Салавей

- Я не можу так ризикувати, Надіє. Іншого приміщення у мене немає. А приймальня – не вихід: ніяк не захищена. Що, як він надумає здриснути і загнеться десь у лісочку - мені тоді відповідати. Ти це розумієш?

- А если его истерзают в камере, ты, Михалыч, отвечать не будешь?

Их командир чертыхнулся. Надя упрямо подалась вперед:

- Игнатьев – особа довольно известная. Репортеры шум подымут. Белоруссия орать на весь свет начнет, Рашка из него мученика сделает и рядом с мифологическими распятыми мальчиками в иконостас оформит, а в ОРДЛО на радостях в честь этого бреда еще один концерт проведут. И знаешь, где мы в это время будем? Как всегда – в полной заднице!

- Ой, та роби з тим білорусом, що хочеш! За нього головою тепер відповідаєш! Зрозуміла? Тільки дорога хоч трохи підсохне – щоб машина на пузо не сідала – завантажимо всіх сепарів, твого співака – і на хер з пляжу. Нехай інші з ними мучаться. Ти мене зрозуміла?

Надя вздохнула, на мгновение замешкалась. Выпрямилась. Зло отчеканила:

- Слухаюся, товаришу старший лейтенант!

Не говоря больше ни слова, развернулась и направилась прямиком к медпункту.

- Айболитыч, ты свободен?

Анатолий Сергеевич, седеющий фельдшер, который стал для взвода сразу всей поликлиникой: и терапевтом, и травматологом, и хирургом, оторвался от заполнения документации:

- Как бы, немного занят. А что стряслось?

- Подлатать кое-кого нужно. Бросай свои бумажки и пойди, глянь наших постояльцев на даче. Сперва белоруса – он в приемной, а потом одного сепара в камере.

- Что, подрались?

- Ага.

- Блин, мокнуть не охота. Ну да ладно, пойду гляну...

Покинув укрепление, где ютился со своей аптечкой их гуру медицины, Надя пошла в блиндаж своего отделения, переоделась в сухое, сменила берцы. Ее койка была вместе с другой своей сестрой-близняшкой упрятана в дальнем углу, за шторкой. После гибели Славы соседняя койка осталась пустовать – никого к ней Надя не подпускала на расстояние выстрела.

Немного подумав, она скрутила в рулон два одеяла, сунула их под одну руку. Во вторую взяла небольшой пластиковый тазик. Набросила тяжелый мокрый плащ. Вот так, груженная, она и потопала вслед за фельдшером, отчего-то вспоминая по ходу старую Славину песню, которую он иногда любил орать под звон гитары в состоянии острой меланхолии:

«Я никогда не посажу на цепь

Хромого волка, что живет в наруге,

Но воет вопреки колючей вьюге,

Не дрогнув в низменном пустом испуге.

Нет, и не жди...

Я ни за что не подниму руки

Чтобы сорвать цветок, проросший в камне.

Ведь влагу ищет поутру в тумане

И цветом лепестков подобен ране,

Той, что внутри...

Я не пойду под лозунги воров

Пусть правят безраздельно они балом

И нарекают низость идеалом,

Ложь представляя истинным началом.

Бог им судья...

Я не могу так жить!

Пойми меня!»

Когда Надя доплелась, уже окончательно стемнело. На даче было спокойно, лишь в приемной неравномерным светом трепетал огонек керосинки – мощности генератора не хватало на все потребности взвода, а на хуторе, к которому раньше был подсоединен сам дом линией электропередач, уже вечность, как оставались оборванными почти все провода.

Белорус сидел на том же стуле, на котором она его оставила. На столе стояла нетронутая тарелка с перловкой, принесенная заключенным на ужин. Уставившись мутным взором в стену, мужчина даже не морщился, пока медик накладывал швы на его рассеченную бровь. Полная апатия.

- Айболитыч, какой вердикт?

- Жить будет. Вроде ничего серьезного. Немного походит в синяках, но кости целы. Почки на месте. Кровью не харкает – значит, печенка тоже жива. Я уже глянул на того, другого – там руку вправлять нужно. В потемках не хочу – завтра, спозаранку займусь.

Слушая фельдшера, Надя бросила на широкую лавку одеяла, налила в тазик немного воды:

- Че он прикумаренный такой?

- Психологический шок. Я ему успокоительное и обезболивающее оставил, чтобы после еды выпил. Проследишь? Ну, как бы все. Пойду я.

Игнатьев пошевелился, просипел разбитыми губами:

- Спасибо.

- Не за что, тезка. Давай, не кашляй.

Медик вышел. Белорус взглянул на Надю:

- И что теперь?

- Теперь вы, Игнатьев, умываетесь, едите, пьете лекарство и ложитесь спать. А завтра будем думать, что с вами делать.

- Алексей.

- Что?

- Можно просто, Алексей. И можете мне не «выкать».