Смеяться назло
Он пришёл рано. Слишком рано.Даже для него самого.
Снег хрустел под подошвами, воздух был хлёстким и тяжёлым — как перед грозой,
только это была грозовая тишина утра. Паша не спал почти всю ночь. Лежал, смотрел в
потолок, слушал, как щёлкают батареи, как за стеной скулит соседская собака.
А в голове была она. Как сидит в палате рядом с Димкой, прижавшись к его руке, тихо плачет. Как дрожат
её плечи, как губы прикушены — будто сдерживает крик. Он знал, что она останется с
ним. Это не нужно было объяснять словами. Просто знал. И он пришёл, потому что не мог не прийти.
Дежурная медсестра узнала его, махнула рукой — «проходи». Он шёл по коридору, не
спеша. Сердце било в висках.Палата. Тихо приоткрыл дверь.
Внутри уже не спали. Димка лежал, бледный, с перевязанным боком.
Женя сидела рядом, держала его за руку. На её лице — следы слёз, но в глазах что-то
яркое, почти священное.
Паша почти зашёл... но застыл. Он стал свидетелем. И — невольно, почти не дыша —
стал слушать.Он слышал... каждое слово. О родителях. О страхе потери. О боли. О
нежности.
И что-то внутри него защемило. Не в груди — в душе.
Он не знал, что это за чувство. Оно не укладывалось в привычную для него схему
"пришёл, сделал, ушёл".Это не было похотью, азартом, спортивным интересом.Нет.
Это была боль, чужая боль, в которую он почему-то начал врастать.
Он смотрел, как она держит за руку Димку — того самого Димку, кто когда-то стал
ему семьёй, после смерти отца.Семья...— перекатилось внутри.
Он помнил, как Деготь — не раздумывая, забрал его после похорон. Помнил, как тот
молча поставил тарелку с макаронами на стол, когда весь мир рушился. Как сидел
рядом, не лез с вопросами, просто был.
Дима тогда не говорил ни слова. Просто налил две рюмки — себе и мальчишке, которому только
исполнилось пятнадцать.
— За старших. За отцов. За тех, кто не бросает.
И вот теперь... Он смотрел, как Женя говорит почти теми же словами. Как в ней,
несмотря на хрупкость, была та же сталь, что и в нём, и в Диме. Как она выстояла,
держалась, не разучилась любить.
"Ты теперь взрослая. Ты сильная. Ты должна быть сильной."
Эти слова звенели у него в голове.Он не знал, как, но Женя успела стать для него важной.
Не просто красивой девчонкой с глазами, как звёзды.Не просто новой. А... той самой.
Ему впервые за долгое время захотелось не трогать — а защищать. Не играть — а быть
рядом.
Паша вздохнул тихо, сжал пальцы на дверной ручке, но было уже поздно — Женя
заметила его.
Она вскинула голову — и их взгляды пересеклись.
Её глаза были покрасневшими, но всё ещё красивыми, глубокими. Он чуть смутился,
отвёл взгляд. Но не ушёл. За его спиной послышались чьи-то громкие шаги, и Дима,
слабо приподнявшись на подушках, заметил гостя.
- Брава?.. — хрипло, но с теплом в голосе. — Ты чего так рано, брат?
Паша кашлянул, чуть почесал затылок.
— Да я... не спал что-то. Ну... подумал... загляну.
Он не умел врать. Он не умел прятать глаза. Но... иногда лучше сказать меньше, чем
сказать всё.
— Ты как, Димыч? — Паша подошёл ближе, сдерживая всё, что кипело внутри.
— Жив, вроде, — усмехнулся Дима. — Хоть и на куски разрезанный.
— Ты это, ты давай не подводи. Мы тут за тебя волнуемся.
— "Мы" — это Женя, да?
Женя покраснела. Паша хмыкнул, отвёл взгляд.
— Ну, вообще да, — буркнул он. — Я так, просто...
— Не выдумывай, — перебил Дима с полуулыбкой. — Ты первый стоял под дверью,
как только узнал. Я-то знаю.
Паша поднял бровь, будто не знал, как на это реагировать. Но всё в его взгляде
кричало: "Да, я волновался."Паша посмотрел на неё, долго. Потом отступил на шаг,
достал из кармана апельсин и протянул Диме.
— Для поднятия боевого духа, — хмыкнул он. — Помнишь, как ты мне тогда таскал?
Дима рассмеялся.
— Помню, как вчера.
— Вот и живи, чтоб ещё потаскать мне лет так через двадцать, ага?
Женя смотрела на них обоих — на уставшего, но живого Диму, и на Пашу,
молчаливого, сдержанного, и почувствовала, как в её груди медленно, аккуратно врастает нечто новое.
— Ну, — тихо выдохнул Дима, переведя взгляд с одного на другого. — Я-то
выкарабкаюсь. А тебе, Женька, пора бы уже и домой. Отдохни. Утро было тяжёлое. Да
и день, я уверен, будет ещё длиннее.
— Я не уйду, — голос Жени дрогнул, но она подняла подбородок. — Ты все что у меня
есть.Я не могу просто так... взять и уйти.
Паша посмотрел на неё. Медленно подошёл ближе. Его голос прозвучал мягче, чем
обычно — без привычной резкости:
— Красивая, слушай его, у тебя под глазами синяки, ты на ногах еле стоишь. Димка уже пришёл в себя. С ним всё будет
чётко. А тебе нужно перевести дух.
Женя, растерянная, всё ещё боролась с собой, но Дима в этот момент поднял взгляд...
и замер.
Он знал Пашу с детства. Видел его в драках, в бешенстве, в злости, в боли.Но такого
Пашу он не видел никогда. В его взгляде не было ни бравады, ни иронии. Только
тёплая нежность. Тот самый редкий, беззащитный свет, который случаен у сильных
людей.И это "красивая" прозвучало не как фраза. А как признание.
— Ты её как сейчас назвал?.. — спросил Дима негромко, но в голосе чувствовалось: он
услышал всё.
Паша на долю секунды опустил глаза, будто обдумывая, стоит ли говорить. А потом
вскинул голову — взгляд в лоб, не прячась:
— Как слышал, так и назвал, — с легкой усмешкой, но без привычной дерзости.
Женя стояла между ними, словно не зная, куда себя деть. Щеки её чуть порозовели,
дыхание сбилось.
Дима посмотрел то на неё, то снова на Пашу. Его лицо на секунду стало
непроницаемым. Но затем — что-то оттаяло в его глазах. Усталость,
нежность к племяннице — всё это смешалось в молчаливом вздохе.
Он прикрыл глаза и, не открывая, выдохнул:
— Эх ты, Брава...
Паша криво усмехнулся:
— Да всё ровно будет, Дим. Слышишь?
