Танабата

Человек, который совершил
ошибку и не исправил ее,
совершил еще одну ошибку.
Конфуций

Какаши казалось, что именно сейчас он счастлив как никогда прежде. Глубоко внутри разливалось редкое, почти забытое чувство — полное, безоговорочное счастье. Ему хотелось скакать, как ребёнку, — и не от адреналина после битвы, а от переполнявших его тихих эмоций: любви, умиротворения, легкости.

Он шел рядом с Сакурой, их плечи то и дело соприкасались, и каждый раз в груди словно вспыхивала искра. Внутри всё пело. Он снова чувствовал её рядом — живую, улыбающуюся, тёплую. Всё было в его руках. Всё, что он так глупо отпустил, что пытался забыть, что хоронил под маской рассудительности и самоконтроля. И теперь, когда ему дали второй шанс, Какаши не собирался вновь упустить его. Никогда.

Он знал — слишком поздно понял — что все эти годы прятался за долгом, за титулом, за страхом. Он оттолкнул Сакуру, надеясь защитить её, но нанёс только боль. Себе. Ей. Им обоим. Этот грех он понесёт до конца своих дней. Но теперь он будет искупать его каждый день. Каждый взгляд. Каждое прикосновение.

Ками... как же он скучал по её улыбке.

От того, чтобы не схватить и не поцеловать её прямо посреди дороги, его останавливало только присутствие детей. Те шли чуть впереди, иногда бросая на них косые, подозрительные взгляды. Особенно Таисэи — тот буквально кипел от нетерпения. Какаши невольно прыснул от смеха, опуская взгляд в землю. И именно в этот момент Таисэи, как будто уловив момент, встал как вкопанный, упер руки в бока и с притопом выдал:

— Объяснитесь, Хокаге-сама! Я больше не могу!

Сакура чуть не споткнулась от неожиданности и тут же осадила его:

— Таисэи, не стоит так себя вести с Хокаге!

— Но сенсей, он прав! — встрял Рэн, нахмурив брови. — Вы теперь уйдете от нас?

В его голосе звучала щемящая нотка. Он не кричал, не жаловался — просто боялся. Как ребёнок, который слишком быстро привязался.

Сакура на секунду замерла. В её глазах вспыхнули эмоции, с которыми она не знала, как справиться. Вчера всё казалось таким простым: ярмарка, танцы, дети, Какаши. А сегодня — вот она, реальность. И в ней у каждого свои страхи.

Какаши тяжело вздохнул и присел на корточки перед детьми, оказываясь с ними на одном уровне. Его голос звучал мягко, но уверенно:

— Послушайте, ребята. Ваша сенсей всегда будет с вами. Это не изменится, сколько бы ни прошло времени. У нас с ней очень долгая история, возможно, когда-нибудь она расскажет её вам. Но сейчас... вы её семья. — Он обернулся к Сакуре, задержав на ней взгляд. — А семью не бросают. Никогда. Поэтому не бойтесь. Я не украду её у вас. Разве что... иногда.

Айри шагнула ближе и с надеждой спросила:

— Обещаете?

Какаши с лёгкой улыбкой приложил кулак к сердцу:

— Слово Хокаге.

Сакура, всё это время молча наблюдавшая за ними, вдруг шагнула ближе:

— Я тоже обещаю, мои котятки. Что бы ни случилось, я всегда буду рядом. Какаши прав, мы семья. А семью не предают и не оставляют.

С этими словами дети дружно кинулись к ней, обнимая со всех сторон. Сакура чуть не потеряла равновесие от такой волны эмоций и тёплых объятий, но удержалась. Над их головами она поймала взгляд Какаши и тихо, одними губами, прошептала: спасибо.

— Всё, всё, отставить сопли, — бодро хлопнула она по их плечам. — Нам пора возвращаться!

— И зачем вам такая невыносимая женщина, Хокаге-сама? — буркнул Таисэи, недовольно фыркая.

— Ты прав, — с самым серьёзным лицом согласился Какаши, на что Сакура в негодовании прищурилась. — Но вот от такой жены я бы точно не отказался.

— Ты идиот? — прошипела Сакура сквозь улыбку, но уши у неё уже пылали.

Оставшийся путь до Конохи прошёл в редкой для шиноби атмосфере: в шутках, в тёплых подколках, в тихом, крепнущем счастье. И Какаши подумал, что эти дети — хоть и чертовы обломщики — могут быть и самой большой поддержкой. Такой, о какой он даже не смел мечтать.

