Где гаснут аккорды

За окном вязалась серая вуаль вечера. Конец февраля под Клайпедой был капризным и несдержанным: день начинался с хрупкого, почти прозрачного солнца, но к сумеркам небо густело свинцом, будто кто-то ворошил угли в небесной печи. То дождь, то снег, то просто пустота между ними. Мокрый асфальт отражал свет уличных фонарей, словно деревня медленно таяла в самой себе. Ветер, как вечный странник, стучался в окна пальцами дождя нерешительно, но настойчиво. Казалось, он не просто искал укрытие, а ждал чего-то или кого-то.

Комната на втором этаже старого дома пахла так, как пахнут только дома, в которых живут истории: яблоками из подвала, пылью, что оседает на забытые корешки книг, древесиной подоконников и лёгкой, терпкой нотой чая с облепихой. Здесь время не шло, не капало, не исчезало — оно дышало: глубоко, спокойно, как будто лежало на спине и смотрело в потолок. Ева чувствовала себя в этом доме почти невидимой для мира, и это было утешением, редкой роскошью.

Она сидела на широком подоконнике, поджав ноги под себя, завернувшись в старый, выцветший кардиган дедушки, тот самый, в котором он ходил на рыбалку до рассвета, с термосом и тёплым хлебом. Волны её светло-русых волос спадали на плечи, мягко касаясь ткани. В руках телефон, почти тёплый от её сомнений и неуверенности. Экран мерцал мягким светом, отражаясь в её глазах, как в озере перед дождём. Где-то позади тиканье часов с кукушкой отсчитывало вечность.

В этой тишине, полной запахов, мыслей и дыханий, раздался звук уведомления. Простой. Цифровой. Но в этой паузе он прозвучал как выстрел.

@yaunasmusic_official:
"Здравствуйте! Ваш кавер привлёк наше внимание.
Мы ищем бэк-вокал для нового музыкального проекта.
Приглашаем на закрытое прослушивание в городе Вильнюс.
Детали по ссылке и в приложении письма.
Мы гарантируем конфиденциальность. Если вы заинтересованы, просьба предоставить ответ до 21:00.
С уважением, Яунас."

Ева осталась недвижима. Несколько долгих секунд ни вдоха, ни моргания. Только ветер за окном и собственное сердцебиение, будто перебивка между строчками жизни. Она перечитала сообщение. Потом ещё раз. Пальцы едва уловимо дрожали, как дрожит пламя свечи при сквозняке. В груди будто открылась пустота, и туда срывались все мысли, тревоги, образы, от которых она так упорно пряталась в музыку.

— Деда? — голос был почти неслышен, как первый шаг в темноте.

Старик, сидящий в кресле у книжного шкафа, поднял глаза. Газета в его руках шуршала, как листья под ногами. Вязанные носки, плед на коленях, старомодные очки. Он выглядел как тот, кто пережил не одну бурю — и погодную, и внутреннюю.

— Что, Ева? — мягко спросил он, отложив газету и протирая переносицу. Его жесты были привычны, укоренены в годах.

Ева чуть повернула к нему экран:

— Мне пришло сообщение. Не знаю, это вообще серьёзно?

Он взял телефон, нахмурив брови. Читать он всегда любил медленно, вдумчиво. Каждое слово он будто разворачивал перед собой, пробовал на вкус и на честность.

Когда закончил, вернул ей мобильный телефон. Посмотрел долго, не осуждая, а изучающе.

— Что ты сама думаешь? — тихо спросил он.
Ева обняла себя за плечи, словно защищалась не от холода, а от сомнений, и уставилась в снежную вуаль за стеклом.

— Я не знаю... Может, это фейк или еще хуже. Что, если кто-то узнал меня по голосу? После всего. После того, как...

— Ты ушла с «Голоса»? — дедушка произнёс без насмешки и без укора.

Она кивнула. Лицо её словно на мгновение потеряло цвет.

— Тогда я правда думала, что всё, — сказала она, и голос чуть дрогнул. — Что музыка — это была ошибка. Что если даже на сцене меня не приняли, то зачем дальше пытаться? Когда они в сети обсуждали меня, вываливали в комментариях столько грязи, что казалось, я перестала быть человеком. Просто фигуркой на экране. Я не справилась. Ушла. И заперлась здесь в деревне. Я с того дня ни разу не пела вслух для кого-то. Только гитара и тетрадь. И эта деревенская тишина.