И тут Женя впервые за последние часы... засмеялась. Тихо, с надломом, но по-
настоящему. Словно в этом моменте, где боль, тревога и странная, зарождающаяся
нежность переплелись — жизнь снова показалась ей живой. Дима взял её за руку — ту
самую, что держала его всё это время — и чуть сжал:
— Ты уже сделала больше, чем могла. И я... — он замолчал, борясь с комом в горле.
— Я правда благодарен тебе. За всё. Но ты должна быть сильной. А для этого — нужно
отдохнуть. Слышишь?
Она кивнула, не в силах говорить.
Паша тихо взял куртку со спинки стула, накинул себе на плечо и протянул вторую
Жене:
— Пойдём. Я тебя довезу.
Женя в последний раз наклонилась к дяде. Осторожно поцеловала его в лоб:
— Я приеду завтра с утра. Самой первой.
— Я буду ждать, — ответил Дима с усталой улыбкой. — А теперь — марш домой.
Паша открыл дверь, пропуская её вперёд. Женя обернулась ещё раз. Улыбнулась, и вышла.
Они шли по коридору больницы в тишине. Только каблуки Жени тихо стучали по
полу, да где-то вдали пищал аппарат в реанимации. Больница будто вымерла. Но
внутри неё... жизнь кипела. Новая..
На выходе Паша открыл перед ней дверь.
— Спасибо, — прошептала она.Он только кивнул.
Когда они сели в машину, Паша не сразу завёл двигатель. Просто сидел, смотрел на
дорогу перед собой. В профиль. Молча.
— Ты ведь знал, что я останусь с ним? — вдруг спросила Женя.
Паша улыбнулся уголками губ:
— Знал.
— Как?
Он посмотрел ей в глаза, и вдруг сказал почти шёпотом, но твёрдо:
— Потому что... ты настоящая.Таких не бросают. И такие не уходят, пока не убедятся,
что всё хорошо. Потому я и пришёл.
Женя отвела взгляд в окно и тепло улыбнулась.
Подъезд встретил их тишиной и серым полумраком. Свет ещё не включили —
слишком рано. За узкими окнами пробивался тусклый зимний рассвет, окрашивая
лестничные пролёты в ледяные оттенки голубого и серого.
Женя шла чуть впереди. Шаги глухо отдавались по бетону. Каждое движение давалось
с трудом — усталость, тревога, боль и сдавленный крик внутри не отпускали ни на
секунду.
Рядом, почти вровень с ней, молча шёл Паша. Он не касался её, не задавал вопросов —
просто был рядом. И это молчание грело куда сильнее любых слов.
На лестничной площадке их шаги стихли. Женя остановилась у двери своей квартиры,
достала ключи. В руке они звякнули — непривычно громко. Металл дрожал в пальцах.
Она попыталась попасть ключом в замочную скважину, но пальцы слушались плохо.
— Чёрт... — выдохнула она и сжала губы.
— Дай сюда, — тихо, почти шёпотом, сказал Паша. Он стоял за спиной, настолько
близко, что она ощущала его дыхание.
— Не надо, — упрямо выдохнула она, — я справлюсь...
Он не настаивал. Только стоял, ждал. В его молчании не было раздражения, только
терпение и тепло.
Наконец, Женя справилась с замком, но не открыла дверь. Стояла. Молча. Глядя на
тёмное дерево двери. И только спустя несколько секунд, будто что-то надломилось, она обернулась к нему.
— Спасибо тебе... — голос сорвался, но она справилась. — За то, что был со мной. За
то, что не ушёл.
Паша смотрел на неё внимательно. Его лицо было тенью — в полумраке, в этом тихом
утре. Только глаза... глаза были живыми. Яркими. Глубокими.
Он шагнул ближе, и Женя откинулась к двери. Между ними остался лишь воздух,
наполненный дыханием, нерешённым вопросом и тем, что нельзя было назвать вслух.
— Хочешь... я останусь? — его голос был низкий, тёплый. В нем дрожало нечто
неуловимое.
Она подняла глаза. Встретилась с его взглядом — прямым, уверенным, и всё же не до
конца спокойным. Будто он сам боялся этого предложения.
— Паш... — прошептала она, — я...- пауза. Задержка дыхания.Она сглотнула — Я
должна быть одна. Мне нужно переварить всё. Понять - она опустила глаза— Иначе я
просто... не соберусь обратно.
Он не обиделся. Не сделал ни шагу назад. Напротив — подошёл ближе, совсем близко.
Она чувствовала его тепло, его силу, его сдержанное желание прикоснуться... но он не
позволил себе лишнего.
— Ты сильная, — тихо сказал он. — Прямо огонь. - он посмотрел на неё чуть снизу
вверх.— Но даже огонь устаёт.-Задержал взгляд.— Если что... зови. Даже не думай —
просто зови.
Она кивнула. Еле заметно.Улыбнулась сквозь усталость и внутреннюю дрожь.
— Я знаю.
Он сделал полшага назад.
— Ладно... иди. Отдохни.
— Спокойного утра, Паш, — прошептала она.
Он едва заметно кивнул.
— А у тебя пусть будет лучшее утро, Красивая.
И его голос будто укрыл её чем-то невидимым.
Она закрыла за собой дверь. Прислонилась к ней спиной. Закрыла глаза. В груди всё
сжималось и дрожало.
Он назвал её красивой. Он хотел остаться. Он смотрел на неё, как на кого-то... важного.
Она выдохнула. Глубоко. Задержала дыхание. В груди — тревожное, живое. Страшное
и сладкое одновременно.
Что с ней происходит?
Квартира встретила её полумраком и тишиной, такой густой, что в ней звенели нервы.
Сквозь щель в занавесках пробивался бледный рассвет. Всё казалось нереальным,
словно она вошла не в дом, а в сон. Или в чью-то чужую жизнь.
Она сняла куртку, кинула её на крючок, не глядя. Сапоги сбросила прямо у входа.
Потом, не раздеваясь до конца, прошла на кухню, словно по инерции. Как лунатик.
Кухня была тёплой. Домашней. Там всё ещё пахло мятой — от чая, что она пила
вечером до больницы.
И вдруг внутри что-то болезненно сжалось.
— Дима...
Губы дрогнули. Сердце защемило. Женя прижала ладонь к груди — будто пыталась
удержать себя от того, что подступало. Слёзы.
Они наворачивались без предупреждения. Без причины. Без разрешения.
Он жив... Он в порядке... Он же в порядке... Правда?
Она прошла в комнату. Опустилась на диван. Обняла себя руками.
«Ты справишься. Ты уже справляешься. Ты сильная...» — тихо шептала себе.
Но мысли не слушались. Они мчались как угорелые. В прошлое. В то утро. В тот день.
...Когда позвонили в дверь. Милиционер. Сухое лицо. Холодный голос.«Произошло
ДТП. Родители...»
