19.
Выходя из офиса, я тут же наткнулась на плотный осенний воздух — сентябрь ударил внезапно, без предупреждений. Лёгкий ветер обвил запястья, пробежался по шее и заставил меня плотнее обхватить себя руками. На улице тянуло чем-то мокрым, чужим и слишком правдивым. Как будто напоминанием: лето прошло, иллюзии вместе с ним.
Где-то неподалёку, за стеклом тёмной машины, раздавался визгливый, надтреснутый голос Кати. Я даже не хотела прислушиваться, но её интонации невозможно было игнорировать — они вгрызались в воздух.
— Я хочу улететь! Устала! Мы с Верой на Сицилию полетим, мне надоело это… это всё! Я больше не могу дышать этим пыльным воздухом! У меня ножки замёрзли! Понимаешь?!
Я обернулась на звук, не сдержав насмешливую ухмылку. Стояла она, перекидывая свои белые волосы с одного плеча на другое, как будто рекламирует шампунь. Слово за слово, визг за визгом, но Олег всё стоял спокойно. Устало. С каменным лицом. Он кивнул ей почти безразлично:
— Лети, Катя. Хочешь — лети.
Так легко, так быстро. Не просто дал добро — будто избавился. Я прикусила губу от едва сдерживаемого смеха. Всё-таки он мастер красиво уходить от проблем. Оставив сцену их мини-драмы позади, я шагнула к обочине. Мой таксист уже ждал.
— Мадонна? — спросил он, едва опустив стекло. Я кивнула. Машина бизнес-класса, идеально отполированная, блестит даже в тусклом утреннем свете. Я села на переднее сиденье, как всегда — не люблю быть пассажиром сзади. Но едва дверь захлопнулась, я почувствовала, как что-то пошло не так. Не знаю, что именно.
Он молчал. Не поприветствовал, не предложил воду, не спросил про маршрут — просто тронулся. Его глаза мелькнули в мою сторону — слишком долго, слишком странно. Я отвела взгляд в сторону. Сомнения вцепились в затылок, и меня передёрнуло.
"Что за хрень..." — мелькнуло в голове.
Я молча вытащила наушники из кармана, надела, запустила музыку. Громкую. Такую, чтобы заглушить внутреннее напряжение. В спине — тревожный холод, но лицо моё оставалось каменным. Как всегда. Минуты тянулись медленно. А до особняка ещё почти час. Чёртов час.
Я сидела, глядя в окно, пока треки один за другим сменяли друг друга. Но что-то не сходилось. Дорога. Разворот. Пейзаж за стеклом — слишком пустой. Слишком не тот. Я резко сдвинула наушник с уха и обернулась на лобовое стекло, потом — на навигатор, который был отключён.
— Это вы куда меня везёте? — спросила я с нажимом, голос ровный, но глаза уже колют напряжением.
Водитель молчал. Руки на руле сжаты, взгляд вперёд. Он слышал. Я видела, как дрогнули его пальцы. Но не ответил. Просто нажал на газ чуть сильнее.
— Эй. — Я выпрямилась, сердце начало колотиться, но внешне я оставалась каменной. — Я задала вопрос. Куда вы меня везёте?
— Всё под контролем, — бросил он глухо, не глядя на меня.
— Под чьим, блядь, контролем? — вскинулась я, одной рукой уже шаря в сумке в поисках телефона. — Остановите машину. Немедленно!
— Не стоит, — прошипел он. — Просто сиди тихо.
— Ах ты, ублюдок... — Я потянулась к ручке двери, но она не открылась. Заблокирована. Разумеется. — Если ты думаешь, что я испугаюсь — ты выбрал не ту жертву, понял?
Он не отвечал. Стиснул челюсть. Машина резко свернула с трассы на глухую дорогу среди зарослей. Больше ни одной машины рядом. Только лес, серое небо и бетонные полосы под колёсами.
Я быстро набрала Олега.
— Возьми трубку, сука, — прошептала сквозь зубы, телефон в руках дрожал, но не от страха — от ярости.
Только бы взял.
