Танабата

История учит нас по меньшей мере
тому, что хуже может быть всегда
Нил Гейман

Внутри Сакуры что‑то хрустнуло — не сломалось, но раскололось, как лёд на весенней реке. Края трещины тут же наполнились кипящим гневом, а поверх легла тонкая корка холодной ясности: паника не спасёт.

— Значит, поговорим честно, — голос её сорвался на шёпот, будто горло обожгли кислым дымом. — Где он, Шизуне?

— Поздно, — губы женщины скривились, глаза потемнели насыщенным, почти маслянистым злом. — Ты прибежала слишком поздно, «героиня».

Запах больничного спирта и йода смешивался со сладковатым ароматом засушенных трав — так пахнет каждая процедурная родной больницы. В этой вязкой атмосфере тяжёлая угроза почти ощутимо оседала на коже. Сакура медленно поднялась с кушетки, мышцы под бинтами отзывались болью, но разум был кристально‑холоден.

Одним шагом она сократила расстояние, схватила Шизуне за ворот халата и ударила коротко, точно: кулак угодил под рёбра, по центру солнечного сплетения. Воздух вырвался из груди противницы хриплым всхлипом. Прежде чем та успела согнуться или вскинуть руки, Сакура рубанула ребром ладони по шее. Тело Шизуне беззвучно стекло к полу.

В ушах настойчиво бил пульс. Вместе с пульсом поднималась волна отчаяния — такая сильная, что хотелось упасть рядом на кафель и впервые за много лет рыдать громко, без стыда. За закрытыми веками вспыхивали рисунки воспоминаний: Шизуне протягивает ей ярко‑розовое данго. Шизуне обнимает, когда она рыдает после тяжёлого дежурства. Шизуне осторожно промывает ей разбитые костяшки рук после тренировки с Цунаде. Всё это спешило, наслаивалось, сливалось в одну расплывчатую боль.

Как в этом мягком сердце выросли такие чертополохи ненависти? — мысль жалом царапнула сознание.

Чтобы слёзы не выплеснулись наружу, Сакура зажала глаза ладонью — сильнее, до цветных кругов. Одна предательская капля всё же прорвалась, скатилась по щеке. Она смахнула её резким движением, будто отгоняя муху, подняла обмякшее тело, перенесла на плечо — и срывающимся рывком переместилась прямиком в кабинет Хокаге.

Гулкий хлопок мгновенного перемещения эхом ударил в стены. Просторный кабинет наполнился чужим весом и запахом потерявшего сознание тела. Какаши и Шикамару, склонившиеся над картой операций, разом выпрямились. Взгляд Хатаке — тревожный, стратега — мгновенный анализ десятка вариантов.

Сакура стояла в центре, как облитая дождём, в зелёных глазах — буря непролитых слёз. Чёткие контуры мужчин перед ней колебались, будто она смотрела сквозь воду.

— Шизуне — предатель, — слова вышли сипло, но каждое тяжело опало на пол, как свинцовая дробь. — И... Аканэ уже здесь. Делайте с ней что хотите.

Воздух в кабинете наэлектризовался, будто застыл в ожидании грома. Сакура сделала вдох — глубокий, надрывный, будто вытащила нож, застрявший между рёбер. Повернулась, не дожидаясь вопросов, и прошептала:

— Мне нужно к детям.

Какаши шагнул вперёд, но не удержал: дверь хлопнула. Вслед за Сакурой коридор протянул длинную тень — в её грудной клетке тяжело билась реальность. Всё, что раньше казалось надёжным якорем, вдруг обернулось зыбким песком.

Сакура неслась по улицам, почти не касаясь мостовой. Лишь одна мысль удерживала разум от распада: дети под охраной АНБУ. Но в груди, под ложечкой, страх завязывался тугим узлом, судороги холода пробегали по пальцам, и казалось, что сердце бьётся вовсе не в груди, а где‑то в горле, сдавливая дыхание.

Дом встретил её тишиной и парой испуганных лиц. Рэн и Айри выглядывали из‑за спинки дивана — настороженные, как прижатые к земле лисы. Сакуру мелко трясло, она опёрлась ладонью о стену, поймала рваный вдох борясь с головокружением.

— Сенсей? — Айри сделала шаг. — С вами всё в порядке?

Волна паники схлынула, оставив слабое дрожание. Всё цело — по крайней мере здесь. Сакура отлипла от стены, прошла на кухню и одним глотком осушила стакан воды. Хочется чего‑то покрепче, но не сейчас.