Мир рухнул. Точнее — он исчез. Просто исчез. Без звука. Без предупреждения.
Она вскочила с дивана, будто её ударили током.Пошла в ванную.Умылась. Ледяной
водой. Несколько раз.
Смотрела на своё отражение — красные глаза, припухшие веки, бледность.
— Нет. Не сейчас. Ты не развалишься. Ты не сломана. Ты — просто... растерянная.
Уставшая.
Она шептала эти слова себе как заклинание.Но внутри всё равно дрожало.И всё равно
— боль.
Она прошла обратно в комнату, закуталась в плед, как в кокон. Села у окна. Открыла
его чуть-чуть — на улицу. И глоток холодного воздуха прошёлся по коже.
За окнами мир жил. Машины проезжали, кто-то шёл на работу, голуби садились на
подоконник...
А внутри — всё было совсем другим.
Она вспоминала маму, папу. Тепло их рук, смех. То, как отец кричал с кухни:
«Лилейка, опять ты в чай мне сахар не положила!» Как мама шептала ей перед сном
сказки, и укрывала одеялом до носа.
И потом — как всё это исчезло.
Женя прижала ладони к глазам. Плечи затряслись. Но она не дала себе сорваться в
слёзы полностью. Только выдохнула.
— Вы бы гордились мной... Я правда стараюсь.
Минуты шли. Чуть позже она открыла книгу. Прочитала страницу — и не поняла
ничего. Закрыла.Просто легла на диван и смотрела в потолок.
А потом...Паша. Образ его прорезал всё. Голос. Губы.Взгляд.Как он назвал её:
"Красивая"...Как смотрел. Как хотел остаться.
Почему он вызывает в ней столько чувств? Почему после одного поцелуя ей кажется,
будто он — как воздух?
Она вспомнила, как он прижал её руку в машине. Как держал её взгляд в палате.
Что это?Почему так страшно?Почему так сладко?
«Ты не должна влюбляться. Это слишком рано... Это опасно... Он не для тебя. Он
бандит. Он не играет в серьёзные игры...» — пыталась убеждать себя Женя.Но голос в
голове звучал неуверенно.И сердце не слушало.
Она лежала, глядя в потолок, и с каждым вдохом будто звала его — молча. Внутри
себя.
Время таяло, как снег на подоконнике. Женя не замечала ни часов, ни улицы за окном.
Всё внутри неё будто застыло. Чай остыл. Книга упала на пол. Мысли сбивались .
Когда в дверь позвонили, Женя вздрогнула.
Полтретьего вечера. Кто?.. Она подошла неспешно, будто не хотела знать. Сердце всё
равно ёкнуло. Вдруг Паша?
Открыла — и тут же опешила.
На пороге стоял Андрей. Весёлый, как будто его только что вытащили из солнечного
дня, в котором ничего не болит. В руках — шуршащий пакет. Что-то в нём звенело.
— Сюрприз! — бодро сообщил он и поднял пакет повыше. — Угадай, кто сегодня твой
доктор, бармен и поставщик веселья?
Женя, всё ещё растерянная, нахмурилась:
— Ты?.. Что это? Что звенит?
Андрей с заговорщицкой улыбкой заглянул в пакет и прошептал:
— Вино. Три бутылки.
— В смысле...?
— Украдено с бабкиной антресоли. Стратегический запас с 88-го.
— Ты украл вино у бабушки?!
— Во имя твоего спасения.
— Она тебя убьёт.
— Зато я умру героем.
Женя невольно улыбнулась, качая головой.
— Ты сумасшедший.
— Знаю. Иначе как бы я оказался здесь, перед твоей дверью, со спиртным и лучшими
намерениями?
Она на секунду замялась, потом тяжело вздохнула и приоткрыла дверь шире:
— Заходи, чудак. Только тихо. Тут грусть живёт.
— Грусть? — переспросил он, проходя внутрь. — Ща выселим её. Молча, культурно,
без скандала.
Он прошёл на кухню, огляделся, поставил пакет на стол. Достал бутылку, повертел в
руках.
— Классика деревенской самозаботы. Вино, разговоры и жалость, упакованная в
шутки. Самое действенное средство от тоски.
Женя села напротив и посмотрела на него с благодарностью. Она чувствовала — ему
не всё равно. Он не просто из вежливости пришёл. Он хотел, чтобы ей стало хоть чуть-
чуть легче.
Он улыбнулся, уже открывая бутылку:
— И не благодари меня. Я же твой одноклассник, друг, специалист по разбитым
девичьим сердцам и по совместительству — вор-доброволец.
— А ты знаешь, что ты ненормальный?
— Зато — верный.
Они чокнулись бокалами.
— За тебя, Женя, — сказал Андрей. — И за то, чтобы грусть хотя бы на вечер от нас
сбежала. А если не сбежит — мы её споим.
Женя рассмеялась. в ней что-то потеплело. Как будто мир снова стал немного легче. И,
возможно, с такими друзьями — жить чуть менее больно.
На кухне было тепло. Пахло вином, смешанным с остатками утреннего чая, и какой-то
особенной тишиной — не гнетущей, а своей.
Женя сидела, закутавшись в плед, с бокалом вина в руке, смеясь до слёз. Андрей
рассказывал — живо, с руками, с выражением.
— ...И вот, прикинь, я тогда ещё совсем зелёный был, лет тринадцать.,только учился
быть крутыми. И такой: "Ща, пацаны, я вопрос решу". И лезу через забор на базу, где
охрана — алкаши на пенсии.
— Ну и что? — Женя глотнула вина, зажав смех.
— А то! Через пять минут обратно лечу, как рюкзак с мясом, весь в крапиву, штаны на
заборе повисли, а охранник сзади орёт: "УЙДЕТ ВСЁ РАВНО!!!"
Женя захохотала, чуть не расплескав вино:
— Господи, ты что, правда думал, что незаметно перелезешь?
— Да я думал, что моя харизма решит всё, — фыркнул Андрей. — А она, по ходу,
тогда на обеде была. А ещё был случай — мы с Каглаем и Гвоздём в подвале прятались. И тут... кошка.
Огромная, дикая, с глазами как у сатаны. Выпрыгивает из тьмы — и Гвоздь визжит,
как девка, и кидает в неё кирпич.
— Кирпич?!
— Ну да. А кирпич попадает в водосток, и всё здание начинает гудеть, как будто
сейчас ракета взлетит. Мы вылетаем — все с глазами по блюдцу. А на улице менты.
Мы им: "Добрый вечер". А они: "Что вы делаете?" А мы: "Кота ловим".
— Ты врёшь!
— Клянусь! А потом этот кот начал ходить за нами — как будто в долги влезли. Его
Брава даже подкармливал какое-то время.
— Это же просто фильм!
— Да. Комедия с элементами идиотизма.
