Кто за тобой стоит?!
Возле подъезда уже ждали двое.
Курили. Молчали. Настороженно смотрели.
Первый — высокий, сухой, в длинной дублёнке, с прищуром волка и татуировкой
«Русь» на костяшках.
Второй — широкий в плечах, с бычьей шеей и тяжёлым подбородком, в вязаной
шапке, натянутой почти до бровей. У обоих был такой характерный силуэт,
что Жене даже не пришлось его угадывать.
— О, Дёготь вернулся! — протянул первый с хриплой улыбкой.
— Здорова, брат. — второй пожал Диме руку так, будто проверял кости на прочность.
— Ну и кто у нас тут, а?
— Это Женя. Моя племянница. С ней теперь аккуратно, ясно? — сказал Дима,
выпрямившись в полный рост.
— А мы шо, дети? — ухмыльнулся тонкий, и, кивая Жене, добавил: — Каглай.
— А я Буйвол, малышка. Мы тебя до хаты дотащим, не ссы, — голос у него был
низкий, как прогревшийся мотор.
— Не «малышка», а Женя.
— Понял, Дёготь, без базара.
Они закинули сумки на плечо и молча пошли вверх по лестнице. В подъезде пахло
сыростью, пеплом и чем-то вечно недосказанным. В квартире, в которой теперь
должна была начаться новая жизнь, было тепло.
Дверь скрипнула, и Женя замерла.
Пол — натёртая доска, поверх — ковёр с восточным узором. На стенах — чёрно-белые
фото в рамочках: братва, тени прошлого. Огромный кожаный диван, старая «Тошиба»
в углу, акустика, и сервант с хрусталём, коньяками и кучей неоткрытых пачек сигарет. На полке — пепельница в форме черепа.
Над ней — картина с волком в лесу. И никакой женщины. Только мужской дух и след времени.
— Вот, — сказал Дима, — располагайся. Холодильник битком. Всё, что здесь есть —
твоё. Хата твоя. Ты тут дома.
— Спасибо... — Женя прошептала, едва справившись с комом в горле.
— Вечером заеду. Надо будет познакомить тебя с пацанами.
— С какими пацанами?
— С моими. Со Вкладышами. Мы тебе не чужие теперь. А значит — никто к тебе не
подойдёт, не скажет лишнего.
— А ты... Ты надолго?
— Пару дел надо закрыть. По району. Я быстро. Ты пока разложись, осмотрись. Дверь
— на щеколду.
В этот момент Каглай вышел из кухни, вытирая руки о штанину.
— Слышь, Каглай, Брава как вёл себя, пока я был на выезде?
Буйвол, ещё не донеся последнюю сумку, повернулся:
— Да всё ровно. Малой нашёл себя. Говорит немного, но делает как надо. Не
шкерится. И уважают. Ты бы видел, как он со старшими — на выдохе. Вес есть, брат.
— Леха бы им гордился, — добавил Каглай, — честно. Его кровь, сто пудов. Достойная замена.
Дима кивнул, не скрывая дрожи в уголке губ.
Ушли молча. Без прощаний. Только
взгляд Буйвола задержался на Жене чуть дольше обычного. Там было уважение, или,
может, предупреждение.
Когда дверь за ними захлопнулась, Женя осталась одна.
Она сняла пальто, скинула зимние сапожки, прошла по комнате. Рука скользнула по
подлокотнику дивана, по телевизору, по деревянной раме окна. Из кухни доносился
тихий гул старого холодильника, рядом на столе — целая гора продуктов, как будто
Дима попросил своих скупить полмагазина.
Раскладывая вещи, она открыла ящик комода. Внутри — идеально сложенные белые
футболки. Мятая бумага, старая записка, и... фотография. Трое: Саня, Лиля, и Дима —
подросток с глазами волка. Таких, как он, не забывают. Таких или боятся, или идут за
ними.
Женя тяжело села на край кровати и выдохнула.
В этой квартире всё говорило о времени, которое переживало людей, не щадило
никого, но почему-то оставило ей шанс.
Шанс на новую жизнь. Или новый путь в чужой, опасной, но своей стае.
Каждый свитер, каждый блокнот с полустёртыми записями — словно реликвии из прошлой жизни.
Комнату наполнял лёгкий аромат стирального порошка, и какой-то знакомый запах мужских духов, который чувствовался в воздухе, будто призрак её отца.