Только отставив стакан, она поняла: в доме тихо всего лишь потому, что не хватает третьего голоса. В один миг девушку будто парализовало. Тишина не успокаивала, а звенела, будто в ушах. Что-то невидимое пронеслось по позвоночнику, волосы на затылке встали дыбом, а в животе, словно ледяной кулак, сжался страх. Грудную клетку будто зажали в тисках — дыхание оборвалось на вдохе. Сердце сжалось, сбилось с ритма, и волна паники окатила с головой. Всего миг назад — мир казался устойчивым. А теперь она снова падала в пропасть.

— Где Таисэи? — вопрос резанул воздух, как брошенный кунай.

Рэн открыл рот, выдавил невразумительное «ээ...», но Сакура подняла ладонь, останавливая, и уставилась на Айри. Девочка, не выдержав сурового взгляда, призналась:

— Он пошёл домой. Хотел поговорить с родителями и... отпроситься остаться у вас.

Страх мгновенно поднялся новой волной — тяжёлой, холодной.

— Если бы он вышел из периметра, АНБУ сообщили бы мне, — голос Сакуры стал жёстким, будто лезвие. — Что за шутки?

— Он... он наложил гендзюцу на охрану, — тихо пискнула Айри, а Рэн добавил с неуместной гордостью: — Это было круто, сенсей!

— Твою... — Сакура оборвала себя, проглотила мат. Один, без охраны, превратившийся в идеальную мишень. К горлу подкатила жгучая смесь гнева и ужаса, но она заставила себя дышать ровно.

— Вы двое остаетесь тут и носа не суете за пределы дома. Не дай Ками я узнаю, что вы сделали хоть шаг — надеру задницы. Понятно?

— Но мы... — Рэн попытался возразить и осёкся, увидев её взгляд.

— Без вопросов. Я приведу Таисэи и всё объясню.

На улице Сакура подозвала ближайшего АНБУ одним резким, уверенным жестом — и тот немедленно появился из тени, будто просто ждал её сигнала. Его позывной был «Воробей». Безмолвный, дисциплинированный, он принадлежал к тем, кто подчинялся лишь двум людям в деревне: Хокаге и его официальному советнику.

Сакура не имела формального права раздавать приказы. Её имя не значилось в списке кураторов АНБУ, и даже её прежние заслуги не давали ей реальных командных полномочий. Но сейчас это волновало её меньше всего. На кону была жизнь ребёнка — её ученика, части её команды, её сердца. А потому голос её звучал чётко, с холодной решимостью, от которой даже опытный оперативник невольно напрягся:

— Таисэи выскользнул из‑под вашего надзора. Я иду за ним. Аканэ уже в деревне. Максимальная бдительность.

Она говорила так, будто имела на это абсолютное право. И, возможно, в глубине души считала, что имеет. Её связь с Какаши, их доверие друг к другу — это накладывало свой отпечаток. АНБУ не оспаривал ни слова. Воробей кивнул коротко и чётко, как военный отчёт. Слов не потребовалось: он уже исчез, растворившись в тенях.

Сакура развернулась и сорвалась с места, не оглядываясь. Её не заботило, кто как это воспримет. Сейчас она была не просто куноичи, не просто бывший медик, вернувшийся после долгой миссии. Она была той, кем её сделали обстоятельства: женщиной, которая никому не позволит снова отнять тех, кого она любит.

Дом семьи Сора стоял странно онемевший, будто в нём задержали дыхание. Дверь была приоткрыта — на ладонь, ровно настолько, чтобы изнутри сочился запах разлитого кунжутного масла, перемешанный с тонкой ноткой свежего дерева. Сакура ступила через порог и сразу заметила сломанный табурет, разлетевшийся щепками по коридору, словно кто‑то бился насмерть, отступая шаг за шагом.

Она сделала два мягких шага, и кухня обрушилась на неё жуткой картиной. На полу, среди разбросанных мисок, лежал господин Сора‑старший. Лицо перекошено в последнем судорожном вдохе, пальцы до побелевших косточек сжимали обломок кухонного ножа. Под ним растеклась кровь — уже тёмная, схватившаяся коркой. От медного запаха Сакуре перехватило горло.

Сердце сжалось железным кольцом. Я знала об угрозе. Знала — и не успела.

Внутренности вывернуло кувырком, но она заставила себя идти дальше. Шаг, ещё шаг — и гостиная ударила куда больнее: госпожа Сора, словно фарфоровая кукла, лежала на циновке у раскрытого фамильного свитка с изображением журавлей. Восковой свет лампадки пятнисто ложился на закрытые ресницы, делая лицо безжизненно‑бледным.

Грудь сдавило так, что воздух заскрипел. Сакура схватилась за горло — казалось, если она не удержит крик, он разорвёт лёгкие. Вина и беспомощная ярость сталкивались внутри, как бурлящие реки. Ей хотелось отмотать время, шагнуть в прошлую минуту, перехватить чужой клинок.

