Я останусь
Они ехали в машине. Словно в гробовой тишине. Лишь мерное урчание мотора да
редкое поскрипывание подвески на морозных ямах нарушали вязкое молчание.
Слёзы градом текли по Жениным щекам. Она не выла, не стонала — нет. Она просто
молча плакала.По-взрослому. Тихо. Горько. Глубоко.
Буйвол, сидящий за рулём, не поворачивался. Глаза его были прикованы к дороге, руки
сжаты на руле. Он понимал, что любые слова сейчас — только больнее.
На заднем сидении Паша сидел рядом. Рядом... но как будто всё равно слишком
далеко.
Женя смотрела в запотевшее окно, будто пытаясь уловить смысл в уличных фонарях,
чёрных силуэтах домов, проезжающих тенях. Но в голове путались мысли,
спотыкались, падали."Не сейчас. Только не сейчас. Господи, только бы он был жив... Только бы не один в
этом холоде. Только бы держался... Я же только-только начала дышать... нашла хоть
кого-то своего... хоть что-то тёплое в этом мире..."
Сердце девушки било тревогу, а разум кричал от страха. У неё забрали всё. Она не
могла снова остаться одна. Просто не могла.Женя вздохнула с хрипотцой, прикрыв лицо ладонями. Плечи её подрагивали. Слёзы
продолжали течь — тихо, будто сами по себе.
Паша украдкой смотрел на неё, будто не веря, что это та самая девчонка, которая
язвила, с вызовом смотрела в глаза, бросала колкости. Сейчас перед ним сидело что-то
невероятное. Необъяснимо хрупкое. До дрожи сильное. Такое живое и настоящее, что
у него внутри всё ломалось.
Вот она. Такая живая... Такая красивая даже в слезах. А может, особенно в слезах.
Как она держится... я бы сам разнёс бы всё вокруг, если бы так болело. А она просто
молчит. И держится. Хрупкая. Упрямая. Честная.
"Что ты с моей башкой делаешь,Красивая..."
Он не понимал, что это было. С первой встречи, с первого взгляда когда она открыла
дверь и посмотрела прямо в него — внутри будто что-то щёлкнуло. Как будто кто-то
дернул стоп-кран, и остановил поезд.
С того самого дня она была в его мыслях. Утром, вечером, даже во сне.
Каждое её слово, каждый жест, смех, даже когда она злилась — всё запоминалось до
деталей.
"Я не могу нормально думать. Не могу дышать даже. Что это, а? Что со мной не так?"
Он смотрел на её лицо в профиль — измождённое, бледное, с красными от слёз
глазами. Такое юное, но уже уставшее. Его сжало.
"Как же я хочу просто быть рядом. Не говорить. Не трогать. Просто держать..."
Он не мог больше сдерживаться. Просто медленно, почти незаметно, сдвинул ладонь
ближе...И взял её за руку. Нежно. Осторожно. Почти робко.
Её пальцы были ледяные. Но он сжал их, будто передавая ей своё тепло. Не слишком
крепко, чтобы не спугнуть. Но и не слишком слабо — чтобы она знала: он рядом. И не
уйдёт.
Женя вздрогнула. Она не посмотрела на него — только чуть повернула ладонь,
позволив ему держать крепче. Паша выдохнул. Медленно.
Буйвол не обернулся. Всё понял. Всё прочитал в их глазах. И даже тише нажал на газ, чтобы не
тревожить их тишину.
В эту ночь все трое молчали. Но это была тишина, в которой сказано больше, чем в
тысяче слов
Больница встретила их гулкой тишиной, запахом медикаментов и чем-то ледяным,
неуютным, как сама смерть, что часто бродила по этим коридорам. Паша и Буйвол шли
чуть позади — Женя же будто оторвалась. Её тело двигалось автоматически, но ноги
подкашивались. Шаг. Ещё шаг. Шаг в пустоту. Шаг в страх.
Свет от ламп бил в глаза, стены давили своей стерильной белизной, в ушах стоял гул
пульса, и Женя уже не чувствовала, как сильно пальцы сжаты в кулаки.
Сердце будто трещало на части — она даже не знала, как ещё оно бьётся.
— Спокойно, Жека, почти пришли, — услышала позади шепот Паши, но не ответила.
Она не могла говорить. Слова все застряли в горле.
У регистратуры сидела женщина в медицинском халате, но, завидев Браву и Буйвола,
только кивнула.
— Свои. Проходите. Реанимация. Третий этаж. Палата 317.
Они шли по длинному коридору — серый пол под ногами, ритмичные
капельницы, чей-то кашель за стеклянной дверью, медсестра вдалеке. Женя слышала,
как по стенам отдаются её собственные шаги.
