КАЖДОМУ СВОЁ

Прошло всего два дня.

Но каждый из них длился вечность.

Всё будто выгорело изнутри: серое, вязкое, без дыхания. Окна были покрыты ледяной коркой, как будто и
мир снаружи не хотел дышать.

В квартире было тихо. Даже радиоприёмник, всегда бубнящий что-то на кухне, молчал.

Женя не включала свет. Не открывала шторы. Она просто... была.

— Ты будешь кофе? — тихо спросил Дима, стоя у дверного проёма.

Женя лишь кивнула. Даже не повернулась. Он не настаивал.

Два дня она ходила по квартире, как чужая. Одевала одну и ту же тёплую кофту,
вставляла заколку в волосы машинально, не глядя в зеркало. Её глаза были как пустой
подъезд в девятиэтажке: холодные, тёмные, без движения. Она почти не говорила —
только с Димой. И только односложные фразы: "нормально", "потом", "не хочу".

Паша приходил, каждый день.

Сидел у двери её комнаты, стучал пальцами по косяку, звал по имени. Иногда шептал, как раньше:

— Жень... ну, открой... ну, я тут...

Она лежала, уткнувшись лбом в стену. Сжимала в пальцах лямку Андреевой сумки.

Молчала.

Внутри неё клокотало. Буря. Ураган.

Вина резала острее стекла: "Если бы не я... Если бы он не пошёл тогда..."

Боль жгла грудь, но слёзы не шли. Было как будто слишком поздно для слёз. Она
закрылась. Пряталась.

От мира.

От себя.

Утро похорон наступило без разрешения.

Она села на кровать в сером свете — лицо бледное, волосы спутаны.

Всё казалось неправильным.

Этот день не должен был существовать.

Но он был.

— Не надо тебе туда, — сказал Дима, когда она вышла из комнаты, уже одетая.

Чёрное пальто, платок. Ни грамма косметики. Только пустота в глазах.

— Надо, — тихо ответила она.

И он понял — спорить бессмысленно.

Они ехали в машине молча.

Город за окнами был безмолвным, как будто всё вымерло.

Снег лежал ровным слоем, будто всё, что случилось, теперь просто часть ландшафта.

Но внутри Жени всё горело.

Она не могла представить, как встанет возле гроба.

Как посмотрит.

Как попрощается.

Как дышать, когда он там, холодный, чужой, не он...

А главное — как жить после этого.

Как простить себе, что не уберегла...

У ворот кладбища уже стояли все.

Вкладыши, те, кто был в теме, кто был рядом, кто считал Андрея своим.

Все в чёрном, кто в дублёнках, кто в пальто. Кто с опущенными
глазами, кто с сжатыми кулаками в карманах.

Мотор заглох.Машина Димы остановилась у самого входа. Женя вышла первая.Не
сказав ни слова. Не взглянув ни на кого. Словно прошла сквозь толпу, как тень сквозь
стекло.

Паша невольно сделал шаг вперёд, увидев её. Грудь сжалось, будто ледяной кулак
ударил в солнечное сплетение.

Как она изменилась...

В глазах — ничего.

Ни слёз, ни боли. Ни Жени.

Он хотел подойти. Обнять. Сказать, что он рядом.Но она прошла мимо, не увидев его.

Точно так же, как не видят зеркала на стенах.

Дима поздоровался с парнями: молча, крепко пожал руки, кивнул.

— Пора, — коротко бросил, и толпа двинулась за ним.

Женя шла первая.Шаг. Ещё шаг.Снег мягко хрустел под сапогами....

Ветер трепал чёрный платок, и один локон выбился, прилип к щеке.Она не чувствовала
ни холода, ни ног.

Казалось, её тело идёт само, на автомате.

Сама она — где-то глубоко внутри, заперта, немая.

И вот...

Перед ней — открытая могила.

И гроб.

Внутри лежал он. Андрей.

Андрей...

Лицо, будто вылепленное из льда.

Спокойный, как спящий, как будто просто решил передохнуть.

Это конец.

Она замерла.Воздух вокруг будто загустел.

Кровь в ушах — тяжёлая, глухая.Перед глазами вспыхнуло:

...Они вдвоём на крыше...Смеются, ветер играет волосами.Андрей вдруг врывается на
край, раскинув руки:

— Смотри, я орёл!

— Сумасшедший, слезай, упадёшь, разобьёшься! — кричала она тогда.

Он обернулся, смеясь:

— Ты что, я же буду жить вечно!

Вечно...

Сейчас он лежал тихо.

Навеки семнадцать.

Женя стиснула зубы так, что заболела челюсть.Но не заплакала.Слёзы были внутри,
тяжёлые, неподъёмные, как цемент.

Её взгляд упал на родителей Андрея.