Она обежала дом: детская пустовала, одеяло аккуратно разглажено, окно распахнуто в ранний вечер — Таисэи испарился, будто его и не было. И только на побелённой стене гостиной, крупными мазками тёмной крови, стояла фраза:

«Приди и найди меня, любимая».

Все силы разом вышибли из ног. Сакура пошатнулась, вышла на крыльцо и, вцепившись пальцами в перила, пыталась сделать вдох. Мир обесцветился: крыши двоились, шум улицы стал глухим. Она прошла войну — но эта тихая семейная трагедия, прорезавшаяся сквозь довоенный быт, ударила тяжелее любой кампании.

Желудок скрутило. Она склонилась, исторгнув горькую жижу боли прямо на утоптанную дорожку. Колени предательски подогнулись. Слёзы брызнули, горячие, солёные, бессильные. Она рыдала так, как не рыдала даже над братскими могилами.

Такой её и застал Какаши. Опознав сигнал «Воробья», он бросился к дому со скоростью теней. Сердцу хватило одного взгляда, чтобы сорваться в бешеный галоп. Он остановился лишь на секунду, а потом быстро опустился рядом, взял Сакуру за локти.

Она не позволила прижать себя сразу. Её пальцы, до боли белые, упирались ему в плечи, и в следующую секунду она ударила кулаком в жилет, почти со злостью — не на него, а на собственную беспомощность.

— Это моя вина... ты понимаешь? Моя! — голос снижался до сдавленного хрипа. Каждое слово прерывалось рыданием. — Они... они мертвы. Родители Таисэи... мертвы. А этот ублюдок... забрал его...

Какаши попытался её обнять, но Сакура дёрнулась, оттолкнула его ладони — в намерении убежать от вины, от боли, от собственного отражения в его глазах. Гнев, страх, отчаяние плескались внутри, как перегретая чакра, готовая разорвать сосуд.

— Как он смог? Под нашим носом! — Щёки её пылали, кулаки обрушивались в его грудь с бессильной яростью. — Мы... мы всё продумали, Какаши, как?

Он перехватил её запястья — без грубости, но твёрдо, словно укладывая меч в ножны, — и, лишь когда убедился, что она не вырвется, притянул ближе. Его ладонь легла на затылок: тёплая, тихая, вбирающая дрожь.

— Сакура, дыши. Слышишь? — голоса едва хватило на шёпот, но в каждом слове была броня. — Мы найдём Таисэи. Я обещаю тебе: вернём мальчика домой.

Она всхлипывала, судорожно вдыхала, и со временем кулаки перестали бить, а пальцы вцепились ему в плечи, как в последний якорь. Слова Какаши — ровные, чеканные — становились каркасом, вокруг которого могла собраться душа, готовая раскрошиться.

— Мы вернём его, — повторил он, и в жёсткой уверенности голоса было столько стали и веры, что даже сквозь слёзы и рваное дыхание Сакура ощутила: на мгновение, очень хрупкое, но реальное, она верит.

Очень хотелось верить.

Сзади приближались поспешные шаги: шорох плащей АНБУ, сиплый оклик Шикамару, приказывающий кому‑то перекрыть восточный квартал. Круг замыкался. Аканэ сделал ход. Теперь — их очередь отвечать.

Кабинет Хокаге утопал в янтарном свете закатного окна. Сквозь тяжёлое стекло волнами плыли золотые пылинки, оседая на высоких стопках докладов, на чернильнице с гербом Конохи, на шероховатой столешнице старого красного дерева. В этом теплом свете бумаги казались свечками поминального храма — и каждая напоминала Сакуре о жизни, которую она не успела спасти.

Она сидела в кресле для посетителей, едва касаясь спиной жёсткой спинки, и собирала себя по осколкам. Картина из дома Сора — две неподвижные фигуры на полу, засохшие пятна крови, надпись на стене, сочащаяся угрозой — снова и снова пролетала перед глазами. От сжатых кулаков побелели костяшки. После войны она научилась прятать панику, прятать слёзы, но не смогла спрятать из памяти мёртвые лица. Тогда она каждый день слышала собственный вопрос: «Как я могу быть врачом, если всё равно никого не спасаю?» — и однажды ответила себе слабостью: бросила хирургическую практику.

Теперь, глядя на свои дрожащие пальцы, она снова видела капли чужой крови — не сон, а липкую, звенящую реальность. Словно песок из пустыни заливал сосуды души. «Ты можешь вынести пытки, — мысленно сказала она себе, — можешь вынести боль. Но не можешь вынести боль других по своей вине».

За столом негромко спорили Какаши и Шикамару: фразы про зоны поиска, патрули, кодовые сигналы. Для Сакуры эти голоса были фоном, рассекавшим туман вины ровно настолько, чтобы не сойти с ума. Она позволила себе ещё несколько ударов сердца, чтобы выдохнуть боль — и нырнула обратно в реальность, как пловец выныривает за спасительным глотком воздуха.