Расставшись с командой Сакуры у ворот деревни, Какаши медленно направился в сторону башни Хокаге. Он шел в одиночестве, с поднятым воротником плаща, пропуская мимо ушей шум улиц. Утро в Конохе было привычно суетным — торговцы кричали с прилавков, дети бегали по улочкам, из лавки Ичираку уже доносился аромат свежего бульона. Всё вокруг жило своей жизнью. Но он не мог отделаться от странного ощущения пустоты, медленно оседающей в груди.

Приятная прогулка закончилась, как только он вошёл в здание администрации. Башня встретила его, как всегда, холодным равнодушием: стены, документы, расписание, стопки свитков и записки от Шикамару, сложенные аккуратной стопкой слева. Он сел за рабочее место и провёл ладонью по гладкой поверхности стола. Всё было как обычно.

И в этом «как обычно» была вся проблема.

Он оглянулся — всё вокруг казалось почти таким же, каким было четыре года назад. Почти.

Почти, потому что тогда он впервые задумался: а стоит ли это всего, что я потерял?

4 года назад

Какаши мрачно брёл к кабинету Цунаде, сжимая в пальцах сложенную записку. Она велела явиться немедленно, и, по сути, он уже понимал — пришло то, от чего он бегал последние месяцы. Его имя всё чаще звучало среди старейшин. Его назначение было вопросом времени. Всё, что он делал — откладывал неизбежное, прикрываясь миссиями, расследованиями, даже простым отсутствием. Но теперь — всё.

Он намеренно шёл медленно, будто каждая секунда промедления давала ему шанс выдохнуть ещё один раз в своей жизни до титула.

Подойдя к дверям кабинета с почти получасовым опозданием, он сделал глубокий вдох. Уже представлял, как Цунаде закинет в него отчётом или кулаком, а может, и тем и другим.

Но вместо гнева его встретила тишина — и шорох бумаг, которые она перебирала.

— Явился таки, — пробурчала она, не поднимая глаз. — Проходи. Садись.

Какаши молча сел и уставился в её спокойное, но уставшее лицо. Она отложила перо и посмотрела ему прямо в глаза.

— Какаши, ты знаешь, что время пришло.

Он молчал. Только сжал пальцы в перчатке.

— Ты избегаешь этого уже почти год. Но больше нельзя. Старейшины настойчивы. И... ты сам знаешь, почему ты подходишь на эту роль.

— Подхожу, — хрипло повторил он. — Но хочу ли я этого?

— Вопрос не в этом. Вопрос в том, можешь ли ты это сделать. А ты — можешь.

Он отвел взгляд, но ничего не сказал. Это и было его согласием.

Когда он поднялся, чтобы уйти, Цунаде сказала тихо:

— Какаши. Только не вздумай делать глупости.

Он замер в дверях. Не оглянулся.

Его перехватили у выхода из башни. Двое старейшин. Каменные лица, руки за спиной, и вежливый, но приказной тон:

— Хатаке, нам нужно обсудить некоторые детали касательно вашей кандидатуры.

Он даже не удивился. Лишь бросил короткий взгляд на вечернее небо и пошел за ними.

Комната была тускло освещена. Никаких окон. Только лампа на столе и два взгляда, тяжелые, как гири на его плечах. Хомура и Кохару сидели молча, будто специально выдерживая паузу, пока Какаши стоял, не решаясь присесть. Тишина будто впивалась в кожу. Он сел, не скрывая раздражения, и откинулся на спинку кресла. В глазах под маской — усталость. В теле — напряжение.

— Как мы уже поняли, ты согласен занять пост Шестого?

Какаши медленно кивнул:

— Да. Пора.

— Мы рады, что ты сам это понимаешь. Ты — логичный выбор. Бывший капитан АНБУ, легендарный шиноби, наставник наследника Четвёртого, победитель войны...

— Но? — перебил он. Потому что знал, что "но" будет. Оно всегда есть.

— Но есть один... вопрос, который мы обязаны обсудить. И чем скорее, тем лучше.

Кохару скрестила руки на груди, не отводя взгляда:

— Твои отношения с Харуно Сакурой.

В груди у него всё сжалось. Он не дрогнул внешне, но будто нож прошёл по позвоночнику.

— Это... не имеет отношения к...

— Это имеет прямое отношение, — перебил Хомура. — Ты понимаешь, что как Хокаге ты становишься лицом деревни. Каждое твое движение, каждое слово будет рассматриваться под микроскопом. А твоя связь с бывшей ученицей — это скандал. Удар по авторитету.

Какаши сжал кулаки. Он хотел возразить. Хотел сказать, что всё иначе. Что чувства — не преступление.

Но молчал.

