И еще, если решить дать драла – у меня пуля быстрая. Усек?

Худенькая, маленькая, она доставала ему макушкой лишь до подбородка. Было бы смешно слышать от такой егозы угрозы, кабы не метал в голосе и шлейка винтовки на плече. Такая пристрелит, как пить дать, пристрелит. Но страха в его душе не было. Словно он весь выгорел вчера, оставив после себя пустоту.

- Я не сбегу – просто не знаю, в какую сторону идти.

Надя криво усмехнулась и пошла впереди. Он – следом. Замыкал шествие солдатик с пластиковой тарой и АК наперевес.

Где-то спустя полчаса.

− ... реинкарнация, говоришь... перерождение. То есть, смерти нет. В принципе, даже ада нет. Верно? - она словно окаменела, стала единым целым с гранитным валуном, над которым пробивался к свету с земных недр журчащий лесной родник.

Алексей навинтил крышку на последнюю наполненную студеной водой баклажку, взял в руки сразу по две шестилитровки, расправил плечи, грустно улыбнулся:

− Что-то типа того.

− В чем тогда смысл существования?

− Есть испытания в этой жизни, которые нужно преодолеть, укрепив свой дух, душу, разум. Это как проверка на прочность.

Перед мысленным взором Нади возникло то место, где подорвался Слава – огромное черно-бурое пятно среди белоснежного ковра лесной поляны. Вывернутые вместе с корнями сухой прошлогодней травы комья земли вперемешку с остатками плоти – это, значит, не смерть, а проверка на прочность... Прочность чего? Человеческого тела? Значит, Слава провалил этот экзамен. Прочность духа или души? Кого? Тех, кто собирал его разодранные останки здесь, или рыдал у закрытого гроба там, дома? Тоже промах. Прочность разума? Чьего? Ее? Это когда она трое суток выла, запертая лично старлеем, ведь седативные в аптечке закончились, а ее уже дважды успели оттянуть от проклятой поляны и ясеня на ее краю, нижняя ветка которого казалась уж очень заманчивой перекладиной для петли... Перестала стенать, лишь когда Михалыч пригрозил спровадить в больничку. И в это самое время какой-нибудь вот такой вот придурок чирикал свои песенки перед сепарами. Может даже теми, что поставили растяжку... Чудесно! И где же во всем этом смысл?

Нехорошо оскалившись, Надя сбросила с плеча ремень винтовки, показательно медленно сняла ее с предохранителя:

− Значит, белорус, смерти бояться не резон... Мне как-то слабо верится. Ни веских аргументов, ни крепких доказательств твоя спорная теория не имеет. А давай, ты ее сам сейчас проверишь?

Она не знала, для чего это говорит и делает. Просто что-то злое и холодное сжало грудь невидимыми клещами. А еще было очень обидно за преданное доверие той поры, которую уже не вернуть. Осознавая сумасшествие ситуации, Надя все же не могла сама остановиться. И, как назло, возле родника они остались абсолютно одни – Олежа смотался в кусты по нужде.

Алексей медленно поставил на землю свою ношу. Побледнел, что мел, сглотнул, на мгновение опустил взгляд на собственные руки. Потом сжал их в кулаки так сильно, что выступили вены, вскинул голову и посмотрел прямо в глаза своей конвоирше. А в его собственных, слегка прищуренных, болотную зелень уже начал укрывать серой пеленой туман отрешенности. Нет, Слава тогда ошибся крепко – яйца у этого менестреля все же имелись.

− Прости, нашло что-то, − Надя забросила на плечо лямку оружия и подняла две наполненные баклажки. – Эй, Олежа, ну где тебя носит?! Давайте, хлопцы, пошли назад, пока хоть что-то видать.

Вернуться они едва успели – прямо в их следы начали мерно падать крупные дождевые капли. Потом громыхнуло и начался настоящий ливень.