Шикамару чертил на карте маршруты:

— Инудзука пойдут следом. Он оставил послание — значит, заметать следы не станет. Но нам нужно учесть ловушки...

— Нет, — Сакура подняла голову, и хриплый, уверенный звук её голоса перебил разговор, как топор перерубает канат. — Назад они не вернутся, Шикамару. Никто не вернётся, пока Аканэ не получит своё. А значит идти туда должна я — и это даже не обсуждается.

Казалось, в кабинете на миг стихли и скрип дерева, и шорох бумаги. Стратег, сжав ручку, хотел возразить:

— Сакура, ты не понимаешь...

— Это ты не понимаешь, господин Советник, — она встала, её тень легла через стол, как клинок. — Он — одержимый маньяк. Он будет убивать, пока я не приду сама. Уж поверь, я сделала выводы из нашей последней встречи.

Голос нарастал ровным, опасным холодом. Её чакра — плотная, давящая — почти ощутимо вытеснила воздух.

— Ты не пойдёшь одна, — отрезал Какаши. Он поднялся, и в стальном тоне звенела ярость, что всегда рождалась из страха за живых.

— Я констатировала факт, а не просила разрешения, — взгляд Сакуры был твёрдым, как обсидиан. — Выбирайте: одна я или горы ненужных трупов.

Они встретились взглядами: стальные глубины Какаши, полные тревоги и невысказанных просьб, столкнулись с изумрудной решимостью Сакуры — упрямой, несгибаемой, непоколебимой. Между ними завязалась немая дуэль: не словесная перепалка, а настоящая внутренняя битва, где не было места компромиссам, где каждое молчание звучало громче крика.

Какаши, сжав кулаки в карманах, будто удерживал силу, что рвалась сдержать её — остановить, защитить любой ценой. Но Сакура стояла прямо, твёрдо, как львица, готовая броситься в бой за своего ребенка — не по крови, но по сердцу.

Она понимала его страх. Он — её боль. Но уступить значило бы потерять гораздо больше. И когда звенящая тишина достигла предела, за спиной Шикамару раздался спокойный, но ледяной голос, прорезавший воздух, словно лезвие:

— Я пойду с ней.

Саске. Он беззвучно вышел из тени, словно сам был частью сумерек. Край чёрного плаща лёг волной, напоминая крыло ворона, готового взмахнуть и исчезнуть. Его силуэт был всё тем же — резкий профиль, иссиня-чёрные волосы, спокойствие на грани — как застывший вулкан, что молчит, но способен уничтожить всё вокруг одним движением. Время почти не тронуло его, лишь сделало взгляд тяжелее, глубже. Сакура смотрела на него с внутренним трепетом. Когда-то давно она тянулась к его спине, неся в себе юношескую влюблённость, смешанную с верой и болью. Теперь перед ней стоял не идеал, а человек — уставший, выгоревший, но всё равно стоящий рядом. Но эти слова... Никогда раньше Учиха не вставал под чужую команду без выгоды. Не просил, не предлагал — шёл.

Сакура уловила в его зрачках не расчёт, а искреннюю, пусть и сдержанную поддержку. Возможно, это было его извинение — или просто их старая связь, вдруг проснувшаяся вновь.

Не успела она понять, как на пороге кабинета с грохотом распахнулась дверь:

— Куда это вы двое без меня? — Наруто, запыхавшийся, но с лёгкой усмешкой, шагнул внутрь. — Сакура‑чан, ты же знаешь, что я найду его быстрее всех!

На миг в комнате ожил забытый треугольник их юности. Сакура ощутила непривычное тепло. Эти мальчишки больше не убегают вперёд, оставляя её в хвосте. Теперь они стоят позади, надёжной стеной: один левым плечом, другой правым.

Она встретилась взглядом с Какаши и впервые за весь день позволила себе короткую, усталую улыбку. Шестой тихо выдохнул: против её решимости и плеч Наруто с Саске у него не находилось аргументов.

— ...Хорошо, — голос его всё ещё звенел напряжением, — тогда назначаю команду № 7 на операцию спасения. Верните Таисэи домой.

В этот момент солнечные лучи окончательно ушли за край оконной рамы. В кабинете стало чуть темнее — но в тенях уже пульсировало новое пламя: гнев, решимость, обещание.

Сакура сжала кулак, чувствуя, как под кожей откликается решимость команды: её, Наруто, Саске — тот самый трёхголосый резонанс, который когда‑то спасал мир. Теперь им предстояло спасти одного мальчика и, возможно, целую деревню.