Мать — совсем серая, словно выжженная изнутри.Под глазами — синева, кожа натянутая, губы в тонкую линию.Она держалась
прямо, но руки дрожали, и пальцы теребили край платка, как последний якорь в
реальности.

Отец — будто одеревенел. Плечи прямые, взгляд вперёд. Ни морщины, ни вздоха.
Лишь в уголках глаз — напряжённые капли, не решившиеся стать слезами.Он стоял,
как будто охранял жену. Или как будто сам себе не позволял рухнуть.

Рядом — бабушка. Старенькая, сгорбленная, с закрытыми глазами.Она сидела на
маленьком табурете, обнятая с двух сторон женщинами.Из груди её вырывался вой.Не
крик. Не стон.Вой — как у раненого зверя. Без слов. Без надежды.Вой, от которого
дрожали губы у всех вокруг.Это был звук, который слышат только матери... и те, кто
теряет.

Гроб стоял у самой ямы.

Очередь подходить к телу шла неспешно. Люди кланялись, молчали, целовали лоб,
крестились. Кто-то держал себя из последних сил. Кто-то плакал в голос, не
стесняясь.Женя стояла в стороне, будто приклеенная к земле.

Дима чуть наклонился к ней, осторожно:

— Идём.

Она кивнула. Почти неосознанно.Шаг за шагом.Под подошвами — утоптанный снег, с
грязью, с кровавыми розами, с огрызками свеч.

А впереди — он.

Больше не её друг. Просто — тело.

Сложенные руки, лицо побледневшее, но знакомое до боли.

Женя встала над ним . Рука дрожала, когда она коснулась его —
холодного, неподвижного. Она взяла его за кисть. Как раньше. Как тогда, на крыше,
когда он тянул её к себе и говорил: «Полетели?»

Голос сорвался с губ шёпотом:

— Прости...

Она наклонилась ближе.

— Я обещаю... Я отомщу.

И поцелуем отпустила его руку.

Поднявшись, она быстро вытерла лицо ладонью — почти грубо, будто не хотела,
чтобы кто-то видел как выступили слёзы.И в этот момент...Она встретила взгляд.

Мама Андрея.

Та смотрела на неё не отрываясь.

Не мигая.

Не дыша.

Женя шагнула к ней, будто магнитом тянуло. В груди стучало, как молот — что-то
нужно сказать, как-то...

— Простите... — прошептала она, чуть приоткрыв губы.

И в ту же секунду...

Пощёчина.

Звонкая.

Как выстрел.Разрезала воздух над кладбищем.

Кто-то охнул. Кто-то сделал шаг вперёд.

Женя пошатнулась, но устояла.Щёка вспыхнула, как будто раскалили утюгом.

Дима и Паша мгновенно оказались рядом.

Один справа, другой слева. Дима сжал челюсть.

Паша шагнул ближе, готовый перехватить руку женщины, если та поднимет её снова.

Но Женя подняла ладонь — «Не надо».

Мама Андрея вся дрожала.

В глазах — безумие, боль, гнев, отчаяние. Голос у неё срывался:

— МРАЗЬ... Ты ещё и пришла сюда...Ты!..— Она задыхалась — Из-за тебя мой сын
там... Вы затащили его в это болото! Лучшая подруга, ТВАРЬ... Он так тобой
восхищался...— Она указала на Женю пальцем, словно выносила приговор — Вы его
убили. Вы — гниль.Не люди.

Женя молчала. Она смотрела на женщину — прямо в глаза. В её взгляде была буря.

Слёзы скатились  по щекам.

Она могла бы сказать ей всё.

Как Андрей ночевал где-то, потому что дома было холодно, и он не хотел слушать тишину.

Как мать никогда не интересовалась, где он, с кем он.

Как отец только орал, и как он сам говорил:

"Я им там лишний."

Женя хотела это вылить. Закричать. Разорвать.Но она молчала.Ради него.

Она только опустила взгляд, сжала губы и шагнула назад.

Развернулась.

Вокруг — гроб. Снег. Люди.

И за её спиной, как волна, пошли "вкладыши". Один за другим, молча.Никто не
остался.

— МРАЗИ! — раздалось за спиной— Животные! Нелюди! ДА ЧТОБ ВЫ ВСЕ ПОДОХЛИ!

Женя не обернулась.

Всё внутри было уже мёртвым.

Прощай, Андрей.

Теперь я иду туда, где слова ничего не значат. Где остаётся только одно — дело.

Она не ушла с кладбища.

Она побежала.

Снег взлетал под сапогами, как вспугнутые голуби. Хруст, дыхание, горло сжатое,
будто руками. Ветер бил в лицо, волосы выбивались из-под платка, но она не замечала
ничего. Женя неслась, как будто пыталась убежать от самого факта его смерти.

