Глава 22
– Зачем ты вернулась? – я стоял и смотрел в окно, стуча пальцами по раме.
Она молчала, но я не знал, какое выражение лица у неё было. Может быть, она сожалела. Может быть, злилась на саму себя. В конце концов, полностью понять гамму человеческих чувств никому не дано, ведь человек – это не просто набор органов и кожи. Внутри каждого из нас кроется целая Вселенная, в которую мы погружаемся, стоит нам остаться наедине с самим собой. Она захватывает нас, и вскоре мы уже не видим ничего, кроме неё. Туман – вот что такое Вселенная разума.
Я услышал её вздох.
– Я... сделала ошибку. Большую, огромную. Ты даже не представляешь, через что я прошла и...
– Через что ты прошла? – моё тело само собой повернулось к ней, и я наконец смог посмотреть в её лживые глаза, в которые я больше не верил. В глубине её разума я видел разве что тлеющие угли сожаления. Её костёр почти потушен ледяными волнами разочарования. И кто в этом виноват?
– Даже не знаю, с чего начать, – прошептала она, отводя взгляд и переминаясь в руках подол своего тёплого платья. – Мы не виделись очень давно. За это время произошло много всего. Слишком много, чтобы так просто об этом забыть.
– Ты приехала, чтобы излить свою душу?
– А что мне ещё остаётся?
– Наверное, попросить прощения, – я невольно ухмыльнулся и понял, что даже сейчас, когда между нами царила пропасть неведения и угасшего доверия, я говорил гадости прямо в лицо. Выпытывать извинения – самое низкое, на что может пойти оскорблённый человек. И я знал это, но всё равно продолжал делать людям больно.
– Прости меня, Алекс. Я была глупа и думала, что у нас с Ламбертом всё по-настоящему.
– Теперь ты зовёшь меня этим именем, – неожиданно подытожил я.
– Тебе не нравится?
– Отнюдь.
Мы замолчали. Я смотрел на неё, а Лили отводила взгляд, с фальшивым интересом разглядывая убогие стены и побитый жизнью и пьяными мужиками шкаф, всматриваясь в тёмные углы этой каморки в надежде найти укрытия, которого здесь нет и никогда не было. Даже для меня самого.
Было холодно, и я почувствовал, как по спине пробежала дрожь, проходя волной от кончиков пальцев ног прямо в голову, где я получал от этого наслаждение. Полумрак только усиливал это болезненно-прекрасное ощущение, и порой мне хотелось, чтобы это никогда не кончалось.
– Ты простишь меня? – с надеждой в голосе спросила Лили. На её глазах блестели слёзы, но она ещё держалась.
– Я... я не знаю, – я сел на кровать рядом с ней и взял в руки маленькую книгу, которую пытался осилить вот уже несколько недель. Страница, на которой я остановился, покрылась тонким, но таким заметным слоем пыли, а закладка и вовсе будто вросла в эти бумажные страницы, растворяя в себе осколки несказанного.
– Понимаю, тебе нужно время, чтобы всё как следует обдумать. Столько всего навалилось сразу, да? – она попыталась улыбнуться, но не смогла из-за наворачивающихся слёз.
– Да, – я показал ей свои перебинтованные руки. На лице Лили промелькнул страх.
– Знаешь, что это? – сказал я, не надеясь на ответ. – Это порезы. От них останутся шрамы, которые будут преследовать меня всю жизнь.
– Откуда они у тебя? – еле слышно промолвила девушка.
Я ответил не сразу. Стоило мне вновь взглянуть на облезлые бинты, под которыми скрывались страшные напоминания моей собственной беспомощности и глупости, как воспоминания накатывали свинцовой волной, и руки начинали дрожать.
– Мы уезжали из города. Я и Агнет. Был гололёд и... я не справился... с управлением.
Перед глазами всплывала картина того ужасного вечера: Агнет, сидящая с толстой окровавленной веткой на пассажирском сидении разбитого автомобиля, купленного на последние деньги. Она смотрела на меня с надеждой на то, что я спасу её, но в глазах и сквозь ворох ненужных слов я чувствовал, как она прогоняла меня. Кровь заливала моё лицо, а руки горели от боли.
