Танабата

Действуй так, будто
потерпеть неудачу невозможно.
Дороти Брэнд

Она ощущала эту силу. Как раньше — тогда, когда только начинала тренировки с Цунаде и училась по крупице собирать чакру для Бьякуго. Тогда ей приходилось буквально выдавливать из себя каждую каплю, подчиняя тело, дыхание и разум. Сейчас было похоже — только глубже. С каждым вдохом внутри рождался хрупкий, но настоящий центр, где кипела её мощь, пока ещё едва заметная, но неумолимо растущая.

Если у них выйдет — у неё будет шанс. Шанс вырваться. И сейчас, когда никто не придёт, никто не спасёт, она могла полагаться только на себя. Её не держали цепи, не приковывали кандалы — но клетка была, и она это знала. И всё же у неё была цель. Она знала, кто её ждёт. Там, дома. И не имела права сломаться. Один шанс — и она покинет это отвратительное место. Один шанс — и она выживет. Ради них. Ради себя.

Тихий, почти неуловимый голос в голове, как будто вынырнувший из воспоминаний, шептал с теплом: "Ты умница, зефирка. Я верю в тебя. У тебя всё получится. Только борись."

И она боролась.

Ей было больно осознавать, что в какой-то степени она предает всех. Она могла бы огрызаться, послать Аканэ нахуй и не сказать ни слова. Но цена этого выбора была бы слишком высокой для девушки. Её дети не должны были пострадать. Сакура была совестливой и слишком ответственной, чтобы смириться с этим выбором. Пусть и осознавала, что в данной ситуации вариантов было немного.

Она пыталась понять, как именно её пичкали чакроподавителями: возможно, ей что-то вводили, пока она была в отключке, или добавляли в еду и воду. В случае последнего варианта у неё не было даже малейшего шанса сопротивляться, ведь отказаться от воды означало бы просто истощить свой организм. Но даже несмотря на это, она чувствовала, как её организм адаптировался. Медленно, но верно препарат переставал действовать. И оставалось уповать на то, что Аканэ об этом не догадывался.

После её "выступления" он оставил её в покое. Ему, безусловно, понадобится что-то ещё, он так легко ее не отпустит. Но пока она могла копить силы и ждать. Сидя на уже почти родном матрасе, она медитировала с той же сосредоточенностью, с какой когда-то в юности училась владеть техникой, которая сделала её по-настоящему опасной.

Потоки чакры, хоть и ещё не такие сильные, были уже достаточно плотными, чтобы ощущаться как настоящие волны — мягкие, упругие, движущиеся по телу с каждой секундой всё смелее. Она чувствовала, как они собираются в одной точке, и это ощущение было невероятно прекрасным. Она снова становилась собой.

На лице появилась тихая, удовлетворённая улыбка — не наигранная, не истеричная, а настоящая.

"Хрена с два я тут останусь, уебки."

Но она не спешила залечивать раны, не хотела давать никому повода усомниться в своей беспомощности. Лучше казаться слабой, чем заставить их быть осторожнее.

Сакура никогда не стремилась к силе ради самой силы. Ей хватало того, что она знала: она сильна. Она может. Она умеет. Её сила была не предметом гордости, а частью её самой. Но побывав в, пожалуй, самом уязвимом и низком состоянии за всю свою жизнь, она как никогда теперь ценила то, чем обладала. И вкус этой силы теперь казался ей самым сладким из всех.

Ей нужен был всего один шанс. И если он представится, она вырвется, а тем, кто встанет у неё на пути, останется только гадать, в какой именно момент их бошки отлетели в сторону. И, возможно, если время позволит, она даже насладится каждой секундой их страданий.

На третий день заточения Сакура уловила странный, непривычный звук — суету за пределами привычного ритма. Топот, резкий и сбивчивый, разрезал тишину, словно остриё кинжала. Она затаилась и сосредоточилась, пытаясь услышать больше. Шум не стихал — он нарастал, будто с каждой секундой вокруг вспыхивал всё больший хаос.

Где-то за тонкими стенами камеры послышался напряжённый голос, сорвавшийся на фальцет:

— Там... на острове сработали сирены. Произошёл обвал, причины неизвестны. Мы подозреваем диверсию...

Сакура приподнялась, замирая на локтях. Мышцы затекли от многодневной неподвижности, но сейчас она их не чувствовала.