От крика матери.

От взгляда Паши.

От гроба.

— Женя! — Паша кинулся за ней -Он звал, он догонял, он протягивал руку — Жень,
стой, пожалуйста, подожди!

Но она не оборачивалась.

Он будто перестал существовать для неё.

Только ветер, только боль, только крик в груди, которого никто не слышал.

Дима был первым, кто понял.Он не бросился за ней с криком. Он просто пошёл
быстро, по прямой, угадал траекторию.И когда она, задохнувшись, оступилась и
схватилась за забор у ворот, он уже был рядом. Молча взял за локоть.

— Садись, — тихо сказал. Не приказывал — просил, но твёрдо.

Она не сопротивлялась. Она будто сломалась.

Дверца хлопнула.Женя плюхнулась на пассажирское сиденье, уставилась в лобовое
стекло.

В следующее мгновение к машине подбежал Паша.

— Дим... — голос дрожал. — Я...

Дима посмотрел на него усталым, грубым взглядом. Слишком честным. Слишком
взрослым.

— Не сейчас.

Паша остался стоять на дороге, один, с руками в карманах. Он смотрел им
вслед, как будто надеялся, что Женя всё же оглянётся.Но она даже не шевельнулась.

— Поехали!! — сорвалось из её горла.Не голос — крик.— Поехали, пожалуйста!
ПОЕХАЛИ!

Машина рванулась, колёса чуть пробуксовали, снег брызнул по бокам.

И только когда все остались позади, только когда тряска дороги поглотила звуки
кладбища, гроба, проклятий, Женя зарыдала.Резко, хрипло.Как будто у неё в груди
что-то оборвалось и рвануло наружу.Она стянула с головы платок, вцепилась пальцами
в волосы, согнулась пополам.

— Он же... он же говорил... — сквозь всхлипы, захлёбываясь, — ...что будет жить
вечно... А я...Я не смогла... Я не... сс-ссс... смогла...

Дима не трогал её.Руки на руле. Глаза вперёд.Он знал: есть слёзы, которые нельзя
прерывать.Пусть рвёт. Пусть ломает.Сейчас она должна выгореть.Чтоб потом...Выжить.

Квартира встретила их глухо, как старый подъезд после драки — с тишиной, пахнущей
холодом и чьей-то виной.

Женя шагала, будто шла по воде. Медленно, без опоры. Словно каждый шаг отдавался
где-то в груди — хрустом.

Дима держал её под руку, но она не держалась за него. Просто позволяла себя нести.

Как безвольная. Как пустая.

Он не знал, как смотреть ей в глаза.

В комнате она села на диван. Не раздевшись. Не моргнув.Смотрела в пустоту.И
тишина рядом с ней казалась тяжелее, чем все слова, которые он хотел сказать.

Он открыл рот. Закрыл.Сел рядом.

— Жень...

Тишина.

Дима провёл рукой по лицу, встал и ушёл на кухню.Он не знал, что с ней делать. Не
знал, что сказать.Он умел бить. Умел защищать. Умел молчать.

Но утешать — нет.

Он боялся слова «непоправимо». Боялся, что всё, что он делает — это ломает.

На кухне пахло сырым деревом и пылью. Кран подтекает. Газовая колонка заедает.Он
включил свет — лампа мигнула. Стекло замерзло. И всё это вдруг стало таким...
реальным. Он налил в стакан воды.Отпил.Смотрел в мутное окно и думал:

«А если она сломается? Полностью. А если не выдержит? Это я её втянул... Я,
блядь, должен был за ней стоять. А я...»

Перед глазами встал брат. Саня. Его глаза в ту последнюю встречу. Слова, сказанные
сквозь зубы: "Ты теперь для меня никто."

— Может, он и прав... — прошептал Дима, вытирая лицо.

Голос был чужой. Надтреснутый.

— Может, я правда несу только... потери. Боль. И смерть.

Он опёрся на стол. Спина ныла. Мысли гудели, как подбитый трансформатор.Он
чувствовал, как медленно тонет. Всё внутри него гудело от вины.Сколько людей
сгинуло рядом с ним?

А теперь — Женя.Его племянница. Его ответственность.Единственное, что у него
осталось от семьи.И она сидит за стенкой — тенью. И молчит. Не плачет даже. Это
страшнее.

И в этот момент — резкий звонок в дверь.

Неестественно громкий. Как будто кто-то врезал в колокол.

Дима дёрнулся. Пошёл в коридор, по пути прихватывая арматуру, забытую у стены.

Открыл дверь.

На пороге стояла Ирина.

Без косметики, в сером, немного помятом пальто, с глазами, покрасневшими не то от слёз, не то от бессонной ночи. Волосы
собраны в небрежный хвост, губы сжаты. Ни пафоса, ни уверенности — только
усталость.