Дедушка молчал. Его молчание не давило, оно было как укрытие. Потом он встал медленно, как встают деревья после бури. Подошёл и сел рядом с ней. От дивана раздался знакомый скрип, а от его старого жилета потянуло запахом табака и зимних вечеров.

— Ева... — дедушка произнёс её имя так, будто оно было песней, которую не пели давно, но помнили наизусть. — Я помню, как ты тогда вернулась домой без слов. Просто села на крыльцо и смотрела в землю, будто искала, где бы спрятаться. А потом, через пару дней, я зашёл в продуктовый магазин, и женщина за прилавком спрашивает: «Вы ведь дедушка той самой Евы Дауканте с «Голоса»? Где она теперь, бедняжка?» — он хмыкнул, качая головой. — Мне даже хлеба не хотелось. Я стоял там и думал: когда это имя, твое имя, стало не человеком, а историей, которую все обсуждают?

Он поднял глаза на внучку. В них не было ни укора, ни жалости. Только забота, крепкая, как старая корявая древесина.

— Понимаешь, милая, люди любят делать из имён ярлыки. Особенно, когда громкое имя падает. Тогда оно у всех на устах. Сначала от восхищения, потом от злорадства. Они берут твою фамилию и лепят к ней всё, что сами боятся в себе. «Слишком гордая», «слишком странная», «слишком не такая». Но ведь имя и фамилия — это не приговор. Это не то, как тебя обсуждают, а то, как ты выбираешь звучать после.

Он положил руку на её ладонь — тёплую, крепкую, со следами прожитого.

— Ты не обязана возвращаться в тот вихрь, где тебя рвали на цитаты. Но и не давай им права держать тебя там. Твоя фамилия была в новостях? Да. В комментариях? Да. Но это ещё не всё. У тебя есть шанс перезаписать ту пластинку. Чтобы, когда в следующий раз кто-то услышит имя «Ева Дауканте», они не вспомнили скандал, а заслушались голосом.

Дедушка чуть улыбнулся.

— Знаешь, что страшнее, чем упасть при всех? Не подняться при себе.

Ева смотрела на него, на его лицо, прорезанное морщинами, на глаза, в которых отражалась вера не в успех, а в неё. Просто в неё. В груди сжалось, но не от страха, а от света, от принятия, от того, что кто-то всё ещё держит тебя, даже когда ты отпустила саму себя.

— А если я снова не справлюсь? — тихо сказала Ева.

— Тогда поднимешься, — ответил дедушка. — Мы не для побед живём, а для того, чтобы идти дальше пока не получится, пока не будет по-настоящему.

Теплое молчание, словно время на миг остановилось, чтобы не спугнуть этот хрупкий момент.

За окном снег ложился на подоконник лениво, точно знал: решение принято.

Ева выдохнула. И в этом выдохе было больше, чем просто воздух.

— Я поеду, — сказала она. Не громко, но в голосе звучали первые нотки весны.

И в этот миг, почти как по сценарию, часы пробили двенадцать.

Как будто и они что-то поняли.

***

В студии повисла та самая тишина, которую не создаёт отсутствие звуков, она приходит сама, когда день уже исчерпал себя, когда всё сказанное отсырело в воздухе, а стены будто бы устали слушать. За окнами густая ночь, и только уличный свет рвался внутрь редкими отблесками на металле микрофона. Комната не дышала, будто боялась разрушить хрупкую магию момента.

Тусклая лампа над пультом не освещала, а подсвечивала суть. Она вырезала из темноты маленький остров реальности, старый, поцарапанный стол, кружку с недопитым чаем, ноутбук, на экране которого замирала дорожка записи.

Яунас сидел неподвижно, глядя на монитор. Он не слушал, он вслушивался. В третий, четвёртый, шестой раз подряд. В полутени гитары, где-то в глубине трека, звучал голос не вычищенный, не подкрученный, а живой, неровный, настоящий, словно человек поёт не в студию, а в ночь. Впустую. Или, наоборот, в самый центр чей-то души.

Яунас едва заметно кивнул, как будто что-то понял.

— Такой голос не может быть случайным, — пробормотал он. — Это не демо. Это признание в темноте.