Кохару наклонилась вперёд:

— Представь, Какаши. Завтра вас вместе увидят в городе. Молодая, красивая, бывшая ученица — и ты. Что подумают люди? Что будут шептать за спиной? Что было ещё до её совершеннолетия? Что ты... воспользовался положением?

Кровь стучала в ушах. Он хотел закричать. Но продолжал слушать.

— А представь, если её похитят, — спокойно продолжил Хомура. — Что будет с тобой? Ты отдашь всё, лишь бы её спасти. Ты поставишь миссии под угрозу. Примешь неверное решение. Ты человек. Мы знаем. Но Хокаге не может позволить себе таких слабостей.

— Она не слабость, — выдохнул он.

— Она — уязвимость. Не потому, что слаба. А потому, что ты любишь её.

Тишина.

— Ты думаешь, ты ее защитишь? Ты не сможешь. Не в этом кресле. Здесь, — Хомура постучал пальцем по столу, — ты не Какаши. Ты Хокаге. И у Хокаге нет права на личное.

— Вы предлагаете мне... отказаться от нее?

— Мы просим тебя принять взрослое, ответственное решение. Ты хочешь, чтобы её презирали? Чтобы её называли «любовницей Хокаге»? Её карьера рухнет. Она потеряет всё уважение. Этого ты хочешь для неё?

Какаши почувствовал, как мир трещит внутри. Всё, что они говорили... было мерзко. Но чертовски логично. Это был яд. Разумный. Аргументированный.

— Если ты действительно её любишь, — мягко сказала Кохару, — ты сделаешь для неё самое трудное. Ты отпустишь её.

Он больше не мог слушать. Он встал. На секунду подумал — ударить по столу, разломать его, как это делала Цунаде. Но руки дрожали. Он сжал кулаки и вышел в коридор. Тихо. Ни слова.

Их слова — как иглы под кожу. Я знал, что это скажут. Но когда слышишь вслух — это больнее, чем я мог представить.

Я хотел защитить её. Всегда. От боли. От войны. От мира, в котором мы живём. Но теперь — выходит, я сам та угроза, которую она не сможет отбить.

Что за чёртово издевательство? Почему всё, чего я хочу — быть рядом с ней — делает её же уязвимой?

Я не трус. Я не боюсь взглядов. Я не боюсь позора. Но я боюсь, что однажды она окажется в руках врага. Из-за меня. И всё, что я смогу тогда — смотреть, как она умирает.

Он брёл домой, не видя дороги, не чувствуя под ногами мостовых Конохи. Всё будто утонуло в вязкой тишине — ни разговоров, ни птиц, ни стука шагов. Только гул в ушах и стиснутые зубы. Он не мог думать. Он просто шёл.

Открыв дверь, Какаши не разувался. Прошёл насквозь до кухни, дернул ящик, достал старую бутылку саке с потрескавшейся этикеткой. Посуда в раковине, пыль на полках — всё как всегда. Только внутри всё было... чужим. Будто не он жил в этом доме.

Он уселся за стол, сняв маску. Не церемонился. Рюмка за рюмкой. Горло жгло, но этого было мало. Хотелось — чтобы жгло внутри, чтобы вытравить оттуда боль, злость, бессилие. Чтобы не вспоминать их лица.

Хомура. Кохару.

Они были холодны, как статуи. Не повысили голоса. Но каждое слово — как игла под ноготь. «Отпусти её... если действительно любишь». Он хотел кричать. Хотел врезать кулаком по столу, по их каменным лицам. Но остался сидеть. Молча. Слишком молча.

Он пил. Долго. Молчал. Ждал, что пройдёт.

Но не проходило.

Глухой стук в дверь. Трижды. Потом голос.

— Какаши! — Сакура. Он почувствовал её чакру ещё до первого слова. — Я знаю, ты дома. Что случилось? Какаши, прошу...

Он прижался лбом к деревянной поверхности двери, закрыв глаза. Он не мог. Он не должен. Но и не открыть — не мог. Когда он впустил её, его сердце едва не вырвалось наружу.

Она зашла. Взъерошенная, мокрая до нитки. В глазах — тревога и любовь. Всего одно мгновение — и её руки оказались на его лице. Тепло, знакомое прикосновение. Словно дома. Он опустил голову — на неё, на плечо, на её запах. Всё родное. Всё его. Всегда было.

Но сейчас — нельзя.

Её слёзы текли по его щеке. Он чувствовал их, как удары. Она что-то говорила. Умоляла. Злилась. Билась за них обоих. За него, который уже почти сдался. Он хотел упасть перед ней на колени. Просить прощения. Закричать, что не хочет, не может её терять. Что ему страшно. До боли. Что он любит её. Но тогда всплыли слова:

«Представь, если её похитят...»