Я зла. Настолько, что в груди стучит не сердце — а гнев, перемешанный с паникой. Пальцы дрожат, когда набираю Олега. Ноль реакции.
— Ну пожалуйста… — прошептала я себе под нос, сглатывая ком. — Возьми, чёрт бы тебя побрал.
Слёзы не катились, нет. Но внутри всё лопалось — нерв за нервом, как струны под напряжением.
Он не берёт. Но... Вижу: "прочитано".
Я начинаю лихорадочно печатать:
> "Я не знаю кто он. Он везёт меня в какую-то глушь. Блять, Олег, пожалуйста, помоги. Я не могу открыть дверь. Я… боюсь."
Ответ приходит быстро.
"Дыши. Не провоцируй его. Если почувствуешь, что будет жёстко — дерись. Не бойся, я уже еду."
Мои пальцы тут же начинают печатать:
> "Кидаю геолокацию."
Отправлено. Успела.
БАЦ.
— Бля! — вырвалось у меня, когда водитель резко потянулся к консоли и выдрал мой телефон из моих рук.
Я рванулась, но поздно. Он уже выключил его и швырнул под сиденье.
— Думаешь, я тупой? — впервые он заговорил внятно, низким и грубым голосом. — Думал, ты поумнее окажешься. Сидела тихо, всё бы прошло нормально.
— Тебе не повезло, что я не на каблуках сегодня, ублюдок, — процедила я сквозь зубы.
Он усмехнулся, но не ответил.
Я впилась ногтями в ткань сиденья, внутренне считая: Раз, два, три… Не паниковать. Не показывать страх. Олег едет. Он найдёт. Он всегда находит.
Глаза бегают в поисках выхода. Заперто. Но… окно чуть приоткрыто.
Если ударить локтём... если резко... только бы успеть.
От лица Олега
Газ в пол. Сердце гремит громче мотора. На экране — тишина. Мадонна не в сети. Ни одного обновления геопозиции. Ни одного чертова сообщения. Просто пропала.
Сука… Опять она, опять она в какой-то передряге.
Катя осталась у подруги. Даже не догадывается. Пусть так.
Семь машин мчатся за мной, позади и по флангам. Окна тонированы, оружие под рукой, мы готовы к любой херне, но когда я поворачиваю за старый склад и вижу это…
…я просто перестаю дышать.
Чёрная Лада вмята в бетонный столб. На капоте, в рваной рубашке, с лезущими лямками лифчика — Мадонна. Она вырывается, извивается, как в каком-то кошмарном танце боли, страха, злости. Мужик держит её — одной рукой за волосы, другой за горло.
Она кричит. Рвёт ногтями ему лицо. Её ноги царапаны, одна босая. Слезы текут, но в её крике — не только страх, в нём звериная ярость.
И я просто теряю голову.
Выхватываю пистолет. Один выстрел. Второй — прямо в его бок. Он отлетает назад, но я не останавливаюсь.
— За неё. — Пуля в живот.
— За её слёзы. — Пуля в плечо.
— За её страх. — Пуля в лоб.
Он уже не шевелится, а я всё стреляю. В грудь. В колени. В лицо. Пули рвут плоть, трещат кости. Мне всё равно. Я убиваю его заново. За каждую её дрожь. За каждый её чёртов вдох в этой машине.
Только потом замечаю, как мои люди стоят в стороне. Не вмешиваются. Я сам им сказал — не приближаться.
Я ревную. Я не хочу, чтобы кто-то видел её такой. Полуголой. Растерянной. С такой болью в глазах. Только я. Только я с ней.
Подхожу к ней.
Она стоит у стены, обняв себя, как будто хочет исчезнуть. Дышит часто, хрипло. Паническая атака. Щёки мокрые. Губы дрожат.
— Всё. Всё, слышишь? — я подхожу медленно, убираю пистолет. — Всё. Он мёртв. Он тебя больше не тронет.
Она не отвечает. Только смотрит на меня, будто я мираж.
— Мадонна… ты в безопасности. — я протягиваю руку, но она отшатывается.
— Не трогай. — выдыхает она тихо. — Не сейчас… пожалуйста…
Я киваю.