Это было оно.

— И как они смогли прорваться на остров?! — взревел Аканэ, и в его голосе кипела ярость, едва удерживаемая на поводке. — Чем вы там, блять, занимались, что пропустили врага?! Я тебя спрашиваю?!

На лице Сакуры появилась тень улыбки, медленно расползающаяся от губ к глазам. Она уже не сомневалась: в этом хаосе на острове был замешан Какаши. Значит, они получили её послание. Значит, она не зря говорила. Не зря держалась. Значит — был шанс.

Снаружи продолжалась суматоха. Крики, лязг оружия, громкие команды. По помещениям словно пронеслась буря, и Сакура едва ли не с замиранием сердца слушала, выхватывая куски разговоров и стараясь удержаться от преждевременной радости. Она молилась всем богам, что знала, чтобы Аканэ ушёл. Уехал. Исчез.

Вдоль коридора приближались шаги — уверенные, чёткие, в ритме спешки. Она мгновенно отреагировала, свернувшись на матрасе в напряжённый клубок. Задержала дыхание, сосредоточившись на том, чтобы выглядеть как можно более безжизненно. Сердце, предатель, громыхало в груди, отзываясь тяжёлым эхом по всему телу, но она усилием воли вернула себе контроль.

Ключ с металлическим щелчком провернулся в замке. Дверь открылась, и в камеру вошёл он.

Аканэ подошёл медленно, не торопясь. Его шаги скользили, как будто он прогуливался, а не вторгался в личное пространство. Он опустился на корточки, с лёгкой улыбкой наклонился к ней и провёл рукой по её волосам, осторожно заправляя прядь за ухо, словно это было проявлением заботы.

Сакура дёрнулась, и её глаза метнулись вверх, встретив его взгляд — тот самый, который заставлял кожу покрываться мурашками, а пальцы бессознательно сжиматься в кулаки.

— Тише, любимая, — прошептал он с показной нежностью. — Это всего лишь я.

— Что тебе от меня ещё нужно? — её голос прозвучал холодно и хрипло. Она вложила в него всю ненависть, что разъедала изнутри. Он не заслуживал даже слога, но она хотела, чтобы каждое слово било, как удар.

— Пока ничего, — отозвался он с лёгкой усмешкой. — Я просто хотел тебя навестить. К сожалению, мне придётся ненадолго уйти.

Её дыхание сбилось, но он этого не заметил. Внутри неё всё сжалось в напряжённый сгусток — и в этом сгустке разгорелось настоящее ликование. Он уходит.

Шанс. Это был её шанс.

Но она держалась. Лицо оставалось прежним — упрямым, твёрдым. Радоваться было ещё рано.

— Надеюсь, по пути ты споткнёшься и свернёшь себе шею, Аканэ.

— Ты так мила, любимая, — ответил он, по-прежнему с той мерзкой ухмылкой, в которой сквозила извращённая нежность. — Но я постараюсь вернуться к тебе целым и невредимым. А ты, пожалуйста, веди себя хорошо. Ты ведь помнишь, какие последствия тебя могут ждать?

О, она прекрасно помнила.

И всё же ни на секунду не сомневалась: он проиграет. Он не сможет удержать её. Она спасёт себя и своих детей. Она разорвёт его планы на куски. И если он рискнёт сделать шаг в их сторону — заплатит за это очень дорого.

— Я поняла, — проговорила она сквозь зубы, отмеряя каждую букву.

— Вот и ладушки, — довольно сказал он, поднимаясь. — Не скучай, любимая.

Он вышел, не оборачиваясь. И с его уходом по камере разлилось вязкое, почти сладкое напряжение.

Катись в ад, Аканэ. А я отправлюсь домой.

Прислушиваясь к каждому шороху, Сакура выжидала. Она не могла просто так выломать дверь и рвануть в темноту — её не спасёт сила, если шаг будет неверным. Всё должно быть точно, выверено, хладнокровно. Но время подло тянуло за нервы, превращаясь в настоящего палача. Оно текло с пугающей скоростью, как песок сквозь пальцы, и чем дальше, тем сильнее обострялось чувство, что либо она успеет — либо проиграет.

Шум за стенами давно стих. По обстановке и по ощущению в теле она поняла: он ушёл.