Он вырвал себя из её рук. И с каждым словом разрывал их связь. С каждым шагом — убивал их любовь.

Она ушла. Не обернулась. И он не посмел остановить её. С тех пор, как дверь закрылась — в квартире стало пусто.

Он сидел на полу. Саке разлито. Стол разбит. Посуда — осколки под ногами. Какаши встал и начал ломать всё. Тумбу. Книги. Фото. Стены. Шкаф. Пока не остался на коленях. В осколках. Со вспухшими от слёз глазами.

— Прости меня... — прошептал он. — Зефирка...

День его инаугурации. Он в официальной мантии. Лицо — маска. Камень. Сакура не пришла. Он искал её взглядом. До последнего. Но...

Пусто.

Генма стоит рядом, с опущенными глазами. Понимает. Но молчит. Наруто нервно ёрзает. Не узнаёт его. Смотрит как на чужого. Он и есть чужой теперь. Теперь уже Шестой произносит клятву. Слова. Пустые. Как и он сам.

Годы одиночества.

Первый год — только работа.

Второй — иногда Паккун уходил в путь. Генма пытался говорить.

Третий — он уже не верил, но всё равно ждал.

Какаши стоял у окна в кабинете, глядя на деревню. Сверху всё выглядело тихо, почти идиллично: крыши, освещенные мягким светом, чистое небо — жизнь шла своим чередом. А внутри него всё дрожало.

Эти воспоминания жгли.

Какаши Хатаке знал боль. Он проживал её ежедневно. Терял, отпускал, хоронил. Но потеря Сакуры — тогда, четыре года назад — была не как все. Она выжгла изнутри всё. Даже теперь, когда она рядом, это пепелище не утихло. Там, под сердцем, всё ещё болело.

И теперь, глядя в стекло, он дал себе зарок — никогда больше её не отпускать. "Никогда, слышишь меня, Зефирка. Никогда снова".

Он глубоко вдохнул. Потянулся к папке с отчетами.

Стук в дверь.

— Я вхожу, — послышался ленивый голос Шикамару.

Какаши лишь кивнул.

— Вот, — помощник положил на стол папку с тиснением. — Послание от Цучикаге. Расшифровано. Через неделю — Совет. Все пять Каге.

— Ожидаемо.

— Темы: экономический упадок в Облаке. У них нет ресурсов на восстановление. Им нужны деньги, товары и... люди. Шиноби.

Какаши кивнул, нахмурившись.

— Предлагаю оказать им гуманитарную помощь: продовольствие, медикаменты. Возможно, рота добровольцев на месяц. Но хуже другое. В Тумане неспокойно.

— В Тумане всегда неспокойно.

— Не в таких масштабах. Поднимаются волнения. Лояльность к Мизукаге под вопросом. Некоторые фракции открыто говорят о сепарации.

Хатаке провёл рукой по лицу.

— А у нас?

— В Стране Огня пока тихо. Вести еще не разошлись, только Совет расставит акценты. Народ ждёт уверенности. Ты и есть эта уверенность.

Шестой лишь удрученно вздохнул.

— Тяжело быть якорем.

— Особенно когда кто-то таскает тебя по фестивалям в чужой деревне, — лениво поддел Шикамару, бросив на него боковой взгляд.

Какаши поднял глаза. Усмехнулся.

— Ты знал?

— Ну ты не светился от счастья вот так... никогда. Даже в день своей инаугурации. Так что?

Хатаке откинулся на спинку кресла, посмотрел в потолок, как будто там был ответ.

— Лучше, чем я мог бы мечтать.

— Тогда не проеби, — бросил Шикамару с лёгкой улыбкой, поднимаясь.

— Иди уже домой, Шикамару. Ты наверняка нужен Темари.

— Я ей всегда нужен, но спасибо, Какаши.

Хлопнула дверь. И наступила тишина.

Этот день его вымотал и Какаши даже не заметил как потемнело. Тяжело вздохнув и потерев уставшие глаза, он выбрался из-за стола. В кабинете погас свет. Шестой стоял у окна — снова. Смотрел на мир, который он держал в руках. Этот город, этих людей. Он чувствовал их, как свое продолжение.

Сакура была его дыханием.

И только он закрыл глаза, чтобы задержать в памяти её образ, как дверь за его спиной тихо скрипнула. Ни стука. Ни звука. Но чакра — теплая, родная, горьковато-сладкая. Как алый жасмин.

Он не оборачивался. Просто сказал:

— Только пара человек могут вот так зайти. Но настолько тихо — только ты.

Тишина. А потом её шаги — лёгкие, неуверенные. Пауза. И голос:

— Я скучала.