Женя смеялась, утирая слёзы. Андрей налил ещё вина, но уже не спешил. Пауза
зависла мягко.
Она поставила бокал, посмотрела на него внимательно:
— Андрей... а ты сам как вообще туда попал? Ну, в это всё. Вкладыши. Улица.
Он помолчал. Полупьяная лёгкость немного осела. На лице появилась задумчивость.
— Слушай... так вышло, знаешь? Не сразу. Постепенно.
— А семья у тебя? Родители?..
— Есть, — он усмехнулся криво. — Батя — журналист. Вечно где-то пропадает.
Гонялся за революциями, коррупцией и сенсациями. Такой, знаешь... герой в своём
фильме. Мать — писательница. Романы строчит про любовь, про несчастную судьбу и прочую
чушь. Живут как будто в кино. Только без меня.
— Как — без тебя?
Андрей пожал плечами.
— Ну, так. Не до меня им было. Я — как чемодан. То туда, то сюда. В основном — к
бабке. Бабка — святое, она меня вытянула, как могла. Но улица — она тоже тянет. Там всё по-другому. Честно, грубо, но по-настоящему.
Сначала мелкие дела, потом зацепы, потом Каглай меня под своё крыло взял. И всё —
пошло-поехало. А дальше Деготь заметил меня. Он понял, что я могу быть полезным.
Мозги у меня всегда работали — хоть и странно, с учётом генетики.
— Странно, что ты такой... добрый. Весёлый. После всего.
— Потому что, если я начну быть серьёзным, — он посмотрел на неё вдруг серьёзно,
— я не выдержу. Смех — это броня. Шутка — это бронежилет. А вино... — он поднял бокал. — Это
компенсация.
Женя молча смотрела на него. В нём вдруг открылась совсем другая глубина. Не
парень с заразительным смехом. А мальчишка, которого когда-то оставили взрослые.
Который выжил. И остался человеком.
— Ты сильный, — сказала она тихо.
— Не. Просто выносливый.
Он усмехнулся, но глаза были другие. Тёплые. Настоящие.
— Ты удивляешь меня.
— Я ещё и танцую, когда напьюсь. Но это уже совсем другая история.
Они снова рассмеялись. А потом замолчали — в той хорошей тишине, где слова уже не
нужны.
На улице стемнело. В комнате было уютно, будто весь мир сжался до мягкого света
лампы над столом и двух голосов, тонущих в винном полумраке.
Андрей чуть наклонился к Жене, держал в руках бокал, но уже не пил.
— Слушай... — он прищурился, не в шутку. — А почему ты раньше никогда сюда не
приезжала? Ну... к Дегтю?
Женя чуть замерла. Вина в бокале оставалось на донышке, и вдруг оно показалось
горьким. Она перевела взгляд на окно, где за стеклом тихо падал снег. Неслышно.
Почти как тогда.
— Потому что я не знала, что он у меня есть.
Андрей нахмурился.
— В смысле?
Женя сделала вдох. Задержала. Отпустила.
— Мой папа... он... вычеркнул Диму из жизни задолго до моего рождения. Они были
братьями, но между ними прошла такая чёрная кошка, что её до сих пор, наверное, не
откачали.
— Из-за чего?
— Из-за жизни. Из-за выбора. Из-за... упрямства. Папа был... правильный.
Прямолинейный, упёртый. Всю жизнь работал честно, считал, что "по понятиям" —
это грязь, тупик. А Дима... выбрал улицу. Он не был плохим — просто другой. Не
хотел жить в подчинении. Хотел сам решать, сам строить. Папа этого не принял. Он
говорил, что Дима — позор семьи. Что он предал отца. Мою бабушку. Всех.
Андрей не перебивал. Смотрел пристально. Взгляд потемнел, серьёзный.
Женя продолжила. Тихо.
— И вот... я жила, не зная. Папа даже имени его не произносил. Для него Димы не
существовало. А мама... — голос предательски дрогнул. — Мама всё это время писала
Диме письма. Сначала редко, потом — регулярно. Она присылала ему мои фотографии. Рассказывала, как я расту, кем становлюсь. Все
мои "первые разы" — Дима знал о них. Только я не знала его.
— Чёрт... — выдохнул Андрей. — То есть... он всё это время знал о тебе?
Женя кивнула.
— Да. Молчал. Никогда не пытался встревать. Потому что обещал маме. Не лезть. Не
рушить семью.
Он только отвечал на письма, редко. Держал связь с ней. И только когда... — голос
совсем затих. — Когда мама и папа погибли... тогда он пришёл.
— Тот самый день...
- Да...Сказал, что я — его семья. И если я позволю, он заберёт меня. Я позволила. Я
поехала с ним.
Тишина опустилась как покрывало. Андрей смотрел на неё долго, будто что-то
переваривал.
— Жень... — тихо сказал он. — Ты знаешь, ты сильнее, чем кажешься. То, что ты рассказала... это не просто история. Это рубцы. Глубокие.
— Рубцы... — Женя усмехнулась. — Хорошее слово. Бывает, ночью просыпаюсь — и
в голове каша. Слышу голос мамы. Вспоминаю, как папа смеялся. А потом — осознаю,
что это только в голове. И всё. Внутри становится пусто. Как будто тебя вынули и
оставили оболочку.
Андрей потянулся к ней, неуверенно. Потом всё же положил руку на её ладонь.
— Ты не оболочка. Ты — Женя. Ты настоящая. Твоя боль настоящая. И твоя жизнь —
тоже. Ты не одна, слышишь?
Женя посмотрела на него. В глазах — влага, но она не упала. Она только сжала его
пальцы в ответ.
— Спасибо, Техник. Ты... крутой друг.
— Да ну, я просто парень, который спёр у бабки вино и умеет попадать кирпичом в
водосток, — Андрей хмыкнул, но глаза его оставались тёплыми.
— Кстати, у тебя дома ещё есть нормальные бокалы? А то мой разбился — когда я
тренировался пить лёжа.
Женя, сквозь слёзы, рассмеялась.
— Придурок...
— Ты моя любимая сирота, — подмигнул он. — Только не говори никому, а то
репутация у меня рухнет.
— Уже рухнула.
— Чёрт. Ну тогда остаётся только одно... — он встал, — Выпьем? За тех, кого мы не
можем вернуть — и за тех, кто остался.
Женя встала следом.
— Выпьем
— Так... — Андрей встал, глядя на Женю, — если мы сейчас не свернём с этой
траурной дорожки, то мне придётся устроить тебе экстренное принудительное веселье.
Женя приподняла бровь и усмехнулась.
— Ах да? И как ты это себе представляешь?
Он прищурился, заговорщически кивнул и начал шарить по карманам куртки.
— У тебя магнитофон есть?
— Конечно, — она фыркнула, — ты с кем говоришь?
Андрей театрально приложил ладонь к сердцу.