На диване, в дальнем углу студии, Лукас почти растворился в тени. Его чёрная толстовка, длинные пальцы, усталый профиль, всё выдавало в нём музыканта, который жил между записями, между снами и недосказанностями. Он держал в руках бутылку с водой, но давно забыл про жажду. Его взгляд был прикован к экрану, не к изображению, а к тому, что было за ним.

Голос достиг кульминации, хрупко дрогнул, и снова затих. Тишина вновь обняла комнату.

Лукас заговорил не сразу, будто его мысли ещё не вернулись в тело:

— В этом голосе что-то цепляется. Не в смысле «круто звучит», а будто он к тебе обращается напрямую. Не за одобрением, а больше за пониманием.

Он потёр шею, медленно выдохнул.

— У меня от него чувство, как от давно прочитанного письма. Когда помнишь слова, но забываешь, кто их написал. А потом они всплывают, и ты не знаешь, радоваться или бояться.

Яунас приподнял брови:

— Ты что-то вспомнил?

Лукас помотал головой, но в движении было больше сомнения, чем уверенности.

— Нет. Не совсем. Скорее, нечто, что склеивается внутри. Как будто пазлы, обрывки, нервная память. Я не знаю, откуда, но этот голос держит меня, понимаешь?

Лукас поднялся с дивана, подошёл ближе к монитору, всматриваясь в неподвижную дорожку звука и затемненный силуэт девушки с гитарой, как будто мог там что-то разглядеть, кроме тени.

— Такое бывало пару раз в жизни. Когда ты слышишь не просто вокал, а внутренний слом. Или, наоборот, внутренний стержень, сжатый до боли.

Он помолчал. Лицо становилось всё более закрытым, но в глазах всё равно читалось беспокойство. Не тревога, а именно внутренний конфликт, почти на уровне тела.

— Это не из тех голосов, что приходят просто так. Это из тех, кто уже горел, кто уже что-то потерял или был кем-то сломан. – мягко произнес Лукас.
Он сказал это, будто не хотел говорить, словно часть внутри кричала: «Не туда копаешь».

— Бывает, — тихо отозвался Яунас, — что в голосе слышишь не человека, а его последствия.

Лукас чуть усмехнулся криво, почти горько.

— А ещё бывает, — добавил он, — что ты когда-то сам был частью этих последствий.

— Это ты сейчас о чем, Лукас? – спросил Яунас, развернувшись корпусом к нему.

Он не пояснил, и Яунас не стал допрашивать. Повисла пауза, тяжёлая, но не враждебная.

— Я написал ей в личные сообщения на ее канале, — продолжил Яунас. — Это было единственным способом связаться с ней. Она подтвердила встречу, приедет в четверг во второй половине дня. Тогда и познакомимся, хотя бы узнаем ее настоящее имя.

Лукас медленно выдохнул, как будто решался идти навстречу призраку.

— Хорошо. Я буду в студии. – он сделал несколько шагов к выходу из репетиционной.

Дверь закрылась почти бесшумно, а сама студия снова осталась в той самой тишине полной вопросов, чувств, и голосов, которые ещё не прозвучали вслух.

***

На окраине Вильнюса город терял свой глянцевый лоск, будто сбрасывал маску. Стеклянные офисы и брусчатка центра растворялись в сером бетоне промзон, где дороги раздавались вширь, а дома становились ниже, старше, покрытые шрамами времени. Гаражи, ангары, переоборудованные склады — всё это дышало утилитарной простотой, но в этих угловатых коробках скрывались студии, где рождалась музыка. Здесь не искали вдохновение - его приносили с собой, как искру в холодную ночь.

Ева стояла перед железной дверью, на которой ржавчина разъела табличку с полустёртыми буквами. Холодная ручка оставляла на пальцах красноватые следы, словно шептала: «Осторожно». Ева сжала ремешок сумки так сильно, что костяшки побелели, и вдохнула глубже, чем нужно. Воздух пах сыростью, асфальтом и чем-то неуловимо промышленным. Сердце колотилось, заглушая шум далёких машин. Она не была готова или была? Этот вопрос крутился в голове, как заезженная пластинка, пока пальцы дрожали, нащупывая звонок.

«Только не сломайся. Не сейчас». Она повторяла это мысленно, но внутри всё равно бурлило: страх, надежда, упрямое желание доказать себе, что она ещё может. Пару месяцев назад она сбежала в деревню к деду, где тишина была громче любой сцены. Анонимный кавер на YouTube, выложенный из тени, стал её первым шагом обратно, таким робким, но решительным. И вот она здесь на пороге, с колотящимся сердцем и комком в горле. Что, если это ошибка? Что, если её снова раздавят?