Я ничего не предпринял. Не сделал ничего, чтобы спасти свою единственную живую племянницу. Вернее, уже мёртвую.
– Агнет... она мертва.
– Я поняла, – она вдруг приблизилась и взяла мои трясущиеся, грязные от постоянной работы в цеху руки и сомкнула в своих чистых ладонях. Её кожа буквально сияла чистотой, аристократизмом. Я не мог принять этого. Пока что.
Мы молчали ещё несколько тяжёлых минут. Это время было похоже на самую длинную минуту молчания в моей жизни. Чтобы показать, сколько людей погибло от моей руки, не хватит и года. Не хватит столетий, миллионов лет. Я замолчу навечно, думая о тех, кто когда-то улыбался мне, а теперь лежал с безучастным лицом в земле или на дне океана. Они были мертвы задолго до того, как попали в могилы. Я убил раньше – разъедал их разум, заставлял ненавидеть, лгать и грешить. Они делали всё это только потому, что я полное ничтожество. Кретин. Дурак.
– Ты не дурак, – тихонько сказала Лили.
– Что?
– Ты говорил что-то о себе. Ты не дурак, Алекс. Далеко не дурак, верь мне.
– Как ты нашла меня? – резко спросил я.
– Ты прислал мне письмо. Не знаю, как ты меня нашёл в Амстердаме, но... у тебя получилось...
Я хранила его очень долго, перечитывала ночами и мечтала о возвращении. Только вот я понимала, что живя с Ламбертом, моя жизнь медленно катилась под откос.
– Я не помню, чтобы отсылал тебе письмо, – я нахмурился и посмотрел на неё.
– Видимо, ты писал его, будучи пьяным.
– С чего ты взяла?
– Почерк твой был уж слишком кривой для трезвого человека.
Я впервые улыбнулся ей за столь долгое время. Она рассмеялась и смахнула ладонью подступающие слёзы.
– Мир?
Вновь моё исступленное молчание.
– Нет мира без войны.
Пляж был пуст и в то же время наполнен смрадом полузаброшенной верфи, дёгтя и солёного моря. Ветер дул с запада, приносил с собой прохладный воздух Атлантики, где когда-то было очень спокойно и тихо. Теперь же эти места напоминали мне лишь о крови, нищете и страданиях. Люди переживали всё это день за днём, сменяя друг друга, словно на вахте. Доза боли стала для них наркотиком. Они стали слабы. Впрочем, как и все остальные... даже я.
Песок казался бетоном, а море – грязной канавой, вобравшей в себя мусор и нечистоты наших сердец. Кому ещё мы можем излить свою душу и не быть осуждёнными? Только тёмные воды могут выслушать, а холодный ветер, обдувающий со всех сторон – успокаивать душу.
Лили стояла рядом и смотрела на море вместе со мной. Даже сейчас, когда над городом нависла тень и серые тучи накрыли весь мир, её глаза загадочно улыбались. Она смотрела вдаль и мечтала увидеть нечто. Надежду. Свет. Покой.
Я аккуратно взял Лили за руку и покрепче сжал её холодную ладонь. Хотелось сделать это как можно сильнее, лишь бы не позволить ей снова ускользнуть сквозь пальцы в пески времени, где она потерялась бы уже навсегда. Но пока она была здесь, пока она была жива, я был спокоен.
– Ты же боялась моря, – сказал я, смотря на недвижимое бледное тело в красивом платье до колена. – Решила изменить своим страхам?
– Не всегда же нам потакать им, – отвлечённо ответила Лили. – Знаешь, я много думала о том случае... и поняла, что это всё бессмысленно. Пустота в голове сжирала меня заживо, не давая жить полноценной жизнью. И в один момент я просто сказала себе: «Хватит. Слишком много времени прошло. Ты не виновата». И как бы это ни было странно... – она вдруг посмотрела на меня и поправила выбившуюся прядь волос, – я перестала бояться. Море должно стать моим вечным спутником, так же, как и у тебя.