— Вот это уважение. Богиня.
Он встал, взял бокалы и шоколадку со столика, и махнул рукой:
— Пошли, устроим себе дискотеку на районе. Только для избранных.
Женя, закинув одеяло на плечи, повела его в комнату. Всё там дышало старой душой
— на полке книжки в тканевых переплётах, постер с "Ласковым маем" над кроватью и
тот самый магнитофон.
Андрей подошёл к нему, достал из внутреннего кармана видавшую виды кассету и
торжественно поднял её над головой.
— «Мираж». 'Снова вместе'. Моя любимая. Честно, могу слушать часами. Не
спрашивай, почему, просто... это как шрам — навсегда.
Женя рассмеялась, глаза её заискрились.
— Да ты шутишь! Я эту песню на изусть знаю!
— Всё, значит, судьба. Под эту песню можно и мир спасать, и по крышам бегать, и
влюбляться.
— А мы что будем делать?
— Мы будем танцевать! — объявил он, вставляя кассету. — Потому что если не мы —
то кто?
Он щёлкнул кнопкой, и спустя пару секунд голос из динамика разрезал воздух:
«Мы с тобою снова вместе, ночь дает нам все права...»
— Поехали! — закричал Андрей и встал прямо на диван, начав подпевать, изображая
гитариста на воображаемом концерте.
Женя сначала только смотрела на него, как на сумасшедшего, но потом заразительный
ритм, его безумная улыбка, этот голос из кассеты — всё сложилось в одно. Она
засмеялась и начала двигаться, словно стряхивая с себя весь день, боль, страх, тоску.
— «Счастье никто нам так просто не даст, ты пойми наконец все зависит от нас...» —
кричали они в унисон.
Они пели, не попадая в ноты, прыгали на диване, отплясывали босиком по ковру,
хлопали в ладоши. Андрей начал танцевать «робота», Женя — «дискотеку». Вино,
кассета и старый диван. Всё казалось нереальным, будто они попали в другой мир.
— У меня бабка, — задыхаясь от смеха, рассказывал Андрей, — как-то замочила
участкового... пирожками! Он хотел к нам обыск устроить, самогонный аппарат искал,
а она ему целый поднос выставила и сказала: "Пока не съешь — не пущу!"
— И чё?
— Он сожрал! Потом сказал, что «в доме, где пекут такие пирожки, не может быть
греха». Ушёл с полным пузом. И без обыска.
Женя смеялась в голос, держась за живот.
— Ты придурок, Андрей.
— Спасибо, стараюсь. А теперь — соревнование! Кто сделает самый нелепый танец?
Он начал крутиться, изобразив пьяного лебедя. Женя покатилась со смеху и, шатаясь,
сползла на пол, обняв подушку.
Они валялись рядом. Музыка продолжала играть. Вино заканчивалось. И вдруг между
смехом, между беззаботными минутами, возникла тишина. Тонкая. Застенчивая.
— Жека, — мягко сказал Андрей, глядя на неё сбоку, — ты сейчас смеёшься. А я рад.
Правда. Потому что пару часов назад... ты выглядела так, будто мир для тебя
кончился.
Она посмотрела на него. В глазах — чуть влажно, но с искрой.
— Знаешь... — прошептала она. — Мне сейчас кажется, будто я... снова живу.
Андрей не ответил сразу. Он просто дотронулся до её ладони и улыбнулся.
— Тогда считай, что "Мираж" и украденное вино — миссию выполнили.
Женя села, вытянула ноги, положила голову ему на плечо.
— Спасибо, Андрей.
— Всегда пожалуйста. Я не только вор, я ещё и профессиональный психотерапевт. Только вместо лицензии — кассета.
Они сидели так, слушая последние аккорды песни. И в какой-то момент всё стало
просто. Спокойно. Тепло
Дверной звонок прозвучал резко, выдернув их из объятий веселья. Женя остановилась,
оглянувшись на Андрея с бокалом: вскочила, бросив быстрый взгляд
— Ну всё... Это точно соседи. Я предупреждала, что у меня нет звукоизоляции, — она
хихикнула, поправляя сбившуюся майку. — Ща скажут, что мы тут кабак открыли.
Андрей, всё ещё валяясь на полу с бокалом в руке, усмехнулся:
— Какие соседи, Жека? Тут Деготь живёт. Кто ему в здравом уме жаловаться будет?
Тут даже почтальон газеты через раз в ящик суёт, чтобы не пересечься. Не, если кто и
пришёл — то по-серьёзке.
Женя фыркнула, но на всякий случай поправила волосы, выпрямилась и пошла к
двери.
— Щас проверим, кто там по-серьёзке.
Она открыла дверь. Но за дверью стоял не сосед. А Паша.
Он стоял, опершись одной рукой о косяк, в чёрной кожанке, будто только вышел из
криминальной хроники. Лицо каменное. Глаза — жгли.
— Паша... — выдохнула Женя, улыбка тут же сползла с её лица. — А ты... чего ты... Ты говорил, что...
— Ты говорила, что хочешь побыть одна, — перебил он, холодно. — А тут... не одна.
— Я... — Женя растерялась. — Мы просто разговаривали... Он пришёл...
поддержать...
— С вином? — хмыкнул он, взглянув на бокал в руке Андрея. — Интересная
поддержка.
Андрей поднял руки:
— Слышь, брат, ты погоди. Тут никакого криминала, честно. Мы просто болтаем,
реально. Я ж даже не знал, что—
— Не вмешивайся. — Голос Паши был ледяной. Он даже не смотрел на Андрея.
Только на Женю. — Ты чего творишь, а?
— В смысле, что я творю? — вспыхнула Женя. — Паш, я дома. Имею право.
Паша дернулся. Его глаза сузились.
— Не зарывайся, — процедил он. — Я тебе не "Паша", ясно? Для тебя я Брава.
Запомни это.
— Да пошёл ты, Брава! — крикнула она, шагнув к нему. — Ты думаешь, можешь
врываться, приказывать, и я сразу должна строем стоять? Я не одна из твоих девок,
ясно?!
— Женя, — попытался вмешаться Андрей, — ну хорош, не надо...
Но в этот момент Паша, весь напряжённый, рванулся к нему.
— Да пошёл ты тоже! — и размахнулся. Удар пришёлся резко, коротко, точно в
челюсть. Андрей отшатнулся, пошатнулся, удержался, но кровь уже пошла из носа.
— ЭЙ! — заорала Женя, подбежав к Андрею. — Ты что, СОВСЕМ с ума сошёл?!
— Ты привела его в дом Дегтя! — почти взревел Паша. — Сидишь с ним, ржёшь,
пьёшь вино, как будто ничего не случилось, как будто всё в порядке! Я чуть с ума не
сошёл, думая, как ты там, а ты... ты...
