10. Мина?
От лица Олега:
Глухой, сдавленный стон прорезал утреннюю тишину, как лезвие по коже. Я открыл глаза — было начало шестого. Сквозь полупрозрачные шторы в комнату просачивался холодный, серый свет. В воздухе стоял кислый запах крови и пота, впитанный в простыни за эту ночь.
Мадонна извивалась во сне. Губы дрожали, пальцы сжимались в кулаки, она тихо хрипела, как будто задыхалась.
— Нет... не надо... — вырывалось сквозь сон. — Пожалуйста… пожалуйста…
Я сел.
— Эй… проснись. Мадонна. Эй.
Её веки дёрнулись. Резко. Она судорожно вдохнула и вскрикнула, как будто её резанули ножом. Вскочила, оттолкнув меня, спиной упершись в изголовье, дыша часто, судорожно, будто выбежала из ада.
— Всё… ты у себя. Успокойся. — Я поднял руки, будто показывая, что я безоружен.
— Где я? Где... — Она в панике огляделась, глаза бегали. — Ты… Олег…
Я молчал. Она была трезвая. Это было видно — в этом взгляде, полном стыда, боли и страха. В дрожащем подбородке, в застрявших слезах.
— Я… я не хотела… — прошептала она. — Не хотела умирать. Тогда — да… но сейчас… Блядь. Я не знаю…
— Всё. Тихо. Дыши, — тихо сказал я и посмотрел на её запястья. Бинты были насквозь пропитаны алой влагой. Кровь стекала по локтям, пачкая мои простыни. — Надо поменять.
— Нет. Не трогай. — Она вжалась в стену, глаза бешеные. — Не хочу, больно…
— Хочешь умереть от заражения крови, идиотка? — холодно бросил я. — Или ты только красиво умирать умеешь?
— Заткнись… — шепнула она, но не оттолкнула, когда я медленно, без резких движений, сел ближе.
Я потянулся к бинту. Он прирос к её коже. Прямо к разодранной плоти.
— Придётся снять. Или ножницами, или руками. Выбирай.
— Руками, — прошептала она.
— Не ори потом. Ты сама выбрала.
Я начал аккуратно разматывать. Она вздрагивала от каждого касания. Один слой, второй… кровь хлюпала, и она зажала зубами край подушки, чтобы не заорать.
— Ты ведь сильная, да? — тихо сказал я, не отводя взгляда от её руки. — Или только понты?
— Иди к чёрту… — выдохнула она сквозь стиснутые зубы.
— Уже был. А теперь сижу вот, перевязываю тебя, овца.
Она хрипло засмеялась сквозь слёзы.
— Романтика по шепский?
— Да, я вообще мастер ухаживаний. Особенно за суицидальными девками с характером.
— Ну так брось. — Её голос дрогнул. — Чего ты вообще рядом?
Я посмотрел на неё. Глаза потухшие, губы треснутые, волосы сбились в комки, но… что-то внутри заныло. Противно так, по-живому. Я отвёл взгляд.
— Сам не знаю, — выдохнул я. — Спать мешаешь, возможно.
— Дерьмовый ты утешитель, знаешь?
— А ты дерьмовая самоубийца. Слишком громкая.
Мы замолчали. Я наматывал свежий бинт, обвивая запястье, аккуратно, но крепко. Она не вырывалась. Просто смотрела на меня. Слишком долго.
— Если бы ты тогда не зашёл… — вдруг прошептала она.
— Не начинай, Мадонна. Просто заткнись.
— А если бы?
Я затянул последний виток бинта, не слишком сильно, но так, чтобы она поняла, что я рядом. И что могу раздавить, если понадобится.
— Если бы я не зашёл, ты бы уже давно была тёплым трупом, на который никто не посмотрит. Потому что ты всегда делаешь всё через жопу.
Она резко повернулась ко мне. В глазах — злость. Обида. Но не слёзы. Впервые — без слёз.
— Ты думаешь, я хотела этого?
— Нет. Ты просто не знала, чего хочешь. Как обычно.
— А ты знаешь?
Я замер. Смотрел на неё. На разбитую, уставшую, на дурацкую футболку, что едва прикрывает бёдра. На руки в бинтах. На глаза, полные растрёпанного огня.
— Нет. — тихо ответил я. — Я просто знаю, что не хочу, чтобы ты исчезла.
Она отвела взгляд.
— Звучит, будто ты не признаешься в этом даже себе.
— А ты?
— Что?
— Ты ведь тоже не признаешься. Что хочешь, чтобы я остался.
Она усмехнулась сквозь боль.
— Да пошёл ты, Шепс.
— Уже иду. За обезболивающим.
Она не ответила. Только легла на подушку, а когда я встал, её пальцы будто случайно задели мои.
Но я не повернулся.
Потому что знал: если задержусь ещё на секунду — поцелую её. А этого точно никто из нас не признает.
От лица Мадонны:
Мне было тепло. Не от одеяла — от него. От его запаха, от его тяжёлого дыхания, от того, что впервые за долгое время я не чувствовала, что нахожусь на краю пропасти. Я лежала в его кровати — в рубашке, чуть пахнущей его одеколоном, на чистых простынях, в комнате, которую раньше боялась даже открывать.
Олег подошёл с бокалом воды и двумя таблетками. Сел на край кровати и протянул мне.
— Пей.
Я молча взяла, проглотила и снова улеглась, положив ладонь на грудь — успокаивая сердце, которое, кажется, ещё не пришло в себя с ночи. Он всё ещё смотрел на меня. Прямо, жёстко, но не так, как обычно. В этом взгляде была забота, обёрнутая в сарказм, как всегда.
— Не привыкай. — буркнул он, поднимаясь.