Он выдохнул — почти беззвучно.

И в эту секунду, в покое ночной Конохи, он понял: ничего из прошлого уже не изменить. Но настоящее — в его руках. И он не отпустит его больше никогда.

Сакура всё так же тихо подошла, обняла его за торс, крепко прижимаясь. Тепло её тела, спокойствие в дыхании — всё в этом касании было как дом. Он накрыл её ладони своими, развернулся в её объятиях, вгляделся в зелёные глаза, которые знал наизусть.

— И я скучал, Зефирка, — прошептал он, его голос дрогнул. — Даже не представляешь, насколько.

— О, представляю, Хокаге-сама... — ответила она, прищурившись с озорством, — Ты выглядишь измотанным. Может, тебе пора отдохнуть?

— Ну, теперь я точно в надёжных руках. Сакура Харуно, вы отныне официально в ответе за здоровье своего Хокаге.

— О каком здоровье идёт речь, мой господин? — игриво, но с нежностью, произнесла она.

— Возможно, мне срочно требуется полное обследование. Очень... тщательное.

Она откинула голову, театрально вскинув бровь. Её пальцы коснулись края его маски.

— В таком случае вам придётся начать с этого, — тихо сказала она, стягивая ткань, — правила, знаете ли.

Их глаза встретились — и в них было столько всего. Боль, тоска, преданность, глупость всех прошедших лет, и любовь, такая простая, честная, острая.

— А ты всех так обследуешь, госпожа доктор? — хрипло спросил он, когда она провела губами по его щеке.

— Нет. Но ты — мой особенный пациент.

Улыбка растаяла в поцелуе — сначала лёгком, потом всё более жадном. Он прижал её к себе, и весь мир рухнул к их ногам. Шум города, ответственность, должность — всё исчезло. Остались только они.

Он поднял её на руки и усадил прямо на стол, отодвинув папки и свитки. Её платье шуршало под его ладонями, он покрывал её шею и плечи поцелуями, пока она тонула в его прикосновениях. Руки Сакуры дрожали, развязывая ремни его жилета. Она стянула его тёмную кофту, пальцы жадно скользили по знакомым шрамах. Его дыхание стало тяжелым.

— Сколько лет я мечтал о тебе вот так, — выдохнул он. — Снова.

— Тогда возьми меня, Какаши, — прошептала она. — Без сожалений. Без страха.

Их ритм был сбивчивым, голодным, будто время пыталось наверстать упущенное. Их тела знали друг друга, но снова знакомились заново. И в каждом движении, каждом касании — было "прости", "я скучал", "не отпускай".

Когда всё затихло, и дыхание выровнялось, Какаши зарылся лицом в её шею.

— Я люблю тебя, Сакура. Богам клянусь — всегда любил.

Она провела пальцами по его волосам, целуя в висок.

— Я тоже, — прошептала. — Так сильно, что иногда страшно.

Он выдохнул сквозь смех, притянул её крепче.

— Через неделю Совет Каге. Придётся уехать.

Сакура вздохнула, прижалась к нему щекой.

— Я буду скучать... Значит, у нас есть целая неделя, чтобы потратить её с пользой.

Он усмехнулся.

— Кажется... я забыл распустить свою охрану Анбу.

— Какаши! — вскинулась Сакура, хлопнув его по плечу.

Он только рассмеялся, и впервые за много лет этот смех был без тени горечи.

И действительно, они провели эту неделю почти неразлучно — насколько позволяли дела, тренировки и обязательства. Но каждый день они воровали у мира маленький островок только для себя.

Какаши всё чаще появлялся на тренировочной площадке, иногда просто наблюдал, скрестив руки на груди, иногда вставал рядом с Сакурой и тихо комментировал:

— Таисэи начинает ощущать чакру не хуже Абы из АНБУ.

— Перестань, он уже и так зазнался, — с усмешкой отозвалась Сакура.

А потом он сам вызвался на спарринг. И проиграл. Не нарочно.

— Спина, — буркнул он, лежа на спине в пыли, — я официально слишком стар для этого.

— Ага, стар, зато язык работает прекрасно, — хмыкнула Сакура, присаживаясь рядом. — Давай, дедушка, я тебя подлатаю.

— Только ты и можешь справиться с таким пациентом, — криво улыбнулся он.

Ичираку встречал их запахом бульона и жареного чеснока.

— Сакура-сан, Какаши-сама! У нас как раз свободный стол, — просиял хозяин, — для вас, как всегда?

— А для меня — детскую порцию, — важно заявил Рэн. — Но с острой пастой!

— Ты же потом будешь дышать огнем, — фыркнула Айри.