Внутри всё кипело. Чакра бурлила, стучала в каждую клетку, напоминала о себе тяжёлым пульсом, словно океан, рвущийся пробить шлюзы. Она чувствовала силу, чувствовала её объём, но пока не могла использовать. План требовал не грубой атаки, а терпеливой подготовки.

Сакура напряжённо перебирала варианты. Уйти незамеченной не получится — слишком открытая система, слишком много тупиков. Единственный шанс — если кто-то сам откроет ей дверь. И лучше бы этот кто-то оказался не слишком внимательным.

Минуты тянулись, как сырая лапша — длинные, липкие, бессмысленные. Она почти теряла надежду, что кто-то вообще сюда явится.

И вдруг — шаги. Нерешительные, мягкие, почти стеснительные. Не военные, не тяжёлые. Может, повезло?

Ключи тихо звякнули, замок щёлкнул, и в проёме показался щуплый паренёк с подносом в руках. На вид — едва ли старше двадцати, лицо серое, уставшее, неуверенное. Видимо, принёс ей обед. Или ужин. Здесь легко было потерять счёт времени.

Прости, малыш. Тебе сегодня не повезло.

Она сидела в углу, почти сливаясь с серыми стенами, как загнанный зверь. Вся сжалась, готовая к броску, но не двигалась. Только глаза следили — острые, холодные, внимательные. Парень наткнулся на её взгляд, вздрогнул и замер. Потом, стараясь не спровоцировать ничего лишнего, поставил поднос в двух метрах от неё и уже было собрался отступить, как её голос догнал его у самой двери:

— Эй. Сигаретки не найдётся? Страшно хочу курить.

Он напрягся. Спина выпрямилась, как струна. Сакура почти слышала, как в нём борется инстинкт бежать и что-то вроде вежливости. Он обернулся медленно, будто опасаясь увидеть вместо девушки хищника. И не ошибся.

— Не положено, — пробормотал он, явно рассчитывая, что на этом всё закончится.

— Да ладно тебе. Что, жалко? Это всего лишь сигарета, — её голос был мягким, почти игривым, но в глазах плескалось что-то другое. И он это почувствовал.

Он замялся, бросил взгляд по сторонам, проверяя, не смотрит ли кто. Потом медленно подошёл, ковыряясь в кармане. Сакура молча наблюдала, как его дрожащие пальцы достают измятую сигарету и протягивают ей. Она взяла её, зажала зубами и чуть приподняла бровь.

— И как, по-твоему, я её зажгу?

Он нервно улыбнулся, выдохнул и полез за зажигалкой. Пару раз не попал по колесику, потом, наконец, высек искру и протянул дрожащую ладонь ближе к её лицу.

Вот и попался.

Резким движением, быстрым, как вспышка, она активировала скальпель чакры и ударила точно под кадык, глубоко, чисто. Кровь хлынула мгновенно, с гортанным бульканьем. Глаза паренька расширились от ужаса и непонимания, но уже было поздно. Он захлебнулся и завалился на пол, срывая дыхание в собственной крови.

Сакура осталась сидеть, спокойно наблюдая за его последним взглядом. Никаких эмоций. Только чистое выполнение задачи.

— Один готов, — шепнула она себе под нос и поднялась.

Подошла к телу. Без суеты, без дрожи. Стала обыскивать: ключи — есть. Кунай — прекрасно. Пара свитков, фляжка с водой — пригодится. Задержала взгляд на его руке — в ней всё ещё зажата зажигалка. Сакура аккуратно вытащила её, прикурила сигарету и глубоко затянулась.

Горечь дыма обожгла лёгкие, но как же сладко это ощущалось.

Да, она успела соскучиться по этому чувству.

О том, что она только что сделала, и о том, что ещё предстоит, она подумает потом. Сейчас — только вперёд. Ей ещё нужно выбраться отсюда.

Она уверенно открыла дверь камеры, в которой провела, по её подсчётам, около недели. Стены были те же, воздух — такой же затхлый и пыльный, но теперь он казался другим. Он пах... свободой. Или её предвкушением.

Сакура не позволяла себе замешательства. Сейчас каждая секунда имела цену, и цена эта была слишком высока. Она быстро оценивала обстановку, прокручивала в голове детали. В прошлый раз, когда её вывели отсюда, они свернули направо — значит, вглубь. Выход должен быть в противоположной стороне.