— Здравствуй, Дим, — сказала она негромко, почти шёпотом.

Он смотрел на неё с минуту. Ни злости, ни радости — просто...
неожиданность.Вздохнул, хрипло:

— Что ты тут делаешь?

— Я была... на похоронах, — ответила.Опустила глаза, будто не знала, как сказать
дальше.— Я... видела, как она... — Ирина запнулась. — Что мать Андрея сказала
Жене.Я слышала. Всё.

В её голосе дрожал не страх, а какая-то тяжесть, как будто она несла это на себе с тех
самых минут.

— Я просто... — она подняла взгляд. — Я не могла уйти просто так. Мне нужно было
поговорить с Женей. Попробовать. Хоть как-то...

Он кивнул медленно. Отступил от двери.

— Заходи.

Ирина прошла в прихожую, сняла пальто. Дима закрыл дверь, молча провёл её на
кухню.

Там, не глядя на неё, налил себе ещё воды. Отхлебнул. Всё внутри было зажато.

Он не знал, стоит ли вообще пускать кого-то к Жене. Но... может, чужое слово сейчас
и вправду нужнее.

— Она почти не разговаривает эти дни, — сказал он глухо, ставя стакан.— Ходит
как тень по квартире. Слово от неё — выжать невозможно. Только со мной пару раз что-то буркнула. А в
машине... — он замолчал. Вдохнул. — Разрыдалась. А потом снова — как камень.

Ирина кивнула.

— Я понимаю. Но всё равно... я попробую.

Он не стал возражать. Лишь посмотрел на неё с каким-то странным смешением
надежды и усталости.

— Только мягко, — тихо сказал. — Очень мягко. Там всё на нитке держится.

Ирина кивнула и прошла в комнату.Шла неуверенно, почти на цыпочках.Дверь была
приоткрыта. За ней — полумрак и тишина, в которой можно было услышать, как
дышит сердце.Женя сидела у окна. Не шевелилась.Будто застыла в этом вечернем
свете, будто окаменела.

Ирина вошла. Осторожно.Присела рядом, не нарушая её тишину.

— Привет, Жень. Это я... Ира.

Тишина.Ответа не было. Даже движения.Женя сидела у окна, закутанная в старый
плед, будто пряталась в нём от мира. В комнате стоял полумрак, в котором трудно
было понять — это утро или вечер.

Только очертания её спины, и профиль, подсвеченный холодным светом от фонаря с улицы.Она даже не обернулась.

Ира молчала минуту. Потом заговорила тихо, с мягкостью, в которой сквозила тревога:

— Я... была на кладбище.Я видела.Всё.

Женя не отреагировала. Не шелохнулась. Но дыхание у неё стало чуть чаще, как у
человека, что хочет плакать, но сдерживается.

— Я слышала, что она сказала тебе... Это... было ужасно.Жестоко.И...
неправильно.Она... потеряла сына, и это сводит с ума, я понимаю. Но...Это не даёт
права рвать тебя в клочья. Ты... не виновата.

Никакой реакции. Только побелевшие пальцы, сжимающие плед.

— Андрей... он сам был с вами. Он сам выбрал быть частью этого.Он не был жертвой,
Жень.Он был — живой. Свободный. Сильный.Он вас любил. Всех.Он не шёл за вами
— он шёл рядом.

Женя чуть повернулась. Совсем чуть-чуть. Её глаза были в тени. Но голос — раздался,
глухой, сорванный:

— Иногда мне кажется, что... я несу за собой смерть.

Пауза. Воздух в комнате стал плотным, как вода.

— Все, кого я люблю...Сначала мама с папой. Теперь Андрей.Я как чума, как
гниль...Я будто... метка. И знаешь, я иногда думаю — а если бы меня не было? Они бы жили?

Голос её дрогнул. Губы сжались. Она хотела проглотить всё это, как всегда, но слова
всё-таки вырвались, как рвота:

— Мне так страшно жить дальше.Я не понимаю, зачем.Каждое утро — как приговор. Я
не сплю. Не ем. Я просто жду, кто следующий.

Ира слушала, затаив дыхание. Потом сказала, медленно, с каждым словом, будто
проходила по собственным рубцам:

— Четыре года назад...Я тоже сидела так.Точно так же. У окна.В той квартире не было
ни света, ни запаха. Только пустота.И тоже казалось, что всё.Что дальше — нет смысла.
Что я уже умерла. Просто... тело не в курсе.

Женя повернулась к ней, впервые — полностью.

Ира смотрела ей в глаза. Спокойно. Честно.

— Но... потом начались дни. Один за другим.Грязные, злые, бессмысленные.Но один
из них стал чуть тише. Другой — чуть светлее.А потом я пошла. Просто... пошла. Без плана. Без веры.И
оказалось, что даже из самого дна можно вылезти, если не стыдно ползти.