— Как раз тренировка чакры, — вмешался Какаши с абсолютно серьезным видом.

По вечерам они гуляли с детьми по лесу, рыбачили у озера. Какаши сидел, забросив удочку, рядом с Сакурой, которая, устав от смеха, лежала на его коленях, лениво наблюдая за носящимися вокруг детьми.

— Я говорила, что ты идеальная подушка? — спросила она, закрывая глаза.

— Только если ты не начнёшь пускать слюни, — лениво буркнул он.

— Ты невозможен, — фыркнула девушка, обвивая его рукой за талию.

Сакура не забывала про его обеды. Врывалась в кабинет, ставила бенто на стол, подбирала бровь:

— Медик обязан следить за тем, чтобы его Хокаге не сдох от гастрита.

— А ещё медик обязан лично кормить своего пациента, — тут же парировал он, пододвигаясь ближе. — Я очень ослаблен.

Она подалась вперёд, прищурилась:

— Хм. Возможно, стоит подсыпать снотворного — чтоб отдохнул, наконец.

— Я люблю, когда ты заботишься.

— И я тебя, идиот.

И в каждом ее действии отражались любовь и забота. С каждым днем Хатаке будто расцветал и был готов озарить своим светом весь мир. Он просто был счастлив.

Однажды вечером дети пригласили его на "легендарную ночёвку у Сакуры". И Какаши не смог отказаться.

Тёплый свет от лампы разливался по кухне. Воздух был наполнен ароматами еды — чего-то жареного, душистого, домашнего. Он сидел за столом и наблюдал: как Рэн спорит с Таисэи о количестве соли в рисе, как Айри, сосредоточенно поджав губы, нарезает овощи слишком аккуратно для ребёнка. А Сакура... Сакура будто светилась в этом пространстве. Её голос — мягкий, усталый, живой — сливался с треском масла на сковороде, детским смехом и домашним уютом.

После ужина они играли в сёги. Он, Копирующий Ниндзя, проиграл. И не потому, что не старался. Просто в этом доме его стратегический разум убаюкивался. Здесь не было войны. Здесь было то, чего ему так долго не хватало — мир, детские голоса и кто-то, кто ждал.

Поздним вечером, когда дети уже уснули, раскинувшись на матрасах, Какаши сидел на диване, прислушиваясь к их дыханию. Сакура была рядом, её плечо касалось его. Она устало откинулась назад, закрыла глаза, но не спала. Он чувствовал её дыхание. Тепло её ладони, случайно оказавшейся в его руке.

Он провёл пальцами по её запястью, по тонкой синей жилке под кожей, и остановился. Задержал прикосновение.

В этом доме было всё, чего он боялся. И всё, чего желал.

Смех. Тишина. Спокойствие. Ночь в её объятиях. Запах её подушки. Шорох одеяла, когда она во сне инстинктивно прижимается ближе. Он не спал. Просто смотрел. Смотрел, запоминал, вдыхал.

Утром его разбудил запах еды, негромкий щебет голосов. Какаши вышел на кухню и увидел их — трёх маленьких узурпаторов, сидящих за столом, и Сакуру, в футболке и с растрепанными волосами, за плитой. Она обернулась и улыбнулась. Улыбнулась так, будто он здесь был всегда. Будто это всегда был их дом.

В тот момент он знал точно: всё, что было в прошлом, все ошибки, страхи и потери — не напрасны. Потому что они вели к этой кухне. К этим утренним голосам. К ее зеленым глазам, полным любви.

Он был дома. И никто не мог отнять у него это чувство.

На следующий день Сакура привела детей к Какаши:

— Ты обещал. Призыв. Айри хочет учиться.

Он кивнул и позвал Паккуна. Вслед за ним пришли Ухоу, Буль и остальные. Но стоило псам увидеть детей — мудрые, грозные псы... потеряли достоинство и превратились в валяющихся на спинах щенков, лижущих лицо Рэну и играющих в перетягивание палки с Айри.

— Мой авторитет растоптан, — с обречённой миной проговорил Какаши, наблюдая, как Паккун играет в догонялки с Таисэи.

— Впервые вижу его таким, — рассмеялась Сакура. — Он всегда говорил, что детей терпеть не может.

— Он не детей любит. Он любит, когда ты рядом.

Она замолчала. Посмотрела на него. И улыбнулась.

— Я тоже.

Так прошла неделя — как одно большое выдохнувшее "наконец-то". Они ловили каждый миг. Хранили каждую тишину. Проводили каждый вечер, будто он последний. Потому что знали — впереди Совет. И всё может измениться.

Но сегодня — всё ещё было хорошо. И это было достаточно.

