Глава 6. "Без роли"
Гул зала вибрировал в груди. Свет был слишком ярким, лица в зале — размытыми.
Бум сидел в центре первого ряда, сжимая подлокотники кресла так, что пальцы побелели. Слева — У. Спокойный, уверенный. Он чуть подался вперёд, будто наслаждался каждой секундой происходящего. Справа — режиссёр, в состоянии транса.
Началась премьера.
Экран ожил. Появились титры. Заставка. Первая сцена. Голос У — бархатный, снизу живота. Ответ Бума — тихий, почти испуганный.
Бум почувствовал, как зашатался.
Он смотрел на себя, но не видел себя. Он видел его.
У — на экране, рядом, в мыслях.
Каждое слово было знакомо до боли. Каждое прикосновение — как ожог. Он смотрел, как его герой сдаётся. Как теряет голос. Как становится тенью. И понимал: это не игра. Это — он.
Зрители затаили дыхание. Некоторые плакали. Кто-то записывал на телефон, даже не понимая, что нарушает чужое надгробие. Потому что фильм стал могилой его «я».
После финального титра зал взорвался овацией. Люди поднимались, аплодировали стоя, кто-то выкрикивал имена:
— У! Бум! Гениально!
— Это не актёрская игра — это реальность!
— Вы сожгли экран, чёрт вас побери!
Режиссёр плакал и обнимал ассистентов. Оператор прыгал от радости.
У поднялся, поклоняясь залу, как будто это было частью спектакля.
А Бум… остался сидеть.
Его мир был тише, чем гробовая тишина.
Он слышал только отзвуки своей пустоты. И понимал: ему аплодируют не за игру. А за то, как он распался в прямом эфире.
Позже, в фойе, его окружили журналисты. Вопросы были как удары:
— Как вы добились такой глубины эмоций?
— Между вами с У что-то большее?
— Бум, вы сказали в интервью, что вам пришлось «расстаться с собой». Что вы имели в виду?
Он улыбался. Говорил вежливо.
— Работа с У — это, без преувеличения, процесс полного погружения. Мы исследовали тёмную сторону любви. Это было сложно. И… очень лично.
Он почувствовал, как У подошёл ближе.
— Мы просто показали правду. Без фильтров. А правда, как известно, делает больно, — сказал тот, глядя в камеру.
И на секунду положил руку на поясницу Бума. Незаметно. Как всегда.
И Бум замер. Потому что это прикосновение было не публичным. Это было напоминание: ты всё ещё мой.
Ночью он проснулся в номере отеля, залитый потом. Во сне он снова был в комнате без окон. Слышал голос У. И сам тянулся к нему, умоляя не оставлять. Он проснулся с криком, ударил кулаком по стене. В голове звучало:
«Я не могу уйти. Потому что если уйду — он останется внутри. Навсегда.»
Он встал, накинул худи, спустился в лобби. Хотел просто пройтись.
Но в холле стоял У.
Один. Без прессы. Без камеры.
— Я знал, что ты не уснёшь, — сказал он спокойно.
— Уйди.
— Ты пришёл сам. Как всегда.
— Потому что ты везде. В каждом углу. В каждом сне. В каждом чёртовом слове.
— Так это же прекрасно. Я стал частью тебя. Даже если ты это ненавидишь — это победа.
Бум шагнул ближе.
— Почему ты радуешься, когда причиняешь боль?
— Потому что только в боли ты настоящий.
Пауза.
— Когда ты счастлив — ты не с нами. Ты чужой. Ты всегда был. И ты сам это знал.
Бум впервые ударил его. Не по сценарию. Не в образе.
— Хватит. Я не хочу, чтобы ты жил внутри меня. Я больше не знаю, кто я, но точно знаю — ты не моё спасение.
У медленно поднялся с пола.
— А ты уверен, что хочешь быть без меня?
— Нет. Но я хочу выбрать.
И он ушёл. Вышел в ночь. В себя. В пустоту, где не было ни камеры, ни зрителя, ни У.
Утро он встретил на вокзале. Купил билет в неизвестный город. Без багажа. Без костюма. Без роли.
Сел у окна, открыл телефон. Сообщение от У было одно:
«Ты думаешь, что ушёл. Но ты просто стал мной. Увидимся в отражении»
Он стёр его. Навсегда.
Прошло две недели. Бум не появлялся ни на пресс-конференциях, ни в интервью. Публика гадала: творческий отпуск? Нервный срыв? Разрыв с У?
Они не знали, что это не разрыв. Это — побег.
Он жил в маленьком хостеле. Писал в тетрадь каждый день. Страницы были неровные, исписанные торопливо:
«Сегодня я впервые за много лет молчал весь день. И мне не было страшно. Внутри — тишина. Не полная. Но уже не он».
«Я вспоминаю, как смотрел на У и думал: он видит меня. А теперь понимаю — он смотрел на свою проекцию. И я пытался ей соответствовать».
«Если меня больше никто не будет любить так ярко, страшно, глубоко — пусть. Я лучше научусь любить себя. Не полностью. Но с начала.»
Однажды он увидел афишу фильма. В центре — кадр с финальной сцены. Где его герой на коленях. Где слёзы. Где покорность.Он стоял перед ней и чувствовал: это не он. Это — версия, в которой он больше не живёт.
Он сделал шаг назад. Сфотографировал афишу. И подписал в заметке:
«Здесь я умер. А потом начал заново.»
Фильм стал культовым. У получил награды.
Его называли «пророком боли», «мастером разоблачений».
Бума не было рядом.
И это был его первый настоящий выбор.