Дверь открылась с глухим щелчком, выпуская тёплый воздух, пропитанный запахом старого дерева, прогретой проводки и лёгкой кислинкой застарелого кофе. Коридор встретил её тусклым флуоресцентным светом, от которого тени на стенах казались живыми. Половицы поскрипывали, а облупленные стены пестрели табличками на скотче. Тишина здесь была густой, почти осязаемой, будто здание затаило дыхание.
У стойки сидела девочка лет шестнадцати, в мешковатой розовой толстовке. Наушники болтались на шее, волосы стянуты в небрежный пучок, а обкусанные ногти покрыты прозрачным лаком, как попытка спрятать нервную привычку под маской аккуратности. Она подняла глаза, заметив Еву, и стянула один наушник.

— На кастинг? — спросила она без особого интереса, но и без холодности.

Ева кивнула, чувствуя, как горло сжимает невидимая рука. Она молча протянула телефон с коротким сообщением: приглашением на кастинг в указанное время.

Девочка мельком взглянула на экран и кивнула.

— Идём, — бросила она, вставая и поправляя наушники.

Они двинулись по коридору. Пол скрипел под ногами, стены молчали, а ассистентка жевала жвачку, щёлкая пузырями, будто ставя акценты в неслышной мелодии. Ева шла следом, ощущая, как в животе завязывается тугой узел. Запах пыли, холод металла под пальцами, далёкий гул чьей-то репетиции — всё это казалось слишком реальным, слишком живым. Она вспомнила студии «Голоса», такие яркие, глянцевые, с камерами, ловившими каждый вздох. Здесь всё было иначе, здесь не притворялись.

В конце коридора была тяжёлая звуконепроницаемая дверь. Ассистентка постучала — два резких удара.

— Яунас, ещё одна, — сказала она, толкнув дверь.

— Пусть войдёт, — ответил хриплый мужской голос, пропитанный усталостью долгой ночи.

Комната оказалась неожиданно уютной, больше похожей на мастерскую, чем на репетиционную. Мягкий свет ламп отражался от ковров на полу и стенах, в углу стоял чайник, рядом потёртый диван с брошенным гитарным чехлом, словно старый товарищ, которого забыли убрать. В центре - микрофоны, стойки, комбоусилители, пюпитры с карандашными заметками. Воздух ещё дрожал от затихшего аккорда, будто кто-то только что оборвал песню.

За клавишами стоял высокий мужчина, с прямой спиной и узкими глазами, в которых читалась сдержанная усталость. Волосы аккуратно уложены набок, щетина подчёркивала резкие черты лица. Он выглядел как человек, который давно перестал верить в чудеса, но продолжает делать своё дело с упрямой методичностью.

Он повернулся к Еве, и его взгляд задержался на ней, на долю секунды дольше, чем нужно. Внутри Яунаса что-то щёлкнуло. Он узнал её. Не сразу, но как только она вошла, черты её лица сложились в образ из прошлого. Тот декабрь, когда интернет гудел, как потревоженный улей. Девочка с «Голоса», чья аранжировка разожгла пожар. Скандал, травля, анонимные посты, старые видео, выкопанные из архивов. Яунас не участвовал в той мясорубке, он наблюдал со стороны, как продюсер, привыкший держать дистанцию. Лукас тогда был в ярости, рассказывал о ней с презрением, но Яунас видел её выступление. Чистый голос, глубокий, с трещинкой, которая цепляла. И вот она здесь. Не сломленная, но напряжённая, как струна, готовая лопнуть. Он не ожидал, что анонимный кавер на YouTube приведёт к ней. Но теперь всё сходилось.

Ева почувствовала его взгляд, и в груди что-то сжалось. «Он знает?». Её пальцы сильнее стиснули сумку, но она заставила себя выпрямиться.

— Привет. Яунас, это я писал тебе по поводу кастинга, — представился он, голос ровный, почти сухой, но с лёгкой хрипотцой, как у человека, который слишком много говорит по ночам.

— Ева... Дауканте, — ответила она, запнувшись на своём имени. Полное имя вырвалось само, как попытка напомнить себе, кто она такая.