Она подавила любые эмоции — оттеснила страх, вытеснила сомнения. В руке — кунай. В голове — только план.

Её не интересовало, сколько людей придётся убить сегодня. У неё была цель, и никто не имел права стоять на её пути. Здесь не было невинных. Каждый из них хотел видеть её сломанной, покорной, мёртвой. А значит — пощады не будет.

Сакура двигалась быстро, с точностью тренировочного броска: скользила вдоль стен, избегала открытых углов, вслушивалась в воздух. О, как же ей сейчас не хватало её катаны. И если судьба сегодня к ней благосклонна — она её найдёт.

Затаившись у поворота, она прислушалась. Справа, за перегородкой, доносились приглушённые голоса — двое шиноби вполголоса обсуждали что-то рутинное. Возможно — смену, возможно — её. И это была их последняя беседа.

Она не дала себе времени на колебания.

Бесшумно приблизившись к углу, она метнулась вперёд — в долю секунды вынырнула из тени и метко всадила кунай первому в висок. Второй только успел повернуть голову и распахнуть глаза от ужаса, прежде чем Сакура обхватила его шею, резко дёрнула — и позвонки с глухим хрустом сместились.

Оба тела рухнули почти одновременно. Ни звука тревоги. Она обшарила их быстро. Боезапас — слабый. Запоминать лица — бессмысленно. У неё не было на это времени.

Пройдя ещё несколько шагов, она заметила приоткрытую дверь. Метнулась ближе и осторожно заглянула внутрь.

Оружейная.

На секунду у неё даже сбилось дыхание. На стене, словно ожидая хозяйку, висела её катана — блестящая, идеально отбалансированная, в той самой чёрной лакированной ножне с гравировкой. Рядом — взрывные свитки, несколько фляг, запасное снаряжение.

— Ты сорвала джекпот, Харуно, — прошептала она, едва уловимой улыбкой.

Катана легла в руку, как будто и не покидала её ни на день. Мышечная память сделала своё — хват уверенный, привычный. Её рука снова чувствовала вес. Силу. Уверенность. Она схватила горсть свитков, убрала в сумку. По пути уже оставила пару ловушек. Ещё пригодятся. Кто не умрёт от её руки — умрёт от взрыва.

Она шла дальше, вырезая врагов без колебаний. Те, кто стоял на её пути, даже не успевали крикнуть. Резкие удары, короткие выпады, кровавые следы — всё оставалось за спиной. Сакура прорывалась, и ни один коридор не мог её остановить. Гребаный лабиринт. Но даже он не был вечен.

Она шаг за шагом шла к выходу, как зверь, чующий свежий воздух. Как человек, слишком долго державший дыхание под водой. И когда уже начинала терять веру — одна из дверей поддалась, с глухим щелчком сорванного замка распахнулась — и за ней был свет.

Солнце. Оранжевое, палящее, яркое. Перед ней расстилалась пустыня — тёплая, бескрайняя, пыльная. Свобода имела вкус песка и запах горячего камня. Она выдохнула. Не как спасённая. А как охотник, вырвавшийся из клетки.

Сакура рванула вперёд, и на бегу начала складывать печати. Ловко, быстро, без запинки. Свитки вспыхивали один за другим, по цепочке, подрывая коридоры и перекрытия. Внутри всё взрывалось, рушилось, и подземелье, что держало её в плену, начало умирать под грохотом, достойным гнева богов.

— Прощай, — выдохнула она, даже не оборачиваясь.

Она шла домой.

Сакура шла до самого захода солнца. Песок был повсюду — в ботинках, под ногтями, в складках одежды, даже на зубах. Он скрипел при каждом шаге, влетал в глаза и забивался в волосы. Солнце безжалостно поливало её с неба, превращая кожу в обожжённую корку. Рот давно пересох, язык стал шероховатым, как наждачка. Первая фляга подходила к концу, и каждый глоток воды теперь приходилось отмерять с точностью хирурга.

Чтобы хоть как-то защититься от песчаных потоков, она отрезала кусок платья и туго обмотала лицо. Варварский метод, но другого не было. В этот момент она всерьёз завидовала Какаши с его излюбленной маской — она бы сейчас пришлась как нельзя кстати.