И вот он — поворот. У палаты номер 317 стояли Каглай, Шпала, Гвоздь и... Андрей.
Все были мрачные, молчаливые. Кто-то курил прямо в окно. Лица тяжёлые, глаза —
опущены. Каглай первым заметил их.
— Она пришла, — буркнул он и выдохнул дым.
Андрей было шагнул к Жене, хотел что-то сказать —
— Жень...
Но она его не услышала. Или не захотела слышать.
Как молния, как ветер, она метнулась вперёд, будто страх, боль, люди, стены — всё
исчезло. Она толкнула дверь — и залетела в палату.
Палата встретила тишиной и резким запахом хлорки. Медсестра в белом халате
поправляла капельницу, взглянула на Женю и кивнула, как будто уже знала, кто она.
— Только аккуратно, он после операции. Спит. Но всё прошло хорошо. Будет жить, —
проговорила спокойно, но с какой-то теплотой.И вышла, оставив дверь чуть приоткрытой.
Женя подошла к кровати.На белых простынях лежал он — её Дима. Бледный, как
стены этой больницы. С перевязанной грудью, с пластырем на шее, с обмотанными
пальцами и с трубкой, тянущейся от руки к капельнице.Такой родной. Такой бессильно-тихий.
Она опустилась рядом на стул.Протянула руку.Прикоснулась к его ладони —холодной, но живой.
И в ту же секунду сломалась.
Слёзы застилали глаза, плечи вздрагивали. Она закрыла ладонью рот, но голос всё
равно вырвался шёпотом, хрипом, будто из самых глубин:
— Ну что ж ты, мой родной...Ты же один у меня...Ты не имеешь права так...Ты
должен выкарабкаться, слышишь?Я не смогу ещё раз. Я не переживу...— слёзы падали
на простыню, на его руку, на холодный металл капельницы.— Я тебя умоляю...
Вернись... Мне страшно... Я не хочу опять остаться одна...
Сзади, чуть в тени дверного косяка, стоял Паша.Смотрел. Молчал. Чувствовал.
Его пальцы были сжаты в кулак — так сильно, что побелели костяшки.А в груди будто что-то дернулось.
Это была жалость? Или... сострадание?
Он не знал. Он давно этого не чувствовал. После смерти отца он выжиг всё — тепло,
мягкость, уязвимость. Осталось только жжение — злое, холодное, тупое. Но
сейчас...Он смотрел на неё — хрупкую, сильную, сломанную. Сжимавшую руку
Димы, как будто от этого зависел её мир.
И что-то в нём сломалось.
Как будто она вложила в него какую-то часть — тёплую, живую, почти забытую.
«Что ж ты со мной делаешь, девочка?» — в голове так и продолжало крутится одно, он сам не заметил, как сделал шаг
вперёд, ближе, почти на грани.
Но не подошёл.Не тронул.Просто стоял.Рядом. И, может, впервые за много лет ему
захотелось не защищать кого-то... А быть с кем-то.
Дверь палаты открылась мягко, но с привычным скрипом. На пороге снова стояла
медсестра. Та же добрая, но теперь — с чуть более твёрдым взглядом.
— Девочка, — сказала она тихо. — Ему нужен покой.После операции,надо отдыхать...
И вам всем тоже. До утра его всё равно не разбудят, обезболивающее сильное.
Приходите завтра. Сейчас — лучше уйти.
Женя молчала.
Слёзы ещё не высохли, но взгляд уже был как лезвие — острый, сосредоточенный,
стальной.Медленно, не поднимаясь с места, она прошептала, но так, чтобы услышала вся палата:
— Нет. Я никуда не уйду. Сегодня ночью я останусь здесь. С ним.
— Девочка, это не... — попыталась возразить медсестра.
Но Женя уже поднялась на ноги.Глаза её полыхали.Не слезами.Верностью.
Любовью.
— Он у меня один остался, я не уйду. Ни за что. Не просите.
В этот момент Паша шагнул ближе. Молча подошёл. Положил руку ей на плечо. Тихо,
почти шепотом, так, чтобы слышала только она:
— Красивая... тебе надо поспать. Ты на ногах не держишься. И ему нужен покой. Он
должен прийти в себя...Ты же сильная, ты справишься. Только не ломай себя совсем.
Женя резко обернулась.Их взгляды встретились. Он — впервые такой мягкий, будто
без маски.
Она — вся из стекла, дрожащая, но целая. Пока целая.
— Я останусь, Паш, — тихо сказала она.
— Он — моя семья. И пусть даже просто посижу. Помолчу. Послушаю, как он дышит.