Квартира была старой, но ухоженной. Всё в ней говорило о том, что хозяин не привык
к беспорядку — строгие линии, вычищенный до блеска унитаз, в шкафу носки по
цвету. Но всё это — на фоне запаха табака, дешёвого коньяка и старых новостей.
Женя машинально открывала ящики — в одном она нашла старые карты, в другом —
серебряную цепочку и железный армейский жетон.
Задумавшись, она села на край кровати... как вдруг — резкий звонок в дверь. Резкий,
короткий, уверенный.
— Кто это ещё? — прошептала Женя, замирая.
Она подошла к двери и открыла ее. За дверью стоял он. Парень, лет двадцати трёх, может
чуть больше.
Высокий, мускулистый, в чёрной куртке с поднятым воротником. Губа разбита, скулы
ссадины, под глазом лёгкая гематома. Но, несмотря на это, он был красив.
Невыносимо. До хрипоты.
И его ярко-зелёные глаза прожигали насквозь, так что у Жени внутри будто щёлкнул
рубильник.
Пока она смотрела, забыв про всё, он нагло толкнул дверь плечом и, не дожидаясь
приглашения, вошёл.
— Опа... — протянул он с наглой ухмылкой, окидывая её взглядом. — Вот это да. Не
думал, что Дёготь начал тащиться по малолеткам.
Женя аж отшатнулась. Волна холода прошла по позвоночнику. Её пронзило, будто
окатили ледяной водой.
— Ты кто, блядь, вообще такой?! — резко отреагировала она.
— Э... — он сделал шаг ближе. — Ты чё, киса,
пасть не закрыла?
— Не киса я тебе.
— Без разницы. Слышь, а где он? Я знаю, он вернулся.
Женя, стараясь выглядеть уверенной, но чувствуя, как колотится сердце, ответила:
— Его нет. Он скоро приедет.
— Хм, значит, тебя одну оставили сторожить хату? — парень пошёл по коридору,
будто был у себя дома, и уселся на край кухонного стула. — И чё, не страшно тут
одной? Мало ли кто придёт.
— Мало ли кто уйдёт — через окно.
— Ахаха. Нормально. С характером.
Парень закинул одну ногу на другую и закурил. Женя смотрела на него с жгучим
раздражением.
Он был нахальный. Невоспитанный. Но — привлекал. Опасно.
— Тебя как звать-то хоть? — спросил он.
— Не твоё дело.
— Ах вот как? А я вот думаю, если ты с Дёгтем, может ты и...
— Если ты не уйдёшь, сейчас, я...
— Что ты? — перебил он, вставая и
приближаясь вплотную. Его взгляд стал
серьёзным. Тяжёлым. Он изучал её лицо, будто пытался прочитать мысли.
— Красивая... — сказал он почти шёпотом. — Вот язычок бы свой острый — да прикусила.
Он не сказал больше ни слова. Развернулся и вышел, оставив после себя только запах
табака и мужского лосьона.
Дверь щёлкнула. Женя стояла в коридоре, обессиленная. Сердце било в висок. Она
ощущала, как дрожат колени. И почему-то... не могла выкинуть из головы его глаза.
Эти зелёные, дерзкие, жутко знакомые глаза.
Но больше всего её поразило другое.Слово.«Красивая». И это слово прозвучало сейчас
с чужих губ... так, будто он знал. Она уставилась в зеркало.
— Что, чёрт возьми, здесь происходит?..
Женя ещё долго стояла у зеркала, стараясь унять дрожь. "Красивая"... Слово, будто ножом по сердцу. Слишком близко. Слишком точно.
Слишком не его.
Но мир не ждал. Она выдохнула, медленно подошла к чемодану и продолжила
расставлять вещи по местам. Аккуратно. Почти ритуально. Книги — на полку.
Рубашки — на вешалки.Фото родителей — в самую середину шкафа, за дверцу. Чтобы
не на виду. Но чтобы были.
Квартира постепенно становилась "её", но всё ещё пахла чужим — кожей, порохом, прошлым.
В какой-то момент Женя посмотрела на часы — было почти
шесть. Решив, что пора, она пошла на кухню, собрала нехитрый ужин — картофельное
пюре, поджарка и салат из огурцов и помидоров.
Просто. По-домашнему. Как любил папа.