Небо постепенно окрашивалось в оранжево-рубиновый оттенок. Тени удлинялись, а песок под ногами из обжигающего становился просто горячим. Сакура понимала: времени почти не осталось. С приходом темноты пустыня обнажит другое лицо — ледяное, жестокое, смертельное.

Она остановилась, вымотанная до предела, и медленно опустилась прямо на груду ещё тёплого песка. Ноги дрожали, руки с трудом слушались, а в голове звенело от усталости.

Пустыня лгала. Днём она убивала жарой. Ночью — холодом.

Сакура заставила себя подняться. Сейчас нужно не падать — нужно выжить.

Она отложила катану, достала кунай и принялась копать — методично, упорно, стиснув зубы. Песок сыпался обратно, обволакивал пальцы, но она не останавливалась. Яма получалась неглубокой — на большее у неё не было сил — но уже могла частично защитить от ночного холода.

Сложившись в яме, обложилась плащом, катаной и сумкой, стараясь спрятаться от пронизывающего ветра. Устала настолько, что мысли начали путаться. Но именно в этом полусознательном состоянии она вдруг уловила нечто странное.

Изнутри — тепло.

Не от плаща, не от дыхания. Глубже. Где-то под рёбрами, ближе к животу — будто мягкое пульсирующее свечение. Оно не согревало полностью, но не позволяло ей окончательно замёрзнуть.

Она не поняла, откуда это взялось. Возможно, чакра. Возможно, остаточная регенерация. Может, тело всё ещё боролось. Но в этом тепле было нечто... правильное. Живое.

Она улеглась, прижав колени к груди, и подняла взгляд к небу.

Звёзды.

Тысячи звезд, чётких, сияющих, кристально чистых. В Конохе она никогда не видела небо таким. Здесь оно было настоящим — холодным, бесконечным, равнодушным. И в этом равнодушии было что-то удивительно утешающее.

Она вспоминала Какаши. Его голос — ровный, спокойный, как будто ничто не могло его поколебать. Вспоминала, как он иногда замолкал в самый напряжённый момент — и тишина с ним рядом переставала быть страшной. Вспоминала, как он умел слушать, молча, но глубоко, будто ловил каждое движение её души. И как смотрел на неё в те редкие мгновения, когда позволял себе быть живым — не Хокаге, не стратегом, а просто Какаши.

Если ты сейчас где-то рядом... если ты идёшь мне навстречу... я не сломаюсь.

А потом — образы. Трое. Айри — та, что всегда поднимает глаза первой и бросает вызов самой себе. Рэн — сдержанный, точный, внимательный до жути. И Таисэи — шумный, упрямый, но с сердцем, которое нельзя не любить.

Она вспоминала, как они стояли перед ней на тренировке. Как ссорились. Как вместе дрались за право стоять рядом. Как смотрели на неё, когда думали, что она не видит — с уважением, доверием, надеждой. Они не должны узнать, что их сенсей погибла вот так — в пустоте.

Сакура почувствовала, как внутри всё сжалось. Сердце билось медленно, но уверенно, как стук барабана в бою. В груди возник тремор — не от холода, а от нарастающей тяжести. Руки подрагивали, дыхание стало сбивчивым. Организм сдавался. Но разум — нет.

Песок холодел, небо тускнело, и даже её внутренний голос начал подсказывать, что можно лечь и просто не вставать. Остаться. Замереть. Раствориться. Здесь так тихо, так спокойно. Всё уже позади...

Нет.

Лица троих — перед глазами. Взгляд Какаши — рядом. Её шаг вперёд — только её. Но сделан ради них.

— Я не сдамся... — прошептала она, едва слышно, сжалась крепче, натянула на себя край плаща.

Ночь обнимала её холодом, но внутри теплился огонь. Он ещё горел. И этого было достаточно.

Сакура проснулась с первыми лучами солнца. Тепло настойчиво прижалось к щеке, пробираясь под ворот одежды, и заставило её открыть глаза. Несколько часов тревожного сна не восстановили сил — но дали крохи. Хватит, чтобы снова идти. Хватит, чтобы не умереть прямо здесь. Она приподнялась, откашлялась — песок прилип к губам, к щекам, к ресницам. Тело болело, но подчинялось. Пальцы нащупали ткань, натянутую над ямками. Конденсат всё же собрался — мало, едва ли хватило бы, чтобы смочить ладонь.