Женя вдруг дёрнулась. Глаза её наполнились слезами.Веки задрожали. Губы сжались,
как будто она пыталась удержать внутри шторм, но... не смогла.

Она кинулась вперёд, прижалась к Ирине.

Не как девочка — как человек, у которого сломалась душа.

Зарыдала. Глухо, надрывно, судорожно.

Ира обняла её. Крепко. Цельно.

Прижимала к себе, как мать.Как старшая сестра.Как человек, который знает, что такое боль, и не боится её.

Женя рыдала ей в грудь:

— Мне так больно...

— Я знаю...

— Мне страшно...

— Я рядом...

— Я не хочу больше терять...

— Ты уже потеряла. Больше — не нужно.

— Почему всё со мной?

— Потому что ты живая.

— А если я не справлюсь?

Ира прижала её крепче:

— Тогда я буду рядом, пока ты не справишься.Ты не одна, Женя.Ты сильная.Я с тобой.
Дима с тобой. Все, кто остались — рядом.

Женя продолжала всхлипывать. Шептала сквозь слёзы:

— Я устала...

— Ты отдохнёшь. Я посижу с тобой.

— Не уходи, пока я не усну...

— Я останусь. Обещаю.

Плед тихо соскользнул с плеч Жени. Ира укутала её снова, поправила волосы, гладила
по голове, по спине.

В комнате пахло холодным воздухом, слезами и человеческой близостью, которую
нельзя купить или притвориться.

А за дверью, в коридоре, стоял Дима.

Он прислонился лбом к косяку, закрыл глаза.

Слушал.И внутри него всё разрывалось — от вины, от благодарности, от боли, за
которую он не знал, как просить прощения.

Он понимал: то, что сейчас делает Ира — не под силу ни ему, ни Паше, ни всей их группировке.

Это могла сделать только женщина.

Только та, кто знает, что такое умирать в себе — и выжить.

Женя уснула на плече у Иры.

Долго — прерывисто дыша, всхлипывая уже почти во сне, сжимающая краешек пледа
в кулаке, как будто цеплялась за него, как за жизнь. Её ресницы были влажны, щёки
покрасневшие, но дыхание — выровнялось.

Она спала.

Измождённая, обесточенная, но наконец отпущенная своей болью.

Хотя бы на эту ночь.

Ира осторожно высвободилась из её объятий, поправила плед, убрала со лба
выбившуюся прядь. Постояла над ней ещё минуту. Смотрела с мягкой тревогой.Потом
медленно вышла в коридор и направилась на кухню.

Дима сидел за столом, склонившись вперёд, с сигаретой в пальцах. Свет был
приглушённый, тусклая лампа под потолком отбрасывала на стены мягкие тени.Он
услышал её шаги, поднял глаза.

Ира прошла молча, села напротив.

Пауза.

Тишина в кухне была густая, словно только что отгремела буря, и теперь всё
затаилось.

— Она сильная, — первой заговорила Ира.Голос у неё был тихий, но твёрдый. — Женя справится. Она у тебя... с сердцем.
Просто сейчас всё... слишком.

Дима кивнул.

Посмотрел в сторону, будто искал в окне какие-то ответы.

— Спасибо, что пришла, — сказал он наконец— Она никого не подпускала. Даже
меня.

— Я знаю, — сказала Ира.

— Я просто... не могла не сказать ничего. Знаешь, бывают моменты, когда нужно быть
рядом. Даже если ты не знаешь, что сказать.

Она замолчала.

Он посмотрел на неё.

Несколько секунд. И снова опустил взгляд. Между ними повисла
неловкость. Не та, что от недоверия — а та, что от того, что много осталось
недосказанным. Что есть нечто большее, чем просто знакомство, но меньше, чем
близость.

— Мне пора, — сказала Ира, вставая.

Дима тоже поднялся. Провёл рукой по затылку.

— Я бы... проводил тебя. Но не хочу оставлять Женю одну.Она хоть и спит, но,
знаешь... как будто всё время на краю.

— Конечно, — тихо кивнула Ира.

Потом, уже взяв пальто:

— Я приду ещё. Если ты не против.

— Я был бы рад, — сказал Дима.Честно. Без улыбки, но с теплом.

— Хорошо, — сказала Ира.

Оделась. Подошла к двери.На секунду обернулась, посмотрела на него.

Хотела что-то добавить, но передумала.Только кивнула — коротко.

Почти незаметно.

И вышла.

Дверь тихо закрылась.А в квартире снова воцарилась тишина.

Такая, в которой начинает заживать что-то внутри.

Дима тихо открыл дверь в комнату. Женя спала — спокойно, словно впервые за долгое
время отпустив тяжесть внутри. Плед был немного сбит с плеч, и он осторожно
поправил его, словно боясь потревожить.