Оставив деревню под присмотром Цунаде и Наруто, Какаши наконец позволил себе выдохнуть. Хотя формально он ещё не покинул пределы Конохи, внутренне уже начал настраиваться на строгость, хладнокровие и бесконечные споры, которыми славился Совет Пяти Каге. Шикамару ушёл попрощаться с Темари — у него теперь тоже был свой тыл, своя крепость, и Какаши с неожиданной теплотой подумал, что знает, как это — иметь кого-то, ради кого хочется возвращаться.

Он неспешно направлялся к воротам деревни, но остановился, увидев знакомые силуэты.

Сакура.

И трое её генинов, стоящих рядом, будто отряд в карауле. Она чуть отступила вперёд, руки скрещены на груди, волосы сияют на солнце, как потёки лепестков сакуры в утреннем небе.

— Ты же не думал, что мы дадим тебе уйти не попрощавшись? — сказала она, с тем лукавым прищуром, от которого у него всегда подкашивались колени.

У Какаши засвербело внутри. Было сложно дышать. Его пальцы сжались в кулаки, скрытые в рукавах. Он не хотел уходить. Он чертовски не хотел уходить. Хотел остаться здесь, в этой точке, в этом моменте, в этой жизни — с ней. С ними.

Но долг — это то, что он ставил выше себя. Всегда.

И всё же, глядя на этих детей, таких живых, разных, родных, и на Сакуру, он чувствовал, как в нём что-то болезненно сдвигается.

Прощание вышло неожиданно тёплым. Почти семейным.

Таисэи сперва сделал вид, что ему всё равно, но потом выдал:

— Вы же вернетесь?

— Вернусь, — ответил Какаши, не моргнув.

Рэн с привычным драматизмом поклялся, что пока Какаши не вернётся, не будет спать, а Айри... Айри украдкой вытерла слезинку и тут же отвернулась, чтобы никто не заметил. Но Какаши заметил. Он всё замечал.

Сакура молчала. Только смотрела. Слишком долго, слишком тяжело.

Он не выдержал.

Плевать на пост, плевать на условности. Он подошёл и, не говоря ни слова, заключил её в объятия, а потом — так же тихо, уверенно — коснулся губами её губ. Тепло. Надежно. Слишком коротко для того, чтобы насытиться, но достаточно, чтобы не умереть от голода.

— Фуууу! — хором заявили дети, отводя глаза.

— Как же вы невыносимы, — фыркнула Сакура сквозь улыбку, но в глазах у неё блестело что-то едва сдерживаемое.

Какаши уже отходил, когда услышал за спиной ее голос:

— Мы будем скучать, Какаши.

Он не обернулся. Лишь поднял руку, махнув ей над головой — это движение значило: «Я тоже. Больше, чем могу себе позволить».

И он пошёл прочь. Туда, где ждала политика, битвы, интриги. Оставляя позади всё самое дорогое.

Но его сердце... сердце осталось в Конохе. С ними. С ней.

Какаши с Шикамару прибыли на несколько часов раньше, чем планировалось. Горы скрывали горизонт, утопая в тумане, а снег, несмотря на лето, медленно опускался на серебристые крыши зданий Страны Железа. Всё вокруг будто дышало тревогой. Даже самураи, известные своей невозмутимостью, выглядели чересчур собранно. Это чувствовалось — над миром сгустились тучи, и никто не знал, когда прогремит первый гром.

Комната, выделенная для делегации Конохи, была простой: две кровати, стол с кувшином воды и видом на заснеженный склон. Оба шиноби почти синхронно плюхнулись на матрасы.

— Как думаешь, всё будет сильно плохо? — спросил Шикамару, уставившись в потолок.

Какаши вздохнул, затянулся воздухом и только потом ответил:

— Думаю, легко не будет. Райкаге сейчас ранен. Не физически — по самолюбию. Его деревню ударили в самое сердце. И он не простит этого — ни врагам, ни себе... и, возможно, даже не нам. Он будет зол. Очень зол.

— Ну хоть мебель жива останется? — хмыкнул Нара, но в голосе не было насмешки.

— Пару стульев точно умрут героической смертью.

— Он выдвинул против нас обвинение в бездействии. Такое нельзя игнорировать.

— Ты прав, Шикамару, но тем не менее, мы постараемся замять этот вопрос. Внутренние распри нам сейчас ни к чему. А именно этого противник и добивается. Нам стоит быть сдержаннее, но и проявить жесткость. Мы готовы к разным исходам.

— Не лучше было взять вместо меня Наруто? Он всегда умеет свести на нет любые недомолвки.