— Хорошо. Не буду. Но я рядом.
Снимаю с себя куртку, накрываю её плечи. Её губы трясутся, будто хочет что-то сказать, но не может.
— Я здесь. Я с тобой. Слышишь?
И она, как в детстве, будто по памяти, шагает ко мне и прячется лбом в мою грудь.
— Всё кончилось, клянусь. Я тебя никому не отдам.
Я открыл переднюю дверь машины и осторожно подсунул руку ей под локоть. Она почти не реагировала — только немного дернулась, будто из сна выдернули.
— Сюда. Сядь вперед, помнишь? — тихо сказал я.
Она кивнула. Едва заметно. И села. Не сзади — нет. Я помнил, как она ненавидит задние сиденья, как ей там всегда становилось плохо, особенно после перегрузок.
Я аккуратно пристегнул её ремнем, хоть она и вздрогнула при каждом касании. Куртка, которую я набросил на неё, съехала с плеч, и я поправил её, словно укрывал спящего ребёнка.
Лицо белое. Губы сжаты в тонкую нитку. Она дрожала мелко, будто внутри шёл ледяной дождь. Вся в крови — на ногах, на руках, под ногтями. На бедре — размазанная грязь, смешанная с чьей-то чужой, мерзкой кожей. Я чувствовал, как скрежещет злость внутри меня, но я не имел права взорваться. Не рядом с ней.
Она молчала. Смотрела вперёд в точку. Как будто всё ещё была где-то там. В лапах того ублюдка.
— Он успел что-то сделать? — спросил я низко, почти шёпотом.
Медленно, отчётливо. Но сдержанно. Настолько, насколько позволял ад, кипевший во мне.
Она не ответила.
Только медленно перевела на меня глаза — и в них был страх, обида, стыд, гнев и, чёрт возьми, выжженное равнодушие. Не к себе — к миру.
— Скажи мне, пожалуйста, — чуть тише. Я не мог не знать. Я не мог просто ехать, не зная.
Она попыталась что-то сказать, но сорвалось с дыханием. Потом снова:
— Он... не успел, — еле выдавила она. Голос осип, дрожит. — Он... трогал, но...
Заглотнула ком.
— Я не дала. Я рвалась, кусалась. Я... просто не дала.
Я сжал руль. До боли. До хруста в костяшках.
— Ты сильная, — выдохнул я, едва не срываясь. — Сука, такая сильная.
Она снова отвернулась в окно, будто стыдилась. А я смотрел на неё и знал — если бы я приехал хоть на минуту позже, её силы могли не хватить.
И тогда бы не хватило моих — никому из тех, кто в этом замешан.
— Поедем в больницу, — тихо, но уверенно говорю я, не отрывая взгляда от её лица.
Она не отвечает. Только дыхание всё чаще. Всё мельче. Как будто задыхалась. Опять.
Паническая атака. Её трясёт так, будто мороз пробрал под кожу. Пальцы судорожно сжимают край сиденья, грудь вздымается неровно.
Блядь. Только пару месяцев назад я откачивал её. Мы проходили это. Она проходила. Сеансы. Дыхание. Терапия. Всё было лучше. Казалось, стало легче. Казалось.
Сейчас — всё сначала.
Я резко торможу. Выхожу из машины. Обхожу капот, открываю её дверь.
Она сидит, будто парализована, как в коме наяву. Глаза мутные. Щёки бледные.
— Эй. Слышишь? Пойдём. Пойдём, милая. На воздух. Ты должна дышать. Дышать, слышишь? — голос сорвался. Не выдержал.
Я вытаскиваю её на руки, почти не сопротивляется. Ни «не трогай», ни «оставь». Только обмякла, как тряпичная кукла.
Ноги её не держат. Колени подгибаются. Она хватается за открытую дверь машины, пальцы скребут по металлу, будто ищет за что зацепиться в этом реальном мире.
— Смотри на меня. Смотри, пожалуйста. — Я держу её, одной рукой за талию, второй поглаживая по спине. — Вдох... выдох. Помнишь, как мы делали с Ольгой Николаевной? Медленно. Через нос. Раз, два...