Она склонила голову в коротком поклоне Какаши — не как прошение, а как обещание — и прошептала, чувствуя, как слово заполняет горло горячим металлом:

— Вернём. Обязательно вернём.

Сумерки опускались на Коноху тонкой, невесомой вуалью, окрашивая небо в густой кобальт с золотыми потёками. Сквозь редеющий свет проступали фигуры у ворот деревни — четверо в тени: трое стояли плечом к плечу, четвёртый — чуть поодаль, будто не был готов отпускать.

Команда №7. Когда-то давно они стояли здесь же — юные, упрямые, с растрёпанными мыслями и сердцами, полными мечт. Тогда у них не было ни опыта, ни глубокой боли, только вера, что всё будет хорошо.

Теперь они вернулись. Израненные, выросшие, чужие и близкие одновременно. В их взглядах больше не было детской наивности — лишь решимость, гравированная на костях.

Сакура стояла между Наруто и Саске, чуть склонив голову — она прислушивалась к ветру, к стуку собственного сердца и к боли в груди, которую не смогла унять даже после всех разговоров. Казалось, этот момент — как тонкая черта между мирами. Что-то старое прощалось внутри неё навсегда, а что-то такое же знакомое, давно потерянное — возвращалось. Как будто её душа вставала на своё место. Она снова была частью команды.

И только один человек, казалось, оставался не вписанным в этот пейзаж. Какаши. Он стоял чуть в стороне, опустив голову, будто тень от капюшона скрывала не только его лицо, но и боль внутри.

Его плечи были чуть ссутулены, руки зажаты в карманах плаща, словно они удерживали всё то, что рвалось наружу. Он смотрел на троицу перед собой и не мог выдавить ни слова. Не потому, что не знал, что сказать — а потому что любые слова в этот момент были бы слабее чувства, которое грызло его изнутри.

Сакура не колебалась. Она шагнула к нему — не быстро и не медленно, как будто её вела сама земля под ногами. Взглянув в его уставшее, закрытое лицо, она просто обняла его. Без слов. Без разрешения.

Её руки крепко обвились вокруг него, голова уткнулась в грудь. Она чувствовала напряжение в его теле: как будто каждая мышца была натянута до предела. Его дыхание было прерывистым и тяжёлым — он пытался держаться, но вот она — снова уходит. Снова туда, откуда, возможно, не вернётся.

Сакура закрыла глаза и провела ладонью по его спине, нежно, как когда-то он проводил рукой по её волосам. Это движение было не утешением — это было обещанием. Она знала, что его терзает. Только-только он обнял её по-настоящему, только начал верить, что она здесь, рядом — и снова выпускает в неизвестность.

Она поднялась на цыпочки и шепнула едва слышно, почти касаясь губами его уха:

— Я вернусь. Клянусь тебе. Потому что люблю тебя. Потому что ты — мой дом. Подожди меня.

На этих словах он резко втянул воздух, и в следующую секунду его объятия стали почти безумно крепкими. Его рука зарылась в её волосы, он прижался щекой к её виску, и только тогда что-то в нём дрогнуло.

— Я люблю тебя, Сакура. Береги себя. Прошу...

Это было не приказом, не просьбой — это была мольба. Честная, мужская, без маски и иронии. Просто он, Какаши, и его хриплый, надломленный голос.

Когда она медленно отстранилась, по щеке девушки скользнула капля — не слеза, просто солёный след ветра, но её губы тронула улыбка. Она не сказала больше ни слова — не хотела разрушать этот момент.

Какаши поднял голову и перевёл взгляд на стоящих рядом Наруто и Саске. Он как будто выпрямился, расправил плечи, нашёл в себе остатки той уверенности, что держала его в этой роли все эти годы.

— Берегите её, — тихо, но с железной решимостью произнёс он. — И возвращайтесь. Все вместе. Я жду вас здесь.

Наруто молча кивнул, серьёзно, по-взрослому. Саске лишь слегка приподнял подбородок, будто сказал: разумеется.

Команда №7 молча развернулась и шагнула в темноту, растворяясь в вечернем мареве. Силуэты становились всё мельче, пока окончательно не слились с горизонтом. А Какаши стоял у ворот, вбирая в себя последний звук их шагов, и только тогда позволил себе закрыть глаза.

Возвращайтесь... пожалуйста.

Сразу за заставой, туда, где дороги ещё хранили дневное тепло, троица будто скинула с себя личины мирных граждан и надела невидимые доспехи оперативников. Движения стали резче, дыхание ровнее, шаг почти бесшумен.