Яунас кивнул, но в этот момент его глаза чуть сузились, а уголок рта дрогнул едва заметно, но достаточно, чтобы Ева уловила перемену. Она нахмурилась, не удержавшись.

— Что-то не так? — спросила она, голос прозвучал тише, чем ей хотелось, но с ноткой настороженности.

Яунас замер, но тут же собрался, его лицо разгладилось, как вода после брошенного камня. Он слегка улыбнулся, не тепло, но профессионально, будто привык разряжать такие моменты.

— Нет, всё в порядке, — сказал он, пожав плечами. — Просто задумался. Бывает, когда весь день сидишь в прослушиваниях. Садись, — он кивнул на стул у стены, но сам остался стоять, скрестив руки.

Ева опустилась на стул, сумка всё ещё в руках, как щит. Её сердце стучало, но она заставила себя дышать ровнее. «Он что-то знает. Или мне кажется?». Она ненавидела эту паранойю, но после всего, что было, каждый взгляд казался проверкой.

— Расскажи, что ты знаешь о проекте, — сказал Яунас, прислонившись к краю стола. Его тон был деловым, но в нём чувствовалась искренняя заинтересованность.

Ева сглотнула, чувствуя, как слова цепляются за горло, как колючки.

— Не так много, — призналась она, глядя на свои руки. — Все то, что описано в приложении к вашему письму. В сообщении было что-то про новый проект. Я так полагаю это что-то с нуля?

Яунас кивнул, но его мысли были где-то глубже. «Она не изменилась», — подумал он. Тот же голос, тот же огонь в глазах, хоть и приглушённый. Он вспомнил, как Лукас говорил о ней: «Самоуверенная. Слишком много на себя берёт».

Но Яунас видел другое — девочку, которая рискнула, ошиблась, упала и теперь пытается встать. Её кавер на YouTube был не просто удачей. Это был вызов. И он решил, что стоит рискнуть, но пока без раскрытия карт.

— Не совсем новый проект, — сказал он, делая паузу, чтобы подобрать слова. — Это существующая группа. Я их курирую уже несколько лет. Им нужен бэк-вокал, но не просто подпевка. Чистота, устойчивость, умение держать гармонию. Иногда — вторые партии, иногда — текстура, чтобы усилить звук. Понимаешь, о чём я?

Ева кивнула, но её мысли закружились. «Существующая группа?». Это было неожиданно. Она представляла что-то новое, чистое, где нет прошлого, нет теней. Теперь в голове вспыхивали вопросы: что за группа? Почему именно она? Её пальцы сильнее сжали сумку, но она заставила себя ответить.

— То есть я не буду основной солисткой? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Яунас покачал головой, его взгляд стал чуть мягче, но всё ещё непроницаем.

— Не в этом составе, — сказал он. — Это команда с историей, со своей динамикой. Им не нужна замена фронтмена, им нужно усиление. Вокальное, сценическое. Это не сессионная работа, а полноценное участие. Но если ты ищешь сольный проект или большую сцену, лучше сказать сразу.

Ева замолчала, глядя на свои руки. Она вспомнила деревню, долгие вечера у деда, когда гитара была единственным, что не осуждало. Она вспомнила, как загружала тот кавер, пряча лицо, боясь, что её снова найдут. Но она сделала это, потому что музыка была сильнее страха. И теперь она здесь, в этой комнате, перед человеком, который, возможно, знает больше, чем говорит.

— Я ищу музыку и настоящую возможность, — сказала она наконец, поднимая взгляд. Её голос был тихим, но в нём звенела решимость.

Яунас смотрел на неё, и на этот раз в его глазах мелькнуло что-то похожее на понимание. Не сочувствие — он не из тех, кто жалеет. Но он видел таких, как она: тех, кто падал и вставал, тех, кто нёс свой факел в темноту. Он знал, что «Katarsis» — не просто группа, а вызов для неё. И он знал, что не скажет ей правду сейчас. Не потому, что не доверял, а потому, что в шоу-бизнесе так всегда: сначала проверяют, потом открывают карты.

— Хорошо, — сказал он, слегка улыбнувшись, но не слишком тепло. — Тогда идём. Основной фронтмен в репетиционной. С ним и обсудим детали.