Она пытается. Боже, как она пытается. Но её словно заклинило.
— Блядь, — выдыхаю в сторону. — Всё по новой. Всё, сука, по новой.
Она издаёт сиплый звук, будто хочет заплакать, но даже слёз нет.
Я прижимаю её к себе, чтобы чувствовала моё дыхание, мой ритм.
— Я здесь. Я рядом. Я не отдам тебя, слышишь? Ни им, ни прошлому, ни твоим страхам. Никому, чёрт побери. Ты моя. Я вытащу тебя. Опять. Сколько надо.
Машины сзади проезжают, но я даже не слышу их.
Сейчас только она. Только эта дрожащая, избитая жизнью женщина в моих руках.
И я буду стоять здесь хоть всю ночь, лишь бы она вспомнила, что она — живая.
И только одно слово она сумела выдавить, почти шёпотом, сквозь хрип и боль:
— Мне… больно… шее… и горлу…
Я отстранился, глядя на неё внимательнее, и тут же сердце будто сжалось до игольного ушка.
На её шее — багровые, рваные гематомы. Глубокие, страшные, как верёвки, оставленные петлёй. А чуть ниже — тонкая, но длинная резаная рана, из которой сочилась кровь. Не капала — текла.
Кровь стекала по ключице, по блузке, по куртке — моя куртка, уже вся пропиталась её кровью.
— Господи… — выдохнул я, замерев. — Он пытался... перерезать тебе горло?..
Она не отвечает. Только смотрит куда-то в сторону, в пустоту, глазами, в которых нет жизни.
Я почувствовал, как мне начинает трясти руки.
— Блядь. Сука! — резко поднял её, быстро усадил на переднее сиденье, придерживая затылок, чтобы не наклонилась вперёд. — Потерпи. Потерпи, детка. Я не дам тебе умереть. Ты слышишь меня?
Закрываю дверь. Захлопываю со всей злостью, что у меня внутри.
Сажусь за руль. Ключ — поворот — двигатель. Газ. Машина с визгом срывается с места, колёса рычат по асфальту.
Внутри бешено стучит сердце.
Мадонна рядом, дышит хрипло, слабо. Кровь продолжает идти.
Я стараюсь одной рукой прижать её платком к ране, но ехать надо быстро. Очень быстро.
Полчаса.
Полчаса, блядь.
Я обгоняю каждую машину, сигналю, кричу в закрытые окна, словно их водители слышат меня.
— Держись, родная… ты должна держаться… не сейчас… не так… ты не можешь уйти сейчас, ты не имеешь права… Я сойду с ума, ты слышишь? Ты нужна мне, чёрт тебя дери… Ты моя. Моя, мать твою.
Она не отвечает. Только чуть дёргается от тряски дороги, и каждый её вдох — как стекло по коже.
Я хватаю телефон, включаю громкую связь.
— Подготовьте реанимацию. Срочно. Девушка, травма шеи, сильное кровотечение. Я буду через двадцать минут. Она дышит. Пока дышит!
Связь обрывается.
И всё, что остаётся — это дорога.
И она — рядом, в моей куртке, обмазанная кровью, чья жизнь утекает рядом со мной.
А я лечу, словно дьявол сам гонит меня. Потому что потерять её — это уже не страх. Это — смерть.
Хрипит.
Громко, неровно, страшно — будто лёгкие уже в крови, будто каждое дыхание царапает изнутри. Я слышу, как её грудь судорожно поднимается, воздух вырывается сквозь стиснутые зубы. Она словно давится им. Хрип пронзает машину, как скрежет металла.
— Блядь… — прошептал я, хватаясь за руль так, что костяшки побелели. — Сука…
Смотрю на неё — она всё ещё в сознании. Каким, мать его, чудом?
Её глаза мутнеют, ресницы дрожат, губы синеватые, приоткрытые, и кровь продолжает литься, медленно, но предательски стабильно.
Если она сейчас повернёт голову — это пиздец.
Артерия — слишком близко. Её шея вся в рваных ссадинах и багровых пятнах, но одна линия... одна линия слишком ровная. Это не просто синяк.