Наруто перешёл в режим Мудреца: зрачки вытянулись, золотистая радужка глубоко вспыхнула. Всё, что находилось в пяти километрах вокруг, отдавало в его сознание едва уловимой рябью: жужжание жуков, прыжок белки, тяжёлое дыхание лося у ручья. Он создал четыре клона — каждому по сектору — и отправил их веером на север, запад, юг и восток, а сам двигался по центральной оси. Всё, что видел каждый «Наруто», мгновенно стекало в первичное сознание, будто к филиалу нервной системы. Маршрут всей команды каждые десять минут смещался зигзагом: то влево, то вправо, в зависимости от тех мельчайших волн, которые отзывались в сенсорных чувствах Мудреца.

Саске шёл последним, серой тенью скользя между стволов. В его правом глазу изредка вспыхивал шаринган — алый, пронизывающий, ловящий мельчайшие чакровые всплески, будто яркие брызги на чёрном холсте леса. Левый же, риннеган, казался спокойным, но под неподвижной поверхностью скрывалась абсолютная концентрация. Он читал пространство иначе — не чувствами, а самой тканью мира, как будто видел его глубинный каркас. Он почти не издавал звуков и, казалось, даже не дышал громче ветра.

Сакура заняла позицию между ними: годами раньше она, возможно, чувствовала бы себя выброшенной за борт их слаженного дуэта — вечной третьей, догоняющей. Теперь же всё изменилось. Именно они шли за ней, прикрывая её фронт и тыл, и это не задевало её гордость. Наоборот — давало ощущение силы, единства и того самого непоколебимого доверия, ради которого стоило пройти весь путь до этой точки.

Два часа после выхода они шли резким темпом, пока Наруто не поднял кулак, сжав воздух:

— На три километра впереди. Пятеро. Движения нет — будто ждут. Чакра Таисэи есть, он жив. Состояние стабильное... но слабое.

Сакура жестом остановила отряд, переводя дыхание одиночным вдохом. Мозг вращал возможные расстановки врага, привычно раскладывал чужие шашки по полю.

Аканэ хотел, чтобы его нашли. Он не заметает следы, но и не нападёт в лоб — если победа очевидна, он растягивает её, чтобы зритель плакал подольше.

— Чего ждёшь? — тихо спросил Саске, поправляя катану так, чтобы рукоять ложилась в ладонь идеально.

— Сначала нужно кое-что обсудить, — Сакура повернулась лицом к товарищам. В сумерках её глаза блестели резким нефритом. — Наруто, он будет выводить тебя на эмоции. Грязно, гадко, без фильтров. Держи хвост трубой и сдерживай силу. Если вспыхнешь раньше времени — это может стоить жизни Таисэи.

Уголок рта Наруто мимолётно дёрнулся, но он кивнул. За годы войны он научился накрывать бешенство бронёй разума.

— Пустить ещё пару клонов по периметру? — уточнил он.

— Да. Внешний круг — сто метров. Пусть будут как ловушки‑датчики, — она кивнула. — Аканэ поймет, что я пришла не одна, маскироваться бессмысленно, но осторожность лишней не будет.

Сакура повернулась к Учихе:

— Саске, если он вздумает играть с заложником — твоя задача переместиться к мальчику первым. Забираешь — и уходишь, даже если я не дам команду. Главное — его жизнь.

В ответ он лишь тихо фыркнул:

— Хатаке с меня шкуру снимет, если с тобой что‑то случится. С него станется... Но я всё понял.

На секунду она позволила себе улыбнуться этой колкой заботе. Но внутренняя мысль — тяжёлая, чугунная — вернулась: Аканэ привлекает внимание, но чего он хочет? Убить нас — не так-то просто, он знает наши способности. Значит, ему нужно что‑то другое: шоу, сообщение миру, очередная партия манипуляций.

Сакура кивнула самой себе: я — наживка, но наживка, которая знает, что она наживка. На мгновение она ощутила небывалое спокойствие. Команда №7 снова действовала как отлаженный механизм, и это чувство — будто древний камень в её груди стал сердцем. Руки сомкнулись на рукоятке ее преданной катаны. Сакура выдохнула, словно опустила якорь в бурное море:

— Идём. Вернём мальчика. И посмотрим, что ещё может противопоставить нам этот «король театра».

Троица растворилась в лесной полутьме. Неслышно. Неумолимо. Команда №7 шла навстречу врагу, и на этот раз каждый из них — даже сам враг — знал, что ставки выше личной мести.

Сакура опустилась на потрескавшуюся плиту старого святилища так плавно, будто опиралась на невидимый воздух. Позади, едва касаясь земли, мягко материализовались две тени: золотисто‑чёрная аура Наруто и ледяная, почти беззвучная поступь Саске.

Сумеречный лес вокруг отдавал затхлой сыростью мха и заброшенных каменных фонарей; за слоем летнего полумрака всё казалось неживым, и потому любой шорох воспринимался слишком громко.