Она аккуратно выжала ткань в горлышко пустой фляги — и сделала один глоток. Вода была тёплая, с привкусом ткани и пыли. Но она спасала. Она была жизнью.

Сакура собрала свои немногочисленные пожитки. Катана, оставшиеся свитки, фляга, порванный плащ, кусок ткани на лице. И пошла.

Её окружала бесконечная песчаная равнина. Палящий свет бил в глаза, отражаясь от золотистого моря. Ноги предательски вязли, суставы горели, спина ломила. Жажда пульсировала внутри — настойчивая, липкая, всепоглощающее желание глотнуть ещё, и ещё... и ещё.

В какой-то момент она перестала чувствовать время. Было только движение.

И вдруг — он. Какаши. Стоит впереди. Рука в кармане, волосы растрепаны. Смотрит на неё, как всегда — спокойно, глубоко, как будто знает, что она справится.

— Зефирка, — зовёт он. — Я здесь. Просто иди ко мне.

Она делает шаг. Второй. В груди что-то ёкает. Неужели?.. Но рядом появляются другие лица. Рэн. Айри. Таисэи. Они тянут её за руки, смеются, как после тренировки, зовут:

— Сенсей, не отставай! Мы нашли дорогу!

Сакура тянется к ним, но вдруг — другое. Родители. Стоят немного поодаль. Мать улыбается, отец протягивает руки. Они зовут мягко, нежно.

— Домой, Сакура. Пора домой...

У неё дрожат пальцы. Так давно она не видела их лиц. Так хочется подойти, просто обнять. Уткнуться в мамину грудь. Остановиться. Перестать бороться. Но дети — тянут сильнее. Их глаза смотрят с верой. И с тревогой.

— Пойдём, — говорят они. — Пожалуйста.

И она идёт. Пока ноги держат. Пока сердце бьётся. Пока хоть что-то внутри горит. Видения исчезают. Перед ней — скала. Одинокая, серая, растрескавшаяся, но реальная. И она отбрасывает тень.

Сакура почти падает внутрь этой тени. Прислоняется спиной, опускается на землю и, не раздумывая, теряет сознание.

Очнулась она уже вечером. Воздух снова становился прохладным. Лёгкий ветер скользил по шее, песок больше не обжигал кожу. И было странное ощущение, будто кто-то тянет её вперёд. Не просто чакра. Что-то изнутри подталкивало: Вперёд. Не стой. Двигайся. И она пошла.

Шла почти всю ночь. Медленно, упрямо, словно ломая пространство шагами. Песок снова хлестал по лицу, фляга давно опустела, кожа потрескалась, глаза воспалились. Но она шла. Пока небо над ней не взревело.

Песчаная буря.

Ветер ударил мгновенно. Воздух наполнился мельчайшими иглами, песок бил по щекам, вгрызался в губы. Она упала, прижимаясь к земле, закрывая голову. Тело било в агонии.

Всё. Конец. Конец. Здесь и сейчас.

Всё внутри сжалось. Она хотела сдаться. Хотела закрыть глаза и позволить пустыне забрать её. Она выжила в плену. Она прошла бой. Она шла до конца. Но сейчас — не может.

А если он ищет меня? Если Какаши идёт? Если кто-то рядом? Если шанс — ещё есть?

Сакура медленно подняла голову, нашарила рюкзак, дрожащими пальцами извлекла два оставшихся свитка. Последний козырь.

Она прикрепила их к сумке и отползла как могла в сторону. Песок срывал дыхание, сдирал кожу, но она ползла. Сквозь боль. Сквозь бурю. Пока не взорвалось.

Оглушительный грохот пронёсся по равнине, ударная волна сбила остатки воздуха из лёгких. Свет — ослепительный. Песок — взлетел, закружился, оглушил. Сакура лежала на животе, лицом в песке. Сил больше не было. Но прежде чем её сознание окончательно угасло, она увидела движение.

Силуэты. Расплывчатые, высокие, приближающиеся.

Только бы это был ты...

И тьма накрыла её, тёплая, глубокая, как объятие.

Первое, что почувствовала Сакура, — прикосновения. Настойчивые, липкие, чуть прохладные пальцы, что щекотали кожу, как назойливые мухи. Тело саднило — каждое движение отзывалось тупой, жгучей болью. Эти прикосновения раздражали, резали её изнутри, мешали отдышаться. Поэтому, не открывая глаз, она недовольно пробормотала:

— Да отвалите вы уже наконец... что вы меня тыкаете...