Он повернулся к массивной двери с шумопоглощением, из-за которой доносился глухой ритм. Ева встала, чувствуя, как в груди расправляется что-то острое, колючее, но живое. Не бабочки, скорее крылья. Она шагнула за ним, и страх, который так долго держал её в тени, отступил, уступив место тихой, но упрямой решимости. Что бы ни ждало за этой дверью, она встретит это лицом к лицу.

Комната встретила Еву тишиной, не пустой, а живой, полной затаённого ожидания, словно стены впитали тысячи недопетых нот. Пахло нагретыми проводами, старым деревом, прогорклым кофе, осевшим в порах ткани и штукатурки, как память о бессонных ночах. Акустические панели свисали с потолка, поглощая эхо, а свет из узкого окна падал косыми лучами, как в забытой часовне. В этой тишине было больше веры, чем в любой молитве. Пол слегка пружинил под ногами, кабели змеились по углам, вползая в стены. Всё здесь шептало: сюда приходят не говорить, а звучать.

Ева задержала дыхание, сжимая пальцы так, что она почувствовала боль. Внутри неё дрожала струна, натянутая до предела, готовая лопнуть от малейшего касания. Надежда, страх, упрямство — всё смешалось в ком, застрявший под рёбрами. Она не знала, чего ждать, но чувствовала: этот момент, как шаг над пропастью. Ещё один неверный шаг, и она снова упадёт. Или, может, наконец взлетит?

У окна стоял он. Силуэт, вырезанный из полумрака. Высокий, чуть сутуловатый, руки в карманах чёрной толстовки, капюшон надвинут до бровей, скрывая лицо в тени. Лукас. Он не обернулся, когда дверь скрипнула, не шевельнулся, когда шаги Евы и Яунаса нарушили тишину. Словно не слышал их, или слышал, но не считал нужным реагировать. Его фигура, застывшая у стекла, была как часть комнаты, неподвижная, но полная затаённой энергии, как усилитель перед первым аккордом.

Лукас смотрел в окно, где Вильнюс растворялся в вечернем сумраке. Город за стеклом дышал: огни фонарей дробились в мокром асфальте, машины проносились, оставляя шлейф шума, а далёкие шпили костёлов тонули в низких облаках. Но Лукас видел не город. Его мысли кружились вокруг того кавера, что Яунас показал ему пару дней назад. Чистый голос с лёгкой хрипотцой, как трещина в хрустале, пропускающая свет. Он звучал в его голове, как заевшая мелодия, и чем дольше Лукас слушал, тем сильнее его тянуло к чему-то знакомому. «Где я это слышал?». Он перебирал в памяти концерты, студии, старые демо, но голос ускользал, как дым. Близкий, но чужой. Как эхо из прошлого, которое не поймать.

«Кто ты?» — думал он, глядя на своё отражение в стекле. Оно было усталым, с резкими тенями под глазами. Последние месяцы выжали его: заявление Эмилии, давление Евровидения, споры с Яунасом о новом звучании. «Katarsis» держался на нём, на его голосе, на его упрямстве. Но этот кавер... Он всколыхнул в нём что-то забытое. Не восхищение, Лукас давно не восхищался. Скорее, тревогу. Этот голос был слишком живым, слишком настоящим. Он цеплял, как заноза, и Лукас не мог понять почему. Совпадение? Но в музыке совпадений не бывает. Каждый голос, как отпечаток, и этот он знал. Или думал, что знал.

Ева стояла за его спиной в пару метрах, чувствуя, как тишина становится тяжёлой, почти осязаемой. Её сердце стучало так громко, что она боялась, что его услышат. Она хотела что-то сказать, но слова застревали, как ноты, сыгранные не в такт. Кто он? Почему его неподвижность так давит? Она сглотнула, заставляя себя заговорить.

— Простите... — начала Ева, голос дрогнул, прозвучав выше, чем ей хотелось. — Я хотела уточнить, что за репертуар группы? И вообще, что это за группа? Просто я пытаюсь понять, во что ввязываюсь.

Её вопрос повис в воздухе, мягкий, но с лёгкой настороженностью, как будто она проверяла почву под ногами. Ева посмотрела на Яунаса, затем на фигуру у окна, ожидая хоть какой-то реакции. Она не хотела казаться слабой, но внутри всё дрожало: «Я всё ещё могу? Я ещё нужна?».

