Глава 5. "Зритель исчезает"
Когда свет на площадке гаснет, остаётся только один — внутренний. Неоновый, чужой. Такой свет горит в голове Бума вторую неделю.
Они снимали последние сцены. Монтажный блок был готов, финал фильма — близко. Осталась только одна сцена — самая тяжёлая. Где герой Бума должен понять, что любовь его разрушила, что нет пути назад, и остаться — всё равно, что исчезнуть.
Режиссёр был нервный. Он просил камерманов снимать почти документально — грязно, близко, под дых. Они готовились четыре дня. Реквизит, вода, свет, голые стены. Сцена происходила в душной комнате без окон — буквально, и по сценарию, и в реальности.
Бум всё чувствовал. Пространство, где не спрятаться. Текст, который не прикрывает. У — рядом. Всё время.
— Ты выглядишь хуже, — сказал У однажды на репетиции.
— Потому что хуже.
— Тогда играешь идеально. Сохрани это состояние.
— Это не игра, У. Ты вытягиваешь из меня меня. Без остатка. Я не знаю, кем просыпаюсь по утрам. Только слышу тебя. Даже в голове.
— Так и должно быть. Если хочешь настоящего кино — плати. Своим телом, голосом, страхом. Это цена правды.
Бум молчал. Он больше не спорил. Даже не потому, что соглашался. Просто устал. И знал: спор с У — как пламя против бензина. Ты не выиграешь. Даже если прав.
Он стал замечать, как меняется. Как слова У вплетаются в мысли. Как он начинает думать в его интонациях. Он стал извиняться чаще. Стал медленнее формулировать желания. Поймал себя на мысли: «А что бы сказал У? Это правильно?» И это пугало.
Он снова начал записывать голосовые дневники. Не текст — текст У бы прочитал. А голос — личный, рваный.
«Сегодня он сказал, что я нуждаюсь в том, чтобы страдать. Я подумал: может, правда. Может, я держусь за него, потому что он делает мне больно… а боль — это единственное, что напоминает, что я живой».
«Я не знаю, он ли это, или я сам себя ломаю. Но я не могу уйти. Он так смотрит, будто если исчезну — мир разрушится. Или, наоборот, начнёт дышать».
За два дня до финальной сцены Бум сорвался. Впервые за всё время — по-настоящему. Он ворвался в студийный коридор, где У разговаривал с костюмером, и, не стесняясь, сжал его за ворот рубашки:
— Ты что-то делаешь со мной. Ты говоришь, будто любишь, но всё, что я чувствую — страх. Ты снова управляешь мной, как в школе. Ты снова превращаешь любовь в власть. Зачем?
У не испугался. Только медленно убрал его руки.
— Потому что ты отдаёшь её сам.
— Неправда.
— Тогда уйди. Оторвись. Перестань отвечать на мои взгляды. Не приходи. Забудь. Сможешь?
Бум молчал.
— Вот и ответ, — сказал У и ушёл первым, как всегда. Его шаги звучали слишком легко. Словно он и правда не боялся потерять.
Ночью Бум поехал на берег. Без навигатора, без музыки. Только дорога. Он смотрел на воду, на странный лунный свет. Ветер обжигал лицо, но не освежал.
Он вспомнил, как когда-то в школе хотел стать актёром, чтобы избавиться от себя. Чтобы играть кого угодно, только не себя. Чтобы чужие чувства перекрывали его. Но сейчас он больше не знал, где маска, а где кожа.
Он вспомнил сцену из пьесы, где герой говорил:
«Я не люблю его. Я просто не умею быть один».
И понял: он не может уйти, потому что остаться одному — страшнее. Без голоса У в голове — пусто.
На утро У постучал в его дверь. Без предупреждения, без маски.
— Ты не спал?
— Нет.
— Тогда сыграешь без защиты. Идеально.
— Я не хочу больше быть идеальным.
— Поздно. Ты уже стал.
Пауза.
— Ты не понимаешь: я же не только разрушаю. Я — единственный, кто видит тебя весь. Даже когда ты себя не видишь. Я люблю тебя не за то, какой ты хороший. Я люблю то, чего ты боишься в себе.
— Это не любовь. Это зависимость. Ты держишь меня, потому что если я стану свободным — ты исчезнешь.
У усмехнулся.
— А если ты станешь свободным, ты тоже исчезнешь.
Бум не ответил. Он просто сел на пол и сказал:
— Начнём репетицию. Без камер.
Они отыграли всю сцену в тишине. Без света, без хлопушек, без костюмов. Только голоса. Только дыхание. Словно два человека на грани. Словно театр в аду.
Бум в конце упал на колени, схватив У за руки:
— Ты всё разрушил. Но я не уйду. Даже если сам себя больше не узнаю.
У ответил:
— Я не просил любить. Я просил остаться.
И они сидели так долго. Молчали. Даже без сценария.
На следующий день они сняли сцену одним дублем. Все аплодировали. Режиссёр плакал. Оператор сжал кулаки, глядя в монитор:
— Это не кино. Это катарсис.
У ничего не сказал. Только посмотрел на Бума — не как герой фильма. А как человек, который знает, что теперь между ними не будет "после".
После такой сцены — ничего не остаётся.
Ночью Бум снова получил сообщение.
«Ты стал лучше, потому что я разрушил всё лишнее. Никто не любит тебя так, как я: не за свет, а за мрак. Спи. Завтра премьера. Будь собой — даже если не знаешь, кто это».
Он не ответил. Просто лёг.
Всё горело внутри. Но не болью. А ясностью. Как будто теперь он точно знал:
Он не выйдет из этой роли. Потому что она стала им.