Мне этого достаточно.
Он долго смотрел на неё.Потом кивнул. Убрал руку с её плеча и, не говоря больше ни
слова, вышел из палаты.
Медсестра посмотрела на Женю.Глубоко вздохнула.
— Ладно. Только на эту ночь. Только тихо, хорошо?
— Хорошо, — кивнула Женя. — Обещаю.
Когда за ними закрылась дверь, Женя снова опустилась на стул.
Боль затихала. Но не уходила.Она взяла Диму за руку. Ту самую, с капельницей. Осторожно.
Сидела так, не отрываясь, часами. И снова приходили мысли.
Мама...Папа..."Вы бы его полюбили. Опять полюбили...Он совсем другой. Но он — за меня горой. Он
бы вас не подвёл..."
Она опять вспомнила, как милиционер постучал в дверь. Как замерла. Как сердце упало.
Как всё рухнуло — и осталась только тишина. "Я потеряла вас...Я не хочу терять его."
Женя сжала ладонь Димы крепче. Прислонилась к краю кровати, уложив голову на его
руку.Закрыла глаза.И, сама того не заметив, уснула.
В палате стояла тишина. Слышно было только дыхание. Одно — сильное и ровное.
Другое — прерывистое и усталое. Но они были рядом.
Женя проснулась от странного, почти забытого ощущения.
Мягкое... родное...Кто-то нежно гладил её по волосам.Теплая ладонь скользила по
прядям — осторожно, будто боясь спугнуть.На мгновение ей показалось: Папа.
Она даже не хотела открывать глаза — так сладко было в этом обманчивом полусне.
Но когда решилась — сердце сжалось и растаяло разом. Дима.
Он лежал на той же белой больничной койке, бледный, уставший, но...очнулся и
смотрел прямо на нее. Сквозь боль, сквозь усталость, сквозь пережитое
— он улыбался.Маленькой, искренней, почти детской улыбкой.
— Привет, Красивая, — хрипло сказал он.
Женя задохнулась от подступивших слёз и мгновенно поднялась.
— Дима... ты... ты очнулся... Ты жив...Слава Богу, — она сжала его ладонь, будто
боялась, что если отпустит — он исчезнет.— Как ты себя чувствуешь?
Он тихо вздохнул.
— Чувствую, что жив. А остальное — ерунда.
— Дим... — голос задрожал.
— Всё будет в порядке, слышишь? — перебил он, глядя прямо в глаза. — Я справлюсь.
Мы справимся. Ты у меня такая сильная... Я когда открыл глаза и увидел, что ты тут...
понял — мне уже легче.
Женя смахнула слезу.
— Я не могла уйти. Не смогла бы.
— Тебе нельзя было здесь сидеть всю ночь, ты ребёнок ещё, тебе отдых нужен...
— Нет, — она качнула головой, глядя в его ослабевшее лицо.— Я больше не ребёнок, Дим.
— Для меня — всегда будешь девчонкой с бантом на затылке, — слабо усмехнулся он.
— Ты — единственный, кто у меня остался, — прошептала она. —После мамы... после
папы...Если бы с тобой что-то случилось... я бы не пережила, слышишь?Ты не
представляешь, как страшно было снова потерять...
У Димы сжалось горло. Он отвернулся, сглатывая. Но не успел.
Женя увидела, как по его щеке скатилась слеза. И тогда она впервые увидела его по-
настоящему слабым. Не как бандита. Не как того, кто может за себя постоять. А как
человека, который всю жизнь был один.
— Прости, — прошептал он. —Когда Саня уехал...Когда умер батя...А потом мама...
Я остался совсем один. - он сжал её руку.— Я даже не представлял, как сильно можно скучать по семье...
— Ты не один, — сказала она твёрдо. — Ты у меня есть.А я у тебя.
Они замолчали.
Он смотрел на неё так, как когда-то, наверное, смотрел на младшую сестру, которой у
него никогда не было.
Она — как на отца, которого отняли слишком рано, и жизнь вернула другого, но
родного, хоть и в другой форме.
— Ты всё сможешь, Женёк, — сказал он, натягивая улыбку. —Ты сильнее, чем я.
— Нет, — тихо покачала головой. —Я просто научилась держаться. После потерь это
единственное, что остаётся.
Дима закрыл глаза, уставший, но спокойный.
— Спасибо, что осталась.
— Всегда.
Она снова устроилась на стуле, не отпуская его руки.Уже не плакала.Смотрела на него,
и в груди разливалось тепло. Такое, какое может быть у настоящие семьи. Пусть и
собранной из осколков. Но сильной, потому, что, выбрали быть вместе.