— А ты кто такой, а?! — закричала она, слёзы блестели в глазах. — Кто ты мне?! А если бы я и захотела быть с Андреем — ТЕБЕ какое дело?!
Они дышали тяжело. Комната вдруг стала тесной, воздух — наэлектризованным.
— Ладно, — выдохнул Паша. — Понял. Всё понял.
Он развернулся и ушёл, не хлопнув дверью, но оставив за собой холодную пустоту, как
будто вихрь промчался сквозь комнату.
Женя сжала кулаки. Губы дрожали от сдерживаемых эмоций. Андрей стоял рядом осторожно вытирая кровь.
— Я... — начал он. — Слушай, я не знал, что у вас...
— Прости, — прошептала Женя. — Я не хотела...
Она отвернулась к окну. В голове крутилось одно:
"Что ты со мной делаешь, Паша... Что ты со мной делаешь..."
Женя усадила Андрея на кухонный табурет, поставила рядом тазик, промокнула нос
влажной тряпкой и взяла перекись.
— Потерпи, щас будет щипать, — сказала она, хмурясь и стараясь не выдать, как
дрожат у неё пальцы.
— Ага, давай, только нежно, а то ты мне щас и мозг выжжешь, — попытался пошутить
Андрей, морщась, но улыбаясь.
Женя промолчала. Несколько секунд — только шипение перекиси и хрипловатое
дыхание Андрея. Потом она откинулась на спинку стула, посмотрела в сторону и
прошептала:
— Знаешь... это был не просто поцелуй. Для меня.
Андрей понял сразу, о чём она. Он не перебивал.
— Он сначала сбежал. Потом снова появился. Потом... ревнует. И бьёт. — В голосе
Жени была обида, боль и... всё равно нежность. — И я не знаю, что с ним делать. Он
будто дерёт меня на части — то тянет к себе, то отталкивает. То смотрит, как будто
душу мою насквозь видит, а потом говорит — «я тебе не Паша».
Андрей чуть улыбнулся, но грустно.
— Он такой, Жек. Он сложный, да. Но он настоящий. Не играет, не притворяется.
Просто... он как уголь с пылью. Вроде сажа, а копнёшь — там огонь. Брава наш... за
своих — порвёт. За брата, за Дегтя, за тебя... я уверен. Он просто... не умеет по-
другому. И, если честно, не знал я его таким раньше. Никогда.
— А сейчас? — слабо спросила Женя.
— Сейчас? — Андрей посмотрел ей в глаза. — Сейчас он горит. Но боится сам себе в
этом признаться.
Женя сжала губы. Глаза заблестели, но она сдержалась.
— Привыкнешь к нему... — тихо добавил Андрей. — Пройдёт время — и
привыкнешь. Или — полюбишь.
Она отвернулась, быстро встала, поставила чашку под воду, как будто бы занята, но он
видел — она не знала, куда себя деть.
Андрей поднялся, протёр лицо.
— Ну, я, наверно, пойду. А то щас ещё придёт Брава второй раунд устраивать, а у меня
нос не железный, — снова попытался пошутить, уже мягче.
Женя повернулась, улыбнулась чуть.
— Прости за всё. — Она вздохнула. — Я не хотела, чтоб так вышло.
— Всё нормально, Жек. Мы с тобой — не обижаемся, — он подмигнул. — Главное,
чтобы ты... себя не теряла в этой всей мясорубке. Ты у нас сильная. Но и ты имеешь
право на слабость, окей?Он надел куртку, застегнулся, помолчал, будто решаясь.
— Ты ему нравишься. Это видно. И сильно. Но, — он посмотрел ей в глаза, —Брава...
Он с девчонками не серьёзен. Никогда не был. Меняет их как перчатки. Ни чувств, ни
обещаний. Просто "было — и нет".
Женя застыла. Как будто в животе что-то резко сжалось.
Андрей шагнул к двери, но перед тем, как уйти, обернулся:
— Я не хочу тебя пугать. Просто... береги себя, ладно? Не бросайся в это с головой.
Он — как шторм. Красивый. Завораживающий. Но может утащить под воду.
Андрей посмотрел на неё с искренней теплотой и добавил чуть грустно:
— А ты — не просто девчонка. Ты настоящая. Тебя нельзя терять.
Женя не знала, что сказать. Только кивнула, еле заметно. И лишь когда за ним
закрылась дверь, прошептала:
— А если я уже в этом шторме?
Она ещё несколько минут стояла у двери, слушая, как удаляются шаги. Потом прошла
в комнату, села на кровать, натянула на себя плед... и наконец-то позволила себе
просто замолчать.
Она вздохнула, легла на бок, свернулась калачиком, сжала подушку... и уснула — в
усталости, в эмоциях, в воспоминаниях.
Но даже во сне внутри неё всё ещё бурлило — чувство, которое называли любовью, но
пока не признавали ни она, ни он.
Брава вышел из подъезда, как ошпаренный, захлопнув за собой дверь с таким
грохотом, что, казалось, отзвуки прокатились по всему району.
Морозный воздух резанул по коже, но Паша его не почувствовал. Он шёл, не разбирая
дороги, сжав зубы так, что скулы ныли. Кулаки — белые от напряжения, от злости, от
бешенства, которое несло его вперёд.
"Что это было, а?
Она. Женя.
Такая — чистая, открытая, будто совсем не отсюда. Словно не из этого дерьма. Словно
не из этого мира. Он смотрел на неё и не понимал, как одна девчонка может так
входить под кожу. Так цеплять. Так переворачивать всё внутри. Без слов, без
обещаний.
А теперь?
Бокалы. Музыка. Тот сопляк с задором в глазах. Двое наедине. Смеются. Танцуют.
Сука, как же больно, мать твою!"
Паша стиснул зубы так сильно, что они скрипнули.Ему бы лучше ножом по ребрам —
такпривычнее. Он бы лучше снова в драку — там хотя бы понятно, кто прав, а кто — в
нокауте.
А здесь?..
Здесь он стоял, как последний идиот. С распоротым внутри сердцем, которое не
просил никому отдавать. С этой адской ревностью, которая душила, сжигала, выжигала до костей.
- Она тоже оказалась такая же... — грыз себя он. — Как и все. Та же игра. Та же
улыбка. Тот же фальшивый взгляд. Просто теперь с другим акцентом. С невинностью,
которая сбивает с ног. Типичная. Районская. Просто красиво маскируется.
Он остановился у столба, врезал по нему кулаком. Раз, второй. Кровь осталась на
металле. Он даже не почувствовал боли — только тупую тяжесть в сердце, будто кто-
то вырвал из груди кусок плоти и ушёл с ним в ладонях.
— Чем он лучше, а? — выдохнул в воздух. — Чем? Шутками своими? Тем, что держит бокал как девка на дне рождении?