Яунас, стоявший чуть в стороне, повернул голову, его губы тронула лёгкая усмешка, не насмешливая, а привычная, как у человека, который держит карты близко к груди. Он не ответил сразу, только бросил взгляд на Лукас, словно проверяя, заметил ли тот её слова. Затем, с лёгкой театральной паузой, произнёс:

— Встречай. Анонимный голос с кавера. Ева Дауканте.

Имя упало в тишину, как искра в сухую траву, и в один миг всё изменилось. Для Лукаса эти два слова стали молнией, разорвавшей туман его памяти. Тысячи пазлов, разбросанных в хаосе его мыслей, вздрогнули и сложились в одну ясную, ослепительную картину, как мозаика, собранная за долю секунды. Тот голос, что разорвал тишину прошлой осенью. Аранжировка его песни, дерзкая, как вызов, но такая, что после он не мог оторваться. Скандал, что последовал за ней, слова, брошенные в гневе, интернет, жующий её имя, как кость. Он помнил всё: её лицо на экране, её голос, её взгляд, полный огня, который он тогда принял за высокомерие. Теперь пазлы сошлись, как аккорды в финале симфонии. Тот кавер на YouTube — не случайность. Это была она. Ева. Живая, настоящая, стоящая в этой комнате. Его сердце дёрнулось, как струна, сорванная с грифа, но не от гнева, а от чего-то более сложного, чему он не мог дать имени.

Лукас замер. Его плечи дрогнули едва заметно, но это движение разрезало тишину острее аккорда. Рука медленно поднялась, пальцы зацепили край капюшона и стянули его с головы. Светлые волосы, чуть сбившиеся, упали на лоб, затем откинулись назад резким движением. Он не обернулся сразу. Стоял, словно борясь с потоком воспоминаний, хлынувшим, как вода из пробитой плотины. «Она исчезла. Все говорили, что она сломалась. Но этот голос... Он не сломался». Лукас чувствовал, как в груди зарождается что-то новое — не злость, не любопытство, а странное предчувствие, будто эта встреча — не конец старой истории, а начало чего-то большего.

Ева смотрела на его спину, чувствуя, как воздух сгущается, становится вязким. Его неподвижность пугала, но в то же время притягивала, как магнит. Она не знала, кто он, но его реакция на её имя, этот лёгкий вздрог, заставила её сердце биться быстрее. «Он знает меня?». Эта мысль резанула, но она заставила себя стоять прямо, не позволяя страху взять верх.

Лукас медленно повернулся, словно каждый градус движения выдирал из него частицу прошлого. Его светлые глаза, такие сухие, колючие, как наждачная бумага, встретились с её взглядом. Он смотрел прямо, без защиты, без нападения. Но в этом взгляде было всё: память, узнавание, тень старой боли. И что-то ещё, чему он сам не мог дать имени — искра, готовая то ли погаснуть, то ли разгореться.

Ева замерла. Её дыхание сбилось, а в груди защемило, как от ледяного ветра. Она не могла пошевелиться. Его взгляд был как зеркало, в котором отражалось её прошлое — сцена «Голоса», камеры, аплодисменты, слова, что резали, как ножи. Она хотела исчезнуть, но что-то держало её здесь — не надежда, а упрямство.

Лукас сделал шаг вперёд, выныривая из омута своих мыслей. Его резкое лицо, будто вырубленное из грифеля, было всё тем же, но теперь в нём что-то сместилось. Уголки губ дрогнули, не то в усмешке, не то в удивлении. Он смотрел на неё, и в его взгляде было не просто узнавание. Было предчувствие, как перед бурей, когда воздух дрожит от напряжения.

Ева почувствовала, как земля качнулась под ногами. Его взгляд, его молчание — всё это было как аккорд, от которого не увернуться. Она открыла рот, но слова не пришли. Только тишина, живая, дышащая, наполнила пространство между ними. И в этой тишине, как в зеркале, отразилось начало чего-то нового, не конца, а первой ноты, готовой зазвучать.

— Так вот чья тень звучала в том голосе, — произнёс тихо Лукас, с хриплым шёпотом, как будто слова рождались из самой глубины его души, на грани песни и заклинания. Его глаза сузились, в них мелькнула искра, как звезда, вспыхнувшая в предрассветном небе. — Здравствуй, Ева. Похоже, наша мелодия ещё не допета.

____________________________
Дорогие, вот и конец второй части! Делитесь теориями, мыслями, отзывами :)