Салавей

− Надюх, прикинь, наши сегодня ночью сепаров взяли! Шестерых! Целехоньких! И еще певца, вроде, одного. Прикинь?! – Сашка так бурно радовался, словно щенок, разве не прыгал вокруг нее, делясь необычными новостями. – А знаешь, как их взяли? Голыми руками! Они, придурки эти, сами в нашу сторонку приехали и близь блок-поста в луже утонули. Были готовы прям в дрова, потому свернули не на том повороте. Прикинь?!

− Прикинула. Охренеть. Саш, не маячь, а! Дай пройти – мне рапорт сдать нужно.

− Так Михалыч сейчас допрос учиняет.

− Где? На даче?

− Ясно дело! Не в блиндаж же их, уродов, тянуть!

Надя скривилась и поплелась в тыл, к «даче». Нет, когда-то это был вполне себе жилой двухэтажный дом − маячил себе на самом отшибе хутора, окруженный большой пасекой, и горя не знал. Рядом сад старый рос, кто-то в хлеве хрюкал, голуби ворковали в голубятне. Но потом пришла война, выпалила ульи, разворотила сад, разрушила сарай и голубятню, выжила хозяина. Один только дом остался одиноко глядеть на войну выбитыми глазницами окон. А под крышей на втором этаже продолжали ворковать чудом уцелевшие голуби – глупые птицы все никак не хотели покидать родимый уголок.

Теперь это была их «дача» для встречи гостей разного пошиба. Одна комната первого этажа – это «приемная», а, заодно, бытовка для караульных, вторая – «гауптвахта». Сепаров определили, конечно же, во вторую, с приваренными решетками в оконных проемах и охраной у дверей.

Когда Надя нашла старлея, он «мило» беседовал в приемной с одним фруктом лет тридцати пяти. Колоритным таким фруктом...

− Надь, поглянь, яка птаха до нас залетіла. З білоруських земель прямим чартером! Каже, що співак відомий, ось тільки жодного документу при собі не має. Може, хоч ти пізнаєш?

Черт! А в жизни он оказался несколько иным, чем на сцене. Куда-то подевались спокойная уверенность и легкая вальяжность. Все такой же высокий, плечистый, но какой-то потерянный. Словно не взрослый мужик, а ребенок, не знающий, за что жестоко наказан взрослыми. Его широко посаженные зеленые глаза смотрели из-под ровного разлета бровей с отрешенностью приговоренного к казни, хотя прямой расправой белорусу вряд ли кто грозился. Сутулый, с взъерошенной копной когда-то ухоженных темно-русых волос, он вызывал у нее смешанные чувства: горечь, жалость, обиду. Еще один поверженный кумир, зачем тебя занесло в наш маленький ад, скажи на милость?

− Узнаю, Михалыч. И что?

− А ось сам не знаю. Міжнародний скандал намічається. В зоні проведення антитерористичної операції спійманий громадянин сусідньої держави в компанії озброєних бойовиків. Якби росіянин – не звикати, їх тут, що бліх на собаці. А ось Білорусь начебто нейтралітету дотримується... Що робити з тобою будемо, співун недороблений? Нащо з бойовиками на першу лінію їхав? По наших, як колись один кацапський блазень, стрільбу відпрацьовувати?

Тот сжал челюсти, закрыл глаза, глубоко вздохнул:

− В сотый раз объясняю: меня обманом увезли из Донецка. У нас на главной площади был концерт, посвященный Дню Победы. Потом в мэрию пригласили – мы и там отработали. Потом в ресторан... А там начался какой-то треш. Я не выдержал, упросил организаторов отвести нас с парнями в гостиницу, сославшись на усталость. Меня запихнули в одну машину, их – во вторую. Я сутки не спал, поздно сообразил, что за город везут. Когда понял - уже по полям мчались. Сказали, что хотят на передовой культурную программу организовать с моим участием. На просьбу вернуться в Донецк не реагировали. Вот и все! Ни в кого я стрелять не собирался! Я вообще огнестрельное оружие терпеть не могу. А документы в гостинице все остались, даже бумажник.

Старлей наморщил нос, почесал ус:

− Надійка, як гадаєш, він мене взагалі за дурня має? А може сердешний ніякої мови, крім російської, не розуміє? Навіть своєї, рідної. Як там Ліна Костенко казала: «Спочатку націям відбирає мову...». То що, співун, какого лешего ты таскался с боевиками? Ти мене розумієш? Understand?

Белорус застонал, обхватил голову руками, согнулся на своем стуле:

− Боже, да сколько можно! – и через мгновение, мотнув своей гривой, зло осклабился, −

Я вас разумею! А вы мяне?

Слушать этот «продуктивный» диалог Наде надоело. К тому же нужно было сдать рапорт и шуровать на очередную позицию своего района наблюдения – и так здорово задержалась.

− Михалыч, оставь энти филологические изыски, а заодно кончай со своим психологическим давлением. Видишь, синяки под глазами, как у панды − правда, что не спал долго. А остальное и проверить можно, хорошенько расспросив его сопровождение.

− Ця сволота в камері дрихне покотом. Всі поголовно нажерлися, тільки ось цей співун один тверезий і був.

− Міхалич, залиш білоруса в спокої і прийми мій рапорт. Скоро сонце в зеніт піде, а я досі тут тиняюся.

Старлей довольно ухмыльнулся:

− Ось можеш по-людському розмовляти, якщо захочеш! Добре, дочко, лишай свої папірці і забери цього красеня до камери. Нехай перегаром своїх дружків в спокої подихає.

Надя положила рапорт на стол, подошла к пленному, наткнулась на его внимательный взгляд.

− Вставайте, Игнатьев.

− Мы знакомы?

− Нет. Но я знаю, кто вы... Думала, что знаю.