Потом она приняла душ — долгий, горячий, почти обжигающий. Вода лилась, смывая
страх, чужие взгляды, и то напряжение, которое скопилось с самого утра. Женя
любила душ. В нём она чувствовала себя невидимой. Невесомой.
Надев серый спортивный костюм, сделала лёгкий макияж — едва заметный, как тень.
Волосы собрала в высокий хвост. Ничего вызывающего. Но со вкусом. Она всегда
умела подчёркивать себя, не выставляя.
Перед зеркалом Женя задержалась. На губах — почти улыбка. В глазах — усталость.
Но и что-то ещё...Его образ. Чёрт...Почему он всё ещё в голове?
— Сука... — пробормотала она себе под нос и покачала головой. — Да кто ты такой
вообще? Грубый, хам. Красивый. Очень...Ну и что?
Женя почти уговорила себя, что больше не вспомнит его.Что они не встретятся. Что
это просто бредовая искра между чужими.
И тут — ключ в замке.
Дверь отворилась, и в коридоре раздался знакомый голос:
— Э-эй, ты дома?
— Конечно, где ж ещё быть, — улыбнулась
Женя, выходя навстречу.
Дима был в чёрной кожанке, без шапки, волосы
чуть растрёпаны. Он, увидев
племянницу, замер.
— Вот это да... Красивая... — выдохнул он. — И как же мне повезло, что ты — моя
семья.
— Спасибо, — ответила она с лёгким румянцем.
— Я ужин приготовила.
Дима прошёл на кухню, втянул носом запах
жареного, и одобрительно кивнул:
— Ооо, да ты меня спасти решила. Тут пацаны за харчами не следят особо... А ты как?
— Привыкаю. Постепенно.
Он сел за стол и по-мужски, по-доброму, как отец, похлопал её по плечу:
— Спасибо, Красивая. Я в долгу.
Пока он ел, Женя смотрела на него и ловила себя на мысли, что чувствует себя
спокойно, как дома.Как раньше.
— Ну что, — сказал он, дожёвывая, — ты готова? Пора. Надо познакомить тебя с
пацанами.
Женя отвела взгляд в сторону, стиснув пальцы в замок.
— Я волнуюсь, — призналась она тихо.
Дима отложил вилку, вытер ладонь о джинсы и посмотрел на неё серьёзно — тем
самым взглядом, от которого в детстве любой соседский пацан забывал, как его зовут.
— Жень, послушай меня внимательно. — Он подался вперёд, опершись локтями на
стол. — Это не просто "поехали познакомлю". Это вопрос твоей безопасности.
— В смысле? — удивилась она.
— Улица — это не школа, — глухо начал он. —
Тут всё по-другому. Здесь не
спрашивают: «А кто ты?», тут смотрят — чей ты. С кем. За кем стоишь. Кто за тебя
впишется. И если ты просто "девочка", то можешь стать мишенью — для базара, для
подставы, для грязи.
Он сделал паузу, будто собираясь с мыслями. Женя впервые увидела его не просто
суровым, а предельно откровенным.
— Но если ты — "Красивая, племяшка Дёгтя" — это уже другая история. Тогда любой,
даже самый конченый, сто раз подумает, прежде чем вообще косо на тебя взглянуть.
Потому что в этом мире одно правило: Если сука тронул свою — его закопают.
Он говорил спокойно, даже тихо. Но в этой тишине стучало железо, пахло кровью и
улицей.
— Вспомни, что я тебе говорил в первую ночь...
— Он выпрямился и кивнул. — Пока
я жив — ты не одна. Но чтобы это "не одна" работало в каждом переулке, на любом
базаре, нужно чтобы каждый "шестёра" и "авторитет" знал: ты — под моей крышей. И
если с тобой что-то случится — это будет их конец.
Женя смотрела на него широко распахнутыми глазами. Её никогда так не защищали.
Не объясняли по-взрослому. По-уличному. Это была реальность, в которую она теперь
шагала.
— Значит, теперь я... часть этого всего?
— Нет, — ответил он мягче. — Ты часть меня. А это уже значит — всё.И я хочу, чтобы
ты зашла туда сегодня не как девочка, которую привели, а как племянница Дёгтя,
которую уважают. Чтобы знали в лицо. Помнили. Чтобы ни один шакал не посмел
даже подумать, что ты — одна.
Он встал, взял её куртку и протянул ей.
— Пошли, Красивая. Сегодня улица увидит тебя, и улица тебя запомнит.
Они вышли в морозный, зимний вечер.