Сакура сделала полшага вперёд, чтобы оказаться на самой кромке разбитых ступеней. Внутри неё кипела опасная смесь: терпкий гнев, нетерпение и давняя жажда поквитаться. Этого коктейля было так много, что он находил выход в странной, почти весёлой ухмылке:

— Ты, как всегда, заставляешь даму ждать, Аканэ, — протянула она медовым, обманчиво тёплым голосом. — Нехорошо держать меня без внимания.

Позади ощутимо дёрнулся Наруто — то ли смутился, то ли не понял, к кому обращён этот сахар вперемешку с цианидом. Саске не шелохнулся, но Сакура чувствовала холодный взгляд риннегана, оценивший ландшафт до мельчайших чакровых нитей.

Из глубины святилища послышался лёгкий, почти ленивый хлопок ладоней. На каменную площадку вышел человек в чёрном, обшитом тонкой серебристой нитью плаще. Лицо, утопленное в тени капюшона, освещали две бледные полосы лунного света.

— О, Сакура, — голос прозвучал бархатно‑довольным, — ты прибежала. А я уже подумал, что моё послание испачкали лишними кровавыми деталями.

Он расправил плечи, плащ слегка шуршал, как перо по бумаге. Где-то позади него, у основания древнего тории, лежала маленькая фигура — Таисэи, без сознания, но жив: Сакура уловила едва заметную волну чакры.

Наруто сделал полшага вперёд, но Сакура взмахом ладони удержала его, даже не оборачиваясь. Аканэ, заметив эти жесты, усмехнулся:

— Ну же, Узумаки. Разве ты не мечтал спасти невинного ребёнка? Ты же герой. Почему же не бросаешься сейчас в атаку? Ах, да, — он ударил ладонью в ладонь, изобразив озарение. — Тебе сказали держать себя в узде, иначе мальчишка может умереть.

Слова оборвались в звенящей тишине. Бровь Наруто дёрнулась, но он стоял, глубоко вкопав ступни в землю — сияние режима Мудреца дрожало вокруг, как натянутая струна.

Аканэ скользнул взглядом к Саске:

— И Учиха здесь. Один глаз — пламя гордости, второй — бездна, куда ты отправляешь своих друзей. Скажи, Саске, ты до сих пор решаешь, кому жить, а кому — гнить в искуплении?

Риннеган вспыхнул холодным фиолетовым отблеском. Саске не ответил — он просто стоял настолько недвижимо, что казался высеченным из ночного камня.

Аканэ усмехнулся, скользнул на шаг вправо — так, чтобы прямой луч луны лёг ему на лицо. Тёмные глаза, чуть хищная улыбка; вежливый тон, которым куда чаще отпускают язвительные замечания за чайным столиком, чем на поле боя.

— Вас я не звал на этот спектакль. Но всё же — не возражаю против вашей массовки. — Его взгляд стал холодным, скользнув по Саске и Наруто, а затем задержался на Сакуре. — Главная актриса всё‑таки ты, любимая. И развязка тоже должна быть твоей.

Сакура держалась. Но каждая фраза опускалась в сердце, словно он забивал клин тяжёлым молотком:

— Скажи честно, — его голос был ласковым, как шёлк, но в каждой складке скрывалась бритва, — тебе же нравится это, да? Нравится чувствовать вину за каждую смерть, за каждого искалеченного ребёнка. Нравится платить собственной плотью и прикусывать губы, чтобы всё‑таки остаться «спасительницей». Ты всегда приходишь на секунду позже, Сакура. Именно в этом твоя трагедия... и моё вдохновение.

Сакура сделала попытку вдохнуть, но воздух словно сгущался до вязкой смолы. Сердце ударило раз, другой, — и звук пульса отдался в ушах гулким колоколом. Аканэ лениво шагнул ближе, опёрся плечом о древний столб тории — будто позировал перед театральной публикой.

— Я дал тебе шанс, но ты выбрала бегство. — Он вытянул руку и полупривычным жестом указал на неподвижное тело Таисэи. — Забирай свой трофей. Сколько раз он ещё должен умирать в твоей голове, прежде чем ты признаешь очевидное? Ты причина всех этих смертей, не я.

Слова врезались в сознание, как кунаи, вложенные в раскалённую ладонь. Пространство вокруг Сакуры сжалось: стройные сосны, серые плиты святилища, даже воздух — всё навалилось на грудную клетку, будто мир решил сдавить её рёбра до хруста. Горло перехватило, во рту стало горько от металла. Это она шептала себе ночами: «Я виновата». Теперь чужие губы произнесли эту мантру вслух — и удар был стократ сильнее.