Он опустил ладонь на её волосы — вроде тёплую, но и холодную от усталости голову. Его
пальцы провели нежным, почти робким движением, как будто он хотел передать ей
хотя бы частичку своей силы и надежды.

Сел в кресло напротив, не отводя взгляда.

В комнате повисла тишина — почти святая.

Дима подумал о том, как жестока бывает жизнь, забирая самых близких, оставляя
только шрамы и пустоту. Он ощущал свою вину — за то, что не смог защитить, за то,
что не смог удержать их всех вместе.

Но сейчас он сидел здесь — рядом с Женей, и в его груди росла тихая решимость.

Пусть судьба и бьет беспощадно, он должен стать опорой, пусть и слабой, но
настоящей. Ему нужно было найти силы, чтобы быть для Жени тем, кого она могла бы
не бояться потерять.

Медленно глаза Димы закрылись.

Он дал себе короткий отдых — позволил усталости,накопившейся годами, окутать его.

Заснул, чтобы завтра встать и продолжать бороться — ради Жени, ради памяти, ради того, чтобы хоть немного исправить то, что казалось
необратимым.

Паша сидел в Олимпе, за столом в углу — взгляд пустой и задумчивый, будто пытаясь
сложить воедино кучу невысказанных слов и разбитых надежд. Руки сжались в кулаки
на коленях.

Он не мог понять — почему Женя сейчас так далеко? Почему она отталкивает его,
будто боится, что он причинит ей еще боль? Он знал, что она переживает — это видно
по каждому её жесту, по пустым глазам, по молчанию. Но как объяснить ей, что он
тоже не железный?

В этот момент к нему подошёл Ворон — спокойный, уверенный, с привычной лёгкой
усмешкой, которая часто скрывала его собственные демоны.

— Слушай, — начал Ворон, садясь рядом, — ты выглядишь, как будто сам себя съесть
хочешь. Что там у тебя?

Паша вздохнул, не отводя взгляда.

— Женя... Она будто закрылась от всех. Не подпускает меня. Я пытался, честно. Но,
блин, Ворон, я не железный. Меня тоже не всегда хватает. Иногда кажется, что я
просто стою у её стены, а она меня не пускает.

— Я вижу. И знаю, что чувствуешь. — Ворон наклонился ближе, голос стал тихим,
почти как признание. — Мы все знаем, что значит быть брошенным, отторгнутым.
Особенно теми, кто важен.

— Да, — Паша кивнул. — Но я не хочу быть тем, кто уйдёт. Не сейчас, когда у
неё так всё плохо. Я хочу быть рядом, но иногда... — он тяжело вздохнул, — иногда
хочется просто кричать, чтобы она услышала, что я тоже живой, что мне тоже больно.

— Слушай, — Ворон положил руку на плечо друга, — не всегда слова нужны. Иногда
достаточно просто быть. Быть рядом, даже когда тебя не пускают.

— Ты правда так думаешь? — Паша посмотрел в глаза Ворону.

— Да. Потому что иногда тишина — это крик о помощи. И твоя задача — услышать её.
Даже если она прячется за стеной.

Паша молча кивнул. В груди потеплело — может, это и есть тот самый свет, которого
так не хватало.

— Спасибо, Ворон. Ты помог.

— Всегда, — ответил тот с лёгкой улыбкой. — Мы все здесь не для того, чтобы падать
в одиночку.

Паша глубоко вздохнул, сжав кулаки.

— Ладно, Ворон, — сказал он, наконец, с ноткой решимости в голосе. — Че, поехали
на рынок, делом займёмся, голову другим забьём.

Ворон кивнул, встал со стула, поправляя куртку:

— Вот так и надо.

Они встали и, не спеша, вышли из Олимпа. За дверью их уже ждал вечер, и новый бой,
новые дела.

Женя медленно открыла глаза. В комнате царила тихая полутьма — только слабый
свет уличного фонаря пробивался сквозь занавески.

Перед ней в кресле сидел Дима, усталый и спокойный, его лицо было расслаблено,
словно он наконец-то позволил себе отдохнуть. Она смотрела на него долго — на
человека, который всегда был рядом, даже когда казалось, что весь мир рушится. В
груди что-то сжалось — тяжесть боли, смешанная с тихой решимостью.

Она понимала: дальше нельзя оставаться сломанной. Осторожно дотронулась до его
плеча, тихо произнесла:

— Дима... проснись.

Дима медленно открыл глаза, взглянул на неё сонными, но мягкими глазами и спросил:

— Ты как?

Женя слегка улыбнулась, хотя улыбка была горькой:

— Как в аду, — пауза, — но вроде как уже легче.