Смех. Женин смех вертелся в голове, как лезвие по венам. Он слышал его. Видел её
глаза. Щёки, раскрасневшиеся от вина и счастья. Но не от него.
Не от него.
Он не знал, как оказался у «Олимпа». Старый спортзал. Их логово. Там, где всё всегда было ясно. Здесь били — и уважали.
Здесь не предавали. Здесь всё было по понятиям. Прямо. По-пацански.А сердце... Сердце в этом месте давно не звучало.
Он сел на скамейку у старого фонаря. Провёл рукой по лицу. Впервые за много лет —
захотелось заплакать. Не от боли, не от страха. От бессилия. Он не знал, что с ним.
"Чё я вообще в ней нашёл?.. Ну да... глаза. Ну да... нежная. Ну и что? Соплячка.
Только приехала — уже ржёт с Техником, бокальчиками чокаются. К чёрту!"
Но на губах всё равно стоял вкус того поцелуя. А в голове — как она стояла,
заплаканная, в палате у Димы. Как дрожали её пальцы в его ладони. Как смотрела на него. Тихо. Без слов.
Всё внутри кричало — «Что ты творишь, придурок?!» Он разозлился ещё сильнее.На
неё. На себя. На весь этот мир.За то, что впустил.За то, что поверил.За то, что позволил
девчонке, только появившейся в его жизни, разбить это чёртово, зацементированное
сердце.
«Ты же Брава, мать твою... Ты же никогда... никому...»
Словно внутри сорвался предохранитель — и взрыв понёсся наружу.
Он резко вскочил.В зал влетел, как шторм. Как ярость, обретенная форму.
Куртка с плеч — на пол.
Стул, оказавшийся на пути, — со всей силы об стену. Грохот. Эхо.
— Отошли все! — бросил кому-то на пути.
В десяти метрах — ринг. Их ринг. Их святая святых. Он запрыгнул на канаты и — в
центр. Там, где он всегда был король. Где не нужно было слов. Где всё решалось
кулаками.
На грушу он набросился, как на живого противника.Бах. Бах. Бах.
Звуки ударов разносились по залу, гулкие, как выстрелы. Груша раскачивалась,
взвизгивала под кожей.
Каждый удар — как крик:«Почему?» «Зачем?»
«Кто она, чтоб так со мной?!»Сука... — прошипел он, и ударил с разворота — с таким
звериным рыком, что трое парней у стенки невольно переглянулись.В зале стояло
молчание. Холодное, вязкое. Все знали — к Браве сейчас лучше не подходить. Он в
гневе — демон. Он вулкан. Он Боль.
Знали все, кроме одного.Ворон.
Он вошёл в зал тихо. Почти бесшумно. Но когда он входил — даже стены, казалось,
слушали.
Не высокий. Худой. В чёрном свитере и серых спортивных штанах. Короткая стрижка
глаза карие, тёмные, смотрящие сквозь. Его не боялись, его слушали. Потому что
Ворон никогда не открывал рот зря. Если говорил — значит, серьёзно.
Тёмные глаза бегло окинули зал, и сразу — на ринг. Он не знал, что случилось. Но
видел, что случилось что-то.
Брава — бешеный. В глазах — боль. Не ярость, не агрессия — именно боль
Он подошёл к рингу. Постоял. Посмотрел.
Паша бил, не замечая никого. Плечи — как у зверя. Вены — будто лопнут. Удары — с
таким отчаянием,будто он бил сам себя.
— Брат... — негромко сказал Ворон. —Хорош.
Бах. Бах. Бах.
Груша скрипела на цепях.Паша не остановился.
— Брава. — голос был уже тверже. — Ты че творишь, а? Очнись.
Ворон показал жестом скорлупе и молодняку что были в спортзале уйти.
Парни без вопросов покорно, и преданно послушали. Таков был закон улицы - старших уважать.
Воронмедленно подошёл к канатам. Поставил ногу на нижний. Поднялся на ринг.
Паша всё бил. Пот струился по шее.Он уже почти не видел — всё слилось в туман.
Только эта чёртова груша, и каждый удар — как по себе. Как по сердцу.
— Паш. — негромко. Спокойно.
Брава не отреагировал.
— Бравин.
Паша замер. На секунду. Ударил ещё раз. И ещё. Глубокий вдох.
— Свали, Ворон. Не сейчас.
— Сейчас, Паш. Потому что ты щас сам себя разорвёшь.
— Отвали, блядь, я сказал.
— Нет.
Тишина. Груша качнулась. Скрипнула на цепях.
— Ты же не просто так тут. Что-то случилось. — Ворон говорит мягко, но в голосе —
сталь. — И я это вижу. Ты не злишься. Ты страдаешь.
Паша сжал кулаки. Челюсть свело. Ворон увидел, как по щеке медленно скатилась
капля пота... или это была слеза?
— Чё случилось, Паш?
— Ничего. — резко. Отвернулся. — Живи своей жизнью, Ворон.
— Ага. Только твоя жизнь сейчас громче, чем вся колонка на районе. Говори.
Молчание... И вдруг — глухой голос:
— Она... с ним там была.
— Кто?
— Женя. С Техником. Вино. Смех. Бокалы.
Пауза. Ворон медленно кивнул.
— И?
— И нихуя. Всё. Значит, я для неё — никто. А я... я, блядь...
Он махнул рукой, отвернулся.
— Я ей сердце открыл, понял? А она... Пошла ржать с этим щенком.
— Ты ей говорил, что она тебе важна?
—...
— Нет. — сам ответил Ворон. — Ты не говорил. Потому что ты, как всегда, думал, что
твоё молчание кто-то должен понимать с полуслова. А она — не из этих. Она новая.
Она не знает, что у тебя внутри.
Паша сел. Уткнулся в руки.
— Я не умею... по-другому.
— Вот и научись. Или отпусти. Потому что или ты будешь рядом — или будешь
страдать и разрушать.
Паша долго молчал. Дышал тяжело. Губы побелели. Кулаки дрожали.
— Сука... я ж не хотел... А как увидел её с ним — всё сорвалось.
— Вернись. Поговори. По-человечески. Без рёва и кулаков.
— Поздно.
— Не поздно. Пока ты чувствуешь — не поздно.
В спортзале стало тише.Паша сидел на краю ринга, опустив голову. Локти на коленях.
Кулаки до боли сжаты. Ворон стоял рядом, прислонившись плечом к стойке.
— Ты же врубился, что влип? — негромко сказал он, не глядя на друга.
Паша вскинул взгляд.
— В смысле?
— Да в том смысле, что тебя прорвало не просто потому что Техник с ней бухал.
Он сделал паузу.
— Ты с ней по-настоящему залип. И сам этого испугался.
Паша усмехнулся, криво.
— Та ну, Ворон. Ты гонишь. Просто обидно, понял? Обидно, что я рядом, а она с этим
сопляком...