В груди будто зажгли раскалённый камень. От жара ломило ключицы, пальцы похолодели и налилась свинцом каждая мышца. В висках застучало: Таисэи мог умереть из‑за меня. Родители уже умерли из‑за меня. Глубоко внутри распахнулась старая рана — и чувство вины хлынуло наружу, как кипящее масло.

Она ощутила холодный пот под воротом, но не позволила себе отвести взгляд. Нет, не сейчас. Не показать ни дрожи. Она запрокинула плечи, будто подпирая собственный хребет, и заставила губы замереть в тонкой, почти издевательской улыбке — трещину в фарфоре, где кипит магма.

Внутри гремели качели: влево — «он прав», вправо — «я не позволю». Каждое колебание отзывалось вспышкой боли в сердце, будто кто‑то тянул её душу на дыбе. Но между этими спазмами рождалось твёрдое, тяжёлое, как гранит, решение: он больше не тронет моих людей. Никогда.

Она медленно разжала пальцы — ногти оставили полумесяцы на ладони — и сделала шаг навстречу Аканэ, вдохнув так глубоко, будто втянула в лёгкие всю ночь. Да, он коснулся самой незажившей раны. Но шрамы учат выносить боль.

Сакура подняла подбородок и, чувствуя, как за спиной напряглись Наруто и Саске, холодно ответила:

— Ты так любишь играть с чужим разумом. Смотри не заиграйся, Аканэ.

Её голос дрогнул едва заметно, но дрожь была уже не от страха; она рождалась из злой, целительной ярости — той, что поднимает на ноги даже после самых точных ударов.

Наруто переступил с ноги на ногу, в голосе прорезалась шероховатая ярость:

— Хватит говорить. Мы пришли за ребёнком, и мы уйдём вместе. Запомни это, гад!

Саске положил ему на плечо ладонь. Двое посмотрели на Сакуру: её лицо бледнело, но взгляд, напротив, темнел и твердел.

— Ты закончил? — тихо спросила она, проглатывая яд в горле. Аканэ кивнул, словно дворянин, предложивший лишний кусок торта.

Она сделала шаг, ещё шаг — и вдруг тихо обернулась:

— Наруто, клонов в кольцо. Саске, сейчас.

Аканэ усмехнулся:

— Ах, стратегические подсказки вслух? Думал, вы поумнели.

Саске уже исчез, вспыхнув единственным бликом риннегана, и появился у тела Таисэи. Поднял мальчика на руки, мгновенно проверив пульс. В тот же миг воздух заполнили полдюжины теневых Наруто, обступивших периметр, и образовали защитный круг. Плечи Аканэ дрогнули в одобряющем смешке, будто он аплодировал заочно. Он не сделал ни единого пасса, ни одной атаки. С лёгким поклоном отступил к зияющей арке тории.

— Мой спектакль только начинается. Благодарю за столь бурную премьеру, господа. — Он перевёл взгляд прямо на Сакуру, взгляд скользнул по её лицу, будто оставив резь. — Увидимся в финале, любимая.

Его силуэт замерцал, растворился в дрёмах темноты с тем же ленивым хлопком ладоней, которым когда‑то появился.

На площадке повисла тягучая тишина, пахнущая смолистым можжевельником и застарелой пылью храма. Саске держал Таисэи, ребёнок дышал неглубоко, но ровно. Наруто глядел туда, где исчез Аканэ, и тяжело, почти звериным рыком выдохнул.

Сакура провела ладонью по лицу, будто хотела стереть с кожи клеймо его слов. Мир слегка качнулся: она почувствовала головокружение, как мягкий крюк под рёбра. Наруто поймал её за локоть:

— Сакура‑чан, держись.

— Я... в порядке, — голос прозвучал глухо. Она не была в порядке, но мальчик уцелел, и это было единственное, что пока имело смысл. Она вытянула руку, проверила пульс на шее Таисэи. Живой. Тепло под её пальцами обожгло кожу, вернув обратно к реальности.

Саске, не сводя пристального взгляда риннегана со стороны, где исчез враг, сухо сказал:

— Он сыграл словами. В следующий раз попытается сыграть кровью. Но сегодня мы забираем то, за чем пришли, и возвращаемся.

Сакура кивнула, восстанавливая дыхание. Она поймала короткий взгляд Наруто — он был всё ещё зол, но злость теперь подпиралась сталью ответственности.

— Домой, — согласилась она и, впервые за эти часы, ощутила в голосе твёрдость. — Вернём Таисэи. А его слова... его слова — ничто. Хотя бы сегодня.

Троица развернулась к лесу, способная снова ступать в такт. На их плечах теперь лежал не страх, а миссия. Тени храмовых фонарей вытягивались за ними, как длинные чёрные шлейфы. А в темнеющем небе звёзды раскалывались холодным стеклом — такого же цвета, как правда, которую они все знали: финал спектакля ещё впереди.