Дима усмехнулся, и в его взгляде мелькнула искра:

— Язвишь? Значит, уже хорошо.

Женя вздохнула, собравшись с мыслями, и заговорила твёрдо:

— У меня появилась идея. По Теменским. Надо что-то делать. Я хочу поговорить с
вкладышами, собрать их.

Дима нахмурился, голос стал осторожным:

— Мы же договаривались, что не стоит сейчас. Слишком опасно.

Женя резко, но без злости перебила его:

— Андрей был моим другом, Дима. И я обязана отомстить за него. На меня уже
объявлена охота. Если я не буду бороться, не буду защищаться — меня убьют. Я не
могу просто ждать и прятаться.

В её голосе прозвучала та сила, что рождена из боли и отчаяния.

Дима взглянул на неё долго, в его глазах боролись сомнения и понимание. Наконец он
медленно кивнул:

— Ты права - Он встал, тяжело потянулся, затем тихо добавил— Делай так, как
считаешь нужным. Но будь осторожна.

Женя кивнула, уже собирая вещи:

— Я готова. Это больше, чем просто месть.

Она чувствовала, как страх и горечь не покидают её, но внутри горел огонь — жгучий,
требовательный, дающий силы идти вперёд.

— Я буду с тобой, — сказал Дима, подходя к двери.

Она встретила его взгляд, кивнула, и он вышел, тихо закрыв за собой дверь.

Оставшись одна, Женя глубоко вдохнула.Она знала — путь будет тяжёлым. Но
другого у неё теперь не было.

Дима стоял у входной двери, уже одетый и обутый. Его пальцы нервно перебирали
ключи, но взгляд был напряжён и сосредоточен. Он ждал.

Из комнаты вышла Женя.

Её волосы были зализаны назад, придавая лицу жёсткий, почти воинственный вид.

Чёрный свитер плотно облегал шею, подчёркивая стройность и решимость. Чёрные
джинсы, словно вторая кожа, и кожаная куртка — как доспех на войне.

Её макияж — глубокий, чёрный, подчёркивающий глаза — придавал взгляду ещё
больше силы и непоколебимости. Она выглядела не просто усталой девочкой, которую
знали раньше. Это была женщина, кованая болью и решением идти до конца.

Стальная.

Дима на секунду задержал взгляд, затем тихо, но искренне сказал:

— Ты выглядишь... как будто готова разорвать мир.

Женя чуть улыбнулась — лёгкая, почти неуловимая.

— Возможно, — ответила она тихо. — Потому что другого пути у меня нет.

Они обменялись коротким взглядом, полным понимания и немого обещания. Дима
взял её под руку, и они вместе направились к выходу из квартиры.

На улице уже сгущалась ночь, но свет уличных фонарей казался менее мрачным рядом
с тем огнём, который горел в Жене.

— Ты готова?, — спросил Дима, сжимая её ладонь чуть крепче.

Женя кивнула, сжимая кулак в руке.Шаги их были твёрдыми и уверенными. Ночь
только начиналась.

Олимп встретил их запахом табака, мужских голосов и тяжёлого воздуха, в котором
давно осела улица, кровь и сделки. Все уже были на месте — Ворон, Паша, Каглай,
Буйвол. Улыбки, реплики, сальные шутки — всё стихло, как только Дима и Женя
вошли.

Дима первым шагнул вперёд.

— Здорово, братва.

Все начали вставать, отвечать, хлопать его по плечу, кто-то кивнул, кто-то только
поднял брови.

И тут — шагнула Женя.

Та самая Женя, которую они привыкли видеть — живая, смеющаяся, порой наивная.

Но сейчас...Сейчас она была другой.

Взгляд, острый как лезвие.

Женя не улыбалась. Не кокетничала. Не искала глазами Пашу.Она просто шла, как
будто ей принадлежало это место.

— Привет, — коротко бросила она, глядя по сторонам.

И в этом "привет" было больше власти и холода, чем в речах многих уличных
«авторитетов».

Все переглянулись.

Паша замер, не скрывая удивления.

Ворон — приподнял брови, но не сказал ни слова.

А Дима — молча наблюдал, стоя чуть в стороне.

Женя прошла вперёд, уселась на стул как на трон , из внутреннего кармана достала
пачку сигарет, закурила.

Глубокая тяга.

Дым скользнул вверх.

Только после этого она заговорила — ровным, спокойным, уверенным голосом:

— У меня есть план.По Теменским.Наступательный.

Все замерли.

— Мы не сидим в стороне. Не прячемся. Не ждём, пока они снова ударят.Мы первые
— и это наша территория.Я предлагаю сделать ответку. Громкую.Жёсткую.

Пауза.

Сигарета догорала. Женя не торопилась — она чувствовала, что держит ритм
комнаты.