– Теперь мы можем искупаться, не боясь, – уголки моих губ дёрнулись в счастливой улыбке. Я не мог позволить себе проявлять чувства так сильно, как того хотел. Слишком уж много всего навалилось, слишком много страданий, чтобы вот так просто открываться человеку, который ещё пару месяцев назад и знать меня не хотел. Она говорила так будто ничего не случилось, словно она забыла тот разговор в парке. Но лишь одна вещь давала мне надежду на то, что действительно любит меня.
Роза до сих пор висела на её шее. Золотая цепочка блестела в свете фонарей, а сам цветок отливал чернотой и еле заметным бордовым цветом. Это могли увидеть только мы с ней.
– Поздно купаться, – сказала Лили. – Зима близко.
– Значит, следующим летом?
– Безусловно.
Туман отпускался всё ниже, но даже это не помешало мне заметить вдалеке множество тёмных силуэтов, мирно бороздивших воды этих земель.
– Там корабли, – прошептал я, вглядываясь в полупрозрачную дымку. – Много.
Лили лишь кротко кивнула в ответ.
И сколько бы ещё мы так простояли, если бы не гроза, накинувшаяся на город, словно дикий зверь, раздирая свою добычу на куски, размывая черты лица. Пиллау утопал в грязи и пороке, а мы шли по нему с гордо поднятой головой, надеясь, что гордыня спасёт нас от неминуемой гибели.
Несколько дней прошли в счастливом забытье. Мы с Лили прекрасно провели почти неделю, то бродя по пустым извилистым улочкам, то завтракая в кафе на побережье, то просто просиживая день в маленьком парке. Всё это время мы смотрели друг на друга мечтательным взглядом, стараясь не отходить друг от друга ни на секунду. И как бы всё ни было прекрасно, несмотря на ту бурю чувств, волну эмоций, захлестнувшую меня, в моей голове царила неразбериха. Я не мог разобраться в себе, сомнения терзали мою и без того пробитую голову.
Долго я думал, отчего же это. И наконец понял, когда в очередной раз набирался смелости поцеловать свою любовь. А любовь ли это вообще? Мне хотелось её, хотелось знать, чем она живёт и к чему стремится, но в какой-то момент мне стало абсолютно всё равно на то, что она чувствует. Как порой просто, бывает, забыть о том, что человек, которого ты любишь – тоже человек.
Всё мы собственники. Все мы стремимся к единоличному владению кем-то. Нам нужен контроль. Контроль чувств, контроль взглядов. Мы не можем жить, видя, как тот, кого мы любим, смотрит на кого-то ещё не с отвращением, но с интересом. И порой забываем о том, что этот интерес – лишь простая любознательность, стремление к познанию.
Вот так и распадаются жизни. Так распадаемся мы.
– Ты действительно любишь меня? – словно прочитав мои мысли, сказала вдруг Лили, покрепче взяв мою руку. Дорога, на которую я то и дело бросал взгляд, выглядела пустынной, хоть по ней кто-то и шагал. Люди не могли мне помочь с ответом на этот вопрос. Но и я ничем не мог помочь им.
– Не знаю, – честно признался я и виновато опустил голову, смотря на пыльную мостовую парка. – Совсем не знаю.
На мгновение в глазах Лили погас огонь любви и тут же зажёгся.
– Это придёт со временем. Видишь, сколько времени мне понадобилось, чтобы узнать, что я чувствую к тебе на самом деле.
– И то верно. И сколько у нас на это уйдёт? Месяц? Год? Вся жизнь?
– Тут уж я не могу тебе указывать, – ответила Лили.
– Я подумаю над этим позднее.
Лили расстроенно кивнула, и мы ушли прочь из парка, чтобы в сотый раз проветрить голову и выгнать из неё дурные мысли. Но их уже ничем не выгонишь. Кровь не отмоешь, не ототрёшь. Она въедается навечно и остаётся на руках