На это последовал почти истеричный вскрик где-то рядом у уха:

— Ками! Вы очнулись! Сакура-сан, вы меня слышите?!

— Ещё бы. С таким ором... я, может, почти оглохла, — выдавила она сквозь слипшиеся губы.

С трудом разлепив веки, Сакура попыталась сфокусировать взгляд. Всё плыло — белый потолок, полосы солнечного света на стене, тени от штор. Перед ней мелькнуло лицо — молодая девушка в медицинской форме, с растрепанными волосами, глазами на мокром месте и, видимо, слишком громким голосом.

Медик. Госпиталь.

Запахи подтвердили это: йод, свежая ткань, медицинская паста, вываренные бинты. Значит, её нашли. Слава Ками.

Рядом вдруг раздался знакомый, насмешливый голос, в котором звучало облегчение:

— Узнаю тебя, Харуно. Не успела прийти в себя и уже третируешь наших медиков.

Сакура повернула голову — и сквозь мутное зрение различила широкие плечи, замызганную маску и оскал в пол лица.

— Значит, тебе я обязана за своё спасение, Канкуро?

— Один-один, Сакура. Теперь мы в расчете, — хмыкнул он, подавая знак медсестре.

С помощью всё той же крикливой, но старательной медички Сакура села. Рёбра ныли, кожа натянулась болезненно, но она держалась. Она не жаловалась. Она — жила. И этого уже было достаточно.

— Сколько я здесь? — хрипло спросила она, — Мне нужно в Коноху. Немедленно.

Канкуро уселся в кресло у кровати, скрестил руки и смерил её взглядом, в котором сквозило усталое раздражение и искреннее беспокойство:

— Ты себя в зеркало видела? На тебе живого места нет. Куда ты сейчас попрёшься?

Сакура отвела взгляд. Она не думала о себе. Её сердце давно было не здесь. Оно было там.

— Там мои дети, Канкуро. Мои ученики. Рэн, Айри, Таисэи. Он знает, что они для меня значат. И когда Аканэ поймёт, что я сбежала — он обязательно придёт за ними. Мне нужно быть в деревне. Сейчас же.

Её голос был тихим, но в нём застывало стальное лезвие. Он не был просьбой. Это было предупреждение. Канкуро нахмурился. Помолчал. Потом тяжело выдохнул:

— За ними приглядывает твоя подруга. Ино. Да и Наруто сейчас в деревне. Ты же знаешь, он их не отдаст.

— А ты не знаешь, на что способен этот человек, — прошептала Сакура, сжав одеяло так сильно, что побелели костяшки пальцев. — Аканэ протянул руки дальше, чем ты можешь себе представить. В деревне есть предатели. Мне нужно хотя бы предупредить их.

Комната будто потемнела. Тени на стенах удлинились. Канкуро больше не улыбался.

— Хорошо, — серьёзно сказал он. — Мы отправим письмо в Коноху прямо сейчас. Через зашифрованный канал, со срочной пометкой. Это дойдёт быстрее, чем ты. А ты...

Он кивнул в сторону медички.

— Дай себя хотя бы осмотреть. Выглядишь паршиво.

— Спасибо, что напомнил, — скривилась Сакура, но глаза её стали мягче. — И... спасибо, что нашли меня.

Он махнул рукой, будто отгоняя пафос, но всё равно не смог скрыть облегчения. Она жива.

После того как эта горластая медсестра, иначе Сакура уже не могла её называть в своей голове, закончила осмотр, обработала ожоги и наложила компрессы, наступил долгожданный момент: можно было выдохнуть. Хоть чуть-чуть. Боль никуда не ушла, но стала приглушённой — как будто тело решило дать ей передышку.

Канкуро, как и обещал, уже отправил послание в Коноху. Гаару она не видела — видимо, он всё ещё был на совете. Хотя Сакура догадывалась: по прибытии Канкуро наверняка уже сообщил брату о её спасении. А значит, он тоже должен знать. Она так хотела увидеть его.

Но несмотря на усталость и попытки расслабиться, сердце колотилось в груди, как пойманная птица. Мысли рвались в Коноху. К её детям. К Рэну, Айри, Таисэи. К тем, кто был в опасности. Я должна их защитить.