— Паш...— Ворон посмотрел на него строго. — Мы с тобой с садика вместе. Я видел,
как ты менял баб. Как они вокруг тебя вились. Видел, как ты в одной постели
просыпался с двумя.
Паша хмыкнул:
— Ну... были времена.
— Да. Были. Но ни одну из них ты не смотрел так, как на неё.
Паша отшатнулся.
— Да ты рехнулся.
— Нет, брат. Ты.
Ворон сел рядом.
— Помнишь, как Деготь привёл её? Только зашла — ты сразу напрягся. Типа просто
смотришь. А я видел. Взгляд у тебя был, как будто по тебе поезд проехал.
Паша замер. На лице мелькнуло что-то — почти страх.
— Она просто не такая. Понимаешь?.. — выдохнул. — В ней что-то чистое. Я рядом с
ней — будто в себя вернуться пытаюсь. Будто заново дышу.
— Так и есть. Это не просто "залетела в голову" — это тебя шандарахнуло. Жестко.
— Блядь... — Паша провёл ладонью по лицу. — Я даже дышать не могу спокойно,
когда она рядом. Всё внутри выворачивает. Я хочу быть с ней. Просто сидеть молча,
слышать, как она дышит. Видеть, как улыбается.
— Ты влюбился. — просто сказал Ворон.
Паша выдохнул резко:
— Не-не... Я не... Я не умею в это. Я ж не из сопливых. У меня отец умер, я с тех пор
никому душу не открывал. А тут... я ей сердце распахнул, а она, получается, с
другим...
— Слушай, ты сам её отталкиваешь...Молчишь, бурчишь,ревнуешь, как псих — и при
этом даже не сказал, что она тебе дорога. Откуда она узнает, Паш? Голову себе
просверлит?
Паша замер. Смотрел в пол. Долго.
— А если я не справлюсь?.. А если я её разрушу?.. — спросил тише.
Ворон повернулся к нему.
— Слушай, я тебе скажу прямо. Ты, может, и ломаешь стены. Но ты не из тех, кто
ломает души людей.
— Просто с Женей тебе надо научиться быть мягче. Не бронёй, не кулаками — а по-
настоящему. Она — не улица. Она — человек. Живая. С болью, с прошлым. Как ты.
— Я боюсь. — Паша признался почти шёпотом— Я боюсь, что если её потеряю — всё.
Больше не встану.
— Вот и не теряй.Не ломай.Сядь. Поговори. Откройся.
Паша кивнул. Медленно, как будто впервые проглотил эту мысль. Потом встал. Сделал
пару шагов. Вернулся, ударил кулаком по рингу.
— Я её люблю, брат. Понял? Я реально... сука, я влюбился.
Ворон впервые за долгое время улыбнулся. Сдержанно. Глубоко.
— Ну всё, Пашка.Теперь или действуй, или отпусти. Но только не тупи.
Паша кивнул. Плечи его были напряжены, но в глазах — не ярость. Свет.
Тяжёлый вечер. Густой воздух. Двое — Паша и Ворон. Оба с душами, изрезанными, как старые дворовые
перчатки.Они сидели на краю ринга, в пустом «Олимпе». Город начинал засыпать, а у
них, наоборот, — начиналась бессонница.Паша выдохнул,стих. Его немного
отпустило, но в груди всё ещё что-то пульсировало — как набат.
Ворон рядом, молчал.Только пальцами прокручивал кольцо на мизинце. Спокойный, как всегда. Но глаза
резкие. Он знал, когда нужно молчать, а когда — говорить.
— Ладно, пора тормозить, брат, — наконец сказал Ворон. — Каглай передал — завтра
сбор старших. Всех.
Паша хмыкнул, опустив взгляд.
— Это по Дегтю?
— Ага. Маза такая ходит — это Теменские. — Ворон говорил ровно. — Мол, Деготь
ХБК хотел под себя подтянуть. А те в ответ — удар. Подрезали по беспределу. Тихо,
чисто, чтоб без шума. Только мы ж не слепые. Всё и так ясно.
Паша сцепил пальцы в замок.
— Сука. Я знал, что эти шакалы скоро двинут. Давно их руки тянулись.
— Темень — не просто шакал. Он зверь, Брав. Там, где мы пацанов воспитываем — он
с них шкуру дерёт. Ни уважения, ни понятий. Только жажда силы. А с такими...
— С такими только огнём. — зло бросил Паша, поднимая взгляд. — Они Дегтя
тронули. Значит, крови захотели. Получат.
— Спокойно, брат. — Ворон положил руку ему на плечо. — Не сейчас. Завтра всё
будет. Сегодня — всем по норам. Надо быть в ясной башке. Там уже не просто
разборки — там война будет. Грязная. Жёсткая. Только ...а если они не остановятся?
— глухо , немного тише начал говорить Ворон— Если дальше полезут?
Паша сжал челюсть .
-Значит, мы станем тем, чего они боятся.Значит, улица снова вспомнит, кто такой
Деготь. Кто такие мы.
Ворон кивнул.
Паша встал, молча пожал Ворону руку. Без слов, без лишнего. Те, кто вырос вместе —
понимают и без фраз.
Вышел на улицу. Мороз уже начал прихватывать, воздух был густой, тишина
стелилась по дворам, будто и сама затаилась перед бурей.Он брёл медленно, мысли
кружили в его разуме, он сам не заметил того, как быстро пришел к своему
подъезду.На пятом этаже было всё так же тихо. Жёлтый свет лампочки выхватывал
знакомые трещины на стене.
Он остановился напротив двери. Её двери.Молчал.
Просто стоял и смотрел, как будто сам этот взгляд может рассказать, как он думал о
ней всё это время.
Сколько образов крутилось в голове, как корил себя за вспышку гнева. Как ему жгло
грудь от ревности, но ещё больше — от страха.
Вдруг он всё испортил? Вдруг она увидела в нём только грубость, агрессию?А он ведь...Чёрт, он просто хотел, чтобы она
была рядом. Просто дышала. Просто улыбалась ему.
Он сделал шаг.Потом второй.Остановился. Прислонился к стене и сжал кулаки.
— Рано. Слишком рано, брат, — пробормотал он себе под нос. — У неё и так душа в
клочья. А я ещё со своими тараканами.
Он медленно выдохнул. Повернулся и ушёл.Домой.В пустую, холодную квартиру.Где
пахло только сигаретами и железом. Он закрыл дверь, не включая свет.Разулся на
автомате.Скинул куртку на пол.Прошёл в комнату. Упал на кровать и уставился в
потолок.
Дым, тишина, темнота. А внутри — всё равно её голос, её глаза, её тёплая ладонь на
его щеке.
Он сжал зубы.И... заснул.Не сразу. Но с ней в голове.С той, которая пришла в его
жизнь не как ураган — а как шёпот. Но перевернула всё до основания.