— Не принижай своих достоинств, Шикамару. Ты и я отлично со всем справимся. А Наруто сейчас нужен в деревне. Давай немного отдохнем и будем собираться.

Зал Совета встретил их ледяным молчанием. За массивным круглым столом уже сидели остальные Каге. Райкаге хмурился, скрестив руки на груди, не поднимая глаз. Цучикаге — как всегда невозмутимый. Гаара — сосредоточенный. Мизукаге внимательно следила за каждым движением.

— Предлагаю начать, — первым заговорил Цучикаге. — Райкаге-сама, слово за вами.

То, что вырвалось из уст лидера Облака, больше напоминало раскат грома, чем речь: обвинения в бездействии, резкие упреки, скрытые угрозы. Он бил словами, как молотом по камню, надеясь сломать молчание остальных. Но Какаши молчал. Он ждал, пока буря выдохнется.

Когда настала его очередь, он встал, положил руки на стол — спокойно, почти торжественно.

— Я понимаю вашу боль, Райкаге-сама. Потеря части суверенитета, экономический удар — это ужасно. Но не думайте, что Коноха стояла в стороне. Мы не бездействовали. Почти два месяца назад была совершена попытка похищения моего советника. Его спасли лишь чудом.

В зале послышался приглушенный гул.

— Мы начали расследование. Улики были крайне скудны. Лишь недавно мы обнаружили зацепку — джонин Харуно Сакура, вернувшаяся из путешествия, побывала на одном из островов вашей страны. Она согласилась предоставить доступ к своим воспоминаниям — и мы нашли подозрительных людей.

— Почему раньше вы не сообщили об этом? — рявкнул Райкаге.

— Мы ждали подтверждения. И хотели сделать это здесь, перед всеми вами. Мы не скрываем — мы осторожны.

— Может, ваша Харуно и сама замешана? — зарычал Райкаге.

Какаши напрягся. Внутри всё взорвалось — холодно, яростно.

— Подбирайте слова, Райкаге. Сакура — героиня войны. Шиноби, отдавшая здоровье и годы жизни ради этого мира. И если вы хотя бы намекаете на её предательство — мы с вами закончим разговор в другом ключе.

— Сакура ни при чём, — вмешался Гаара. — Это абсурд.

Поддерживающее молчание остальных Каге расставило акценты: обвинения не пройдут.

Шикамару передал документы. И зачитав краткое досье, добавил:

— Мы уверены, что главная цель — Коноха. Мы не знаем, как они этого добьются. Но к этому всё идёт.

Четыре дня прошли в напряженных переговорах, обсуждениях, перепалках. Планы укрепления границ, гуманитарной помощи Облаку, разведки в Тумане, где начинались новые волнения... Мир трещал, но пока держался. За кулисами Совет укреплял хрупкое перемирие.

Оставался один вопрос — чего им ожидать дальше? Какой шаг предпримут противники?

Шестой в пятый раз за утро поднялся со своего места и прошелся по комнате. Что-то внутри тянуло, как гвоздь в груди. Непонятное беспокойство, липкое и тягучее.

— Хокаге-сама? — позвала Мизукаге, приподнимая бровь. — Вы в порядке?

Он замер.

— Я... не знаю, как это объяснить. Но мне очень хреново. Как будто прямо сейчас, где-то далеко, всё летит к чертям. У меня предчувствие беды.

Тишина. Все напряглись. Райкаге мрачно сощурился.

— Вы же не медиум, Хокаге...

И тут — вспышка. Пространство в зале исказилось, закружилось, и на пол упали искры чакры. Появился портал.

Из него — бледная, дрожащая Цунаде. И молчаливый, как камень, Саске.

— Это что, мать вашу, такое?! Какое право вы имели вваливаться на заседание Каге? Вы нарушаете все мыслимые и не... — начал возмущаться Цучикаге, но его голос потонул в раскатистом грохоте.

Цунаде ударила ладонью по столу — массивная древесина раскололась с треском.

— ЗАТКНИТЕСЬ ВСЕ. У нас... у нас... — в миг Пятая будто развалилась на части и готова была расплакаться.

Такой ее еще никогда не видели. И причина могла быть самой хуевой из всех. Какаши уже как будто понимал, что произошло. Он не хотел в это верить. Не хотел этого слышать, но мысли бежали далеко вперед него. И тогда он очень четко расслышал слова захлебывающейся в слезах Цунаде:

— Сакура... Сакура похищена.

Мир замер.

У Какаши словно выбили воздух из лёгких. Всё тело онемело. Его сердце, кажется, просто остановилось. Он ничего не слышал — ни вздохов, ни криков, ни фраз.

Только одни слова снова и снова звенели в голове:

Сакура. Похищена.