Ночь уже давно опустилась на Суну. Больница погрузилась в тихую дрему. Шторы колыхались от сквозняка, где-то пищали приборы, но коридоры опустели. Ей не спалось.

А ещё... до боли хотелось курить.

Она нехотя соскребла себя с кровати, бросила взгляд на кресло, где кто-то заботливо оставил кофту, и натянула её поверх бинтов. Ноги не слушались, но она упрямо вышла из палаты, стараясь не производить шума.

Пробравшись через пару пустых коридоров, Сакура добралась до запасного выхода. Возле боковой лестницы стоял мужчина — молодой, в форме медперсонала, с закатанными рукавами и сигаретой в зубах. Он подпрыгнул, когда она шагнула из тени прямо к нему.

— О Ками! — выдохнул он. — Вы... вы ведь...

Сакура усмехнулась и, понизив голос, тихо сказала:

— Угостите сигареткой — и мы друг друга здесь не видели.

Он, не веря в происходящее, торопливо протянул ей пачку и зажигалку. Сделала пару затяжек, но... вместо желанного покоя — тошнота. Ненавистный дым не согревал — отталкивал. Даже лёгкий привкус горечи, который раньше напоминал ей о жизни, теперь казался чужим.

Она выкинула недокуренную сигарету и, не попрощавшись, поплелась обратно.

Песок вымыл из меня всё. Даже желание курить.

Подходя к своей палате, Сакура вдруг услышала громкий голос, почти рёв, раздавшийся изнутри:

— Как вы можете не знать, где она, чёрт возьми?!

— Какаши, — возмущённо, но тише отвечал ему Канкуро. — Она была здесь буквально полчаса назад! Медсестра её проверяла! Она спала! Я не знаю, куда она могла деться!

Сакура закатила глаза, опёрлась на косяк двери, уставившись на растерянную картину перед собой, и хрипло пробормотала:

— Не ссорьтесь, мальчики. Помада у меня.

Повисло гробовое молчание. Все головы повернулись к ней, застыв. Она, не теряя невозмутимости, прошаркала в палату и с приглушённым стоном рухнула обратно на кровать.

— Выдыхайте. Я просто вышла покурить.

Какаши метнулся к ней.

— Ты в себе, Сакура?! — начал он. — Тебя искали по всей больнице! Все подняты на уши, а ты... ты покурить вышла?!

— Да уж, — фыркнула она, прикрывая глаза, — тупо вышло. Проделала такой путь, а ваши сигареты — полное дерьмо. Уж простите, Казекаге-сама, — добавила она с лёгкой усмешкой, заметив, как в проёме замер Гаара.

— Ками... ты действительно ненормальная, — пробормотал Канкуро, качая головой, хотя уголки его рта чуть дрогнули.

— Мы все ненормальные, друг мой, — слабо улыбнулась она, переводя взгляд на Какаши. — Ну что, будешь дальше столбом стоять... или обнимешь меня?

Какаши сдался. Он рассмеялся — искренне, хрипло, немного надломленно, — и рухнул рядом с её кроватью на колени. Обнял — крепко, с отчаянием, с облегчением, с той силой, в которой была и слабость.

— Ты жива... ты здесь...

Сакура положила руку ему на спину. Впервые за долгое время ей стало по-настоящему тепло. Он был рядом. Он пришёл к ней.

— Да, я здесь, — прошептала она. — Всё будет хорошо.

Гаара и Канкуро переглянулись, и почти синхронно пробормотали:

— Мы... вас оставим.

И, не оборачиваясь, вышли, тихо закрыв за собой дверь.

Какаши уткнулся лбом в её плечо, молчал. В его дыхании чувствовалась дрожь. Сакура проводила пальцами по его волосам, едва касаясь, как будто боясь, что он растворится, если надавить сильнее.

— Ты не представляешь... сколько я ждал этого момента, — выдохнул он.

— А я всё думала — успеешь ли. И когда мне казалось, что уже не смогу — внутри что-то говорило: "Он идёт. Терпи. Ты ещё увидишь его."

Он поднял голову, их взгляды встретились.

— Сакура...

— Какаши, — она улыбнулась — уставшая, раненая, но настоящая. — Я всегда буду возвращаться к тебе. Чего бы мне это ни стоило.