Я прикладываю салфетку, держу её, сдавливая пальцами, и одновременно одной рукой рулю — нарушаю всё, что можно, но мне плевать.
— Потерпи, Донна... просто не двигайся, слышишь? Не шевелись. Закрой глаза. Только не спи. Не отключайся, пожалуйста…
Она чуть поворачивает голову к окну, и я срываюсь:
— Нет! Не поворачивайся! Блядь, не поворачивайся… — руку резко кладу ей под щёку, удерживая лицо. — Тихо… я с тобой…
И в этот момент меня накрывает.
Я больше не могу держать всё внутри.
Слёзы не текут — я слишком злой. Но внутри всё горит, как поджёг.
— Я отменю свадьбу с Катей. Слышишь, Донна? Нахер всё. Я женюсь на тебе.
Мои пальцы дрожат. Машина мчится. Мир размывается.
— Я без тебя — никто… Донна… — смотрю на неё, а внутри всё клокочет. — Ты нужна мне. Как воздух. Как кровь. Как это ебучее сердце, которое только рядом с тобой хоть как-то стучит. Слышишь?
Она слабо открывает глаза. Я не знаю, слышит ли.
— Я не хочу тебя терять… — выдыхаю. — Да, я делаю тебе больно. Да, я ненавидел тебя. Ревновал до безумия. Да, ты разбивала мне ебучую голову своими словами. Но если ты умрёшь сейчас… от чьих-то рук… — голос хрипнет. — Это должны быть только мои руки. Поняла?
Слышу, как она едва-едва усмехнулась. Или мне показалось.
Может быть, она что-то хотела сказать. Может быть, это просто воздух в лёгких.
Но я слышу её. Её живую. Пока ещё живую.
— Ты у меня не сдохнешь, Донна… — сквозь зубы. — Не смей. Я тебе не разрешаю.
И машина летит, как безумная.
Я лечу, как проклятый.
Потому что моя женщина умирает у меня на глазах.
А я не позволю.
Всё. Её забрали в реанимацию.
Бледное лицо исчезло за дверью, что захлопнулась перед моими глазами с тупым металлическим звуком. Этот звук до сих пор звенит в ушах. Глухо, как будто мне в грудь выстрелили. Она в реанимации. А я — в аду.
Сел на холодный пластиковый стул, сгорбился, уткнулся в собственные ладони. Руки дрожат. Всё тело дрожит. Грудь сжимается, будто в ней бетонный ком.
Блядь.
Я уже тысячу раз наорал на Катю в телефоне.
— Свадьбы не будет! — рявкнул, даже не дождавшись, пока она скажет хоть слово. — Забудь, Катя. Всё. Ты невеста себе теперь ищи другого, ясно?
Она начала истерить, визжать, требовать объяснений, но я только усилил хватку на телефоне.
— Мне плевать на ваши маникюры, подруг, кольца, рестораны, платье — слышишь? Всё, нахуй.
Она всхлипнула в трубку.
— Ты что, из-за неё?.. Это из-за неё?! Олег, ты сошёл с ума!
— Да. — сказал я, спокойно, но зло. — Да, из-за неё. Потому что только она может довести меня до безумия. И я готов быть сумасшедшим, если это значит, что она будет моей.
Сбросил. Сразу же позвонил её отцу. Этому важному ублюдку, который подписывал контракт с моим.
— Контракт аннулируем. Всё.
— Что ты себе позволяешь, Шепс?! Ты понимаешь, на какую сумму сделка была рассчитана?! Это не детские игры!
— Плевать. — проговорил я холодно, как ледяное лезвие. — Я не женюсь на вашей кукле. Я женюсь на Мадонне. На Мадонне Рендал.
Он вздохнул в трубку, будто отрезали ему кусок гордости.
— Ты с ума сошёл, мальчик…
— Нет. — прошипел я. — Я наконец-то пришёл в себя.
Я отключился.
Встал. Прошёлся по коридору.
И повторил про себя, сжав зубы:
Моя. Она будет моей. Моя Мадонна. Мадонна Шепс.
И пусть весь этот мир сгорит к хуям. Только бы она выжила.