— А ты не надейся. — я скривилась, чуть улыбнувшись. — Я на завтрак не иду?
Он бросил взгляд через плечо.
— Как ты пойдёшь, идиотка? У тебя руки не работают. Приезжает психолог, будешь с ним заниматься минимум две недели. Потом — посмотрим.
— А можно мне тогда к себе в комнату? — тихо спросила я, уже зная ответ, но не могла не попробовать. Там мои вещи. Там... я.
— Нет. Будешь со мной. — отрезал он, как будто это вообще не обсуждается.
Я закатила глаза.
— Это не лечение. Это пытка.
Он вдруг резко развернулся, прищурился.
— А я, между прочим, люблю пожестче. — с усмешкой подмигнул и медленно, намеренно, сложил пальцы в пошлый жест, проводя языком по зубам.
Я не выдержала — рассмеялась. Тихо, по-настоящему.
— Ты мудак, Олег.
— Ещё какой, — усмехнулся он, и ушёл, прикрыв за собой дверь.
Я осталась одна. И мне не было страшно.
Потому что за этой дверью — был он.
От лица Олега:
Первое занятие с психологом пошло по пизде. Я и не ждал чуда, но всё же надеялся, что она хотя бы попробует быть адекватной.
Я ждал за дверью, прислонившись к стене с сигаретой в пальцах, которую так и не закурил. Когда дверь отворилась, вышел их «семейный спаситель» в очках и при галстуке — слишком мягкий для неё. Он вежливо прикрыл за собой дверь, но я тут же перехватил его, заглядывая в глаза.
— Ну как всё прошло? — спросил сдержанно, но в голосе уже дрожала досада.
Он вздохнул, почесал затылок.
— Честно? Безрезультатно. Она вообще ничего не хочет говорить. Закрыта. Агрессивна. Материт. Посылает. Говорит, чтобы я «заткнулся и вышел на хуй». Но я думаю, это защита. На следующих занятиях, надеюсь, станет более...
— Свободен. — отрезал я резко и уже разворачивался к двери.
Он отшатнулся и молча пошёл по коридору. Я распахнул дверь, не заботясь о вежливости.
Мадонна вздрогнула. Сидела на кровати, облокотившись на подушки, с телефоном в руках. Резкий хлопок двери заставил её дёрнуться, и гаджет со стуком упал ей прямо на грудь.
— Ай, блять! — поморщилась она, хватаясь за сиськи. — Ты ебанутый?! Зачем так пугать?!
— Это я ещё ласково. — буркнул я, закрывая за собой дверь ногой. — Зато телефон не в унитаз уронила — радуйся.
Она посмотрела на меня с раздражением, но не сказала ничего. Губы сжаты в тонкую линию, глаза блестят. Была бы трезва — может, укусила бы.
— Психолог говорит, ты не хочешь говорить. — сел в кресло у стены, развалившись, положив ногу на ногу. — Посылаешь его. Громко материшься. Героиня, блядь.
— А ты бы хотел, чтоб я ему поплакалась? — огрызнулась она, всё ещё держась за грудь, хмурясь. — Слезу пустила? Рассказала, как меня довели в вашем сраном доме, где каждый с мозгами как у кирпича?
— Я хотел, чтоб ты не сдохла. — спокойно сказал я. — Всего лишь.
Она отвела глаза. Впервые — без слов. И я понял, что попал.
— Я не могу, Олег… — голос её дрожал, но она пыталась казаться уверенной. — Я не хочу всего этого. У меня всё в порядке… Просто… я была пьяна.
Она сидела на кровати, закутавшись в мой серый худи, который почти полностью скрывал её, но всё равно не спасал от того, как она себя выдавала — глазами, дыханием, тем, как сжимала пальцы в кулак, будто держала себя за горло изнутри.
— У тебя всё в порядке? — я медленно подошёл ближе, с насмешкой в голосе. — Порезанные запястья, истерики, крики по ночам, срыв, охуенный страх смерти, и ты ещё пытаешься меня убедить, что ты «просто перебрала»?
Она молчала. Глаза в пол. Дышала глубоко, будто пыталась проглотить ком в горле.
— Мне всё равно. — сказал я твёрдо. — Две недели. Каждый день. Утром. С этим или с другим, но ты будешь заниматься.
— Олег… — она закатила глаза, отчаянно выдохнув, сжав кулаки. — Ну ты же знаешь, я ненавижу это. Эти разговоры. Этих людей. Всё это копание в мозгах… Это мерзко.
— А умереть — не мерзко? — резко. — Это что, приятнее звучит?
Она отвернулась, закрыв лицо рукой. Тишина. Только её дыхание — немного прерывистое. Немного… неуверенное.
Она вздохнула, откинулась на подушки. Ткань худи натянулась на груди, и я рефлекторно опустил взгляд. Молнией. Всего на секунду.
Слишком быстро, чтобы это было заметно.
Слишком медленно, чтобы не почувствовать укол чего-то... странного.
Я тут же поднял глаза обратно, прямо в её — но они уже смотрели не на меня. Мадонна заметила. Щёки её окрасились в лёгкий, совершенно ей не свойственный румянец. Она отвернулась, будто интереснее было разглядывать прикроватную лампу.
— Ты дебил. — пробормотала она.
— А ты — боевая подушка с минами. — сказал я спокойно.
— Что?
— С виду мягкая. Но только тронь — рванёт к хуям.
Она хмыкнула. И это был уже почти… смех. Пусть короткий. Пусть в горло. Но живой.
— Спасибо. — сказала она неожиданно.
— За что? — хмыкнул я.
— За то, что… держишь меня, даже когда я из себя выблевываю всё живое.
Я не ответил. Просто смотрел. И почему-то в груди — немного защемило.