— У них есть сборщик, на их точках, молодой. Погоняло Фазан.Каждый день он с утра
собирает лавэ с тех, кто торгует — и с тех, кто якобы «под защитой».

Она подняла глаза и посмотрела прямо на Ворона:

— Этот Фазан не боец. Он гонец. Он — символ.Его не убивать. Нет. Нам убийства не
нужны — слишком много шума, слишком много риска.

Женя медленно поднялась со стула, как будто вставала с места перед выстрелом:

— Но калечим. Показательно. Быстро. На людях.Он должен попасть в больницу.Он
должен больше не ходить там. Каждый, кто его увидит потом, вспомнит — это за Техника.Это — за нас.

Наступила тишина. Слышно было, как где-то гудит батарея.

— А если подтянутся остальные ? — хрипло спросил Каглай.

— Не подтянутся, — спокойно ответила Женя. — Это будет  рано утром, чётко по часам. До
их основного движения. Работа — на пару минут. Сбор — точка, калечим — уходим.Мы не оставим ни одного
следа, кроме него. И его криков.

Пауза.

— Нам не нужна бессмысленная резня. Но им нужно напоминание, что мы не будем
больше ждать, пока нас косит один за другим.

Женя снова села.

— Если кто-то не готов — скажите сразу. Я пойду сама.

Но никто не сказал ни слова.

Ворон медленно кивнул.

— План годный. Работать можно.

Паша не отрывал взгляда от неё. Он никогда раньше не видел Женю такой.Она теперь
была частью их.

Но не как девочка под крылом.А как сила. Как та, кто готова не просто выжить, а стать
тем, кого будут бояться.

И в этот момент Олимп будто дышал иначе.

Старый зал гудел, как улей.Каглай сверял время. Буйвол чинил прикуриватель. Ворон
откидывался на спинку дивана, наблюдая за всеми, как ястреб.Все готовились. Была
тишина перед ударом, натянутая и колючая, как нерв.

Женя ходила между ними как хищница, как командир.Каждое её движение — точное,
сухое, чёткое.

В её глазах не было сомнений, только огонь и цель.

Неспокойно было только Паше.

Он следил за ней взглядом, как за кем-то, кто вот-вот уйдёт навсегда.Он видел, как
Женя не замечает его, как отводит глаза, как отвечает коротко, будто мимоходом.В её
глазах больше не было прежнего тепла. Только сталь. Только цель.Это была другая
Женя.И он больше не знал, есть ли в ней место для него.

Он подошёл.

— Жень... — голос чуть хриплый, но тихий.

Она даже не обернулась.

— Не сейчас, Паша.

Он сглотнул. Постоял. А потом не выдержал. Схватил её за локоть — не грубо, но
решительно — и завёл в дальний угол, в тень за колонной, где не было ни глаз, ни
ушей.

— Ты издеваешься? — голос Паши дрогнул — Я уже не могу. Ты меня не видишь, не
слышишь, будто я — пустое место.Ты закрылась, как стена. Я стою рядом, Жень, а ты
будто сквозь меня проходишь.Ты делаешь вид, что меня нет. А я — есть. Я люблю
тебя, чёрт возьми.Понимаешь? Я не Андрей, не Дима, не кто-то там ещё. Я — я! И я
здесь, рядом с тобой, не потому что мне скучно. А потому что мне больно. За тебя. За
него. За нас.

Женя смотрела.Молча.Глаза — как ледяные озёра, глубоко-глубоко. А потом сказала:

— У меня сейчас нет времени страдать хернёй.

Пашу будто ударило.

Не кулаком.

Хуже.

Её слова вошли под рёбра, как нож.

Он замер.Отпустил руку.Его плечи осели, будто весь воздух из него вышел.Глаза
медленно расширились — от боли.

— Хернёй? — переспросил он, едва слышно.— Значит, я — херня.

Женя опустила глаза. Не сказала ни слова.

Паша кивнул. Медленно.Будто в последний раз.

— Понял. Тогда... всё.

Он развернулся.Шагнул в темноту.

Без пафоса.

Без обидных слов.

Просто ушёл, как уходит тот, кто не может остаться, не растеряв себя.

Женя осталась.

Опёрлась спиной о бетонную стену.Тихо.Тело дрожало, но она
держалась.К глазам подступили слёзы — жгучие, как уксус.Всё внутри
кричало:

"Позови его. Брось всё. Беги за ним."

Но она стояла.Как камень.Потому что если пустить эту боль —она не сможет идти дальше.А идти надо.Она должна
закончить, иначе всё это — смерть Андрея, её страх, улица, кровь —будут
напрасны.

Она выпрямилась.

Оттолкнулась от стены.И шагнула обратно —туда, где Каглай уже ждал.Где Буйвол
поджидал на улице.

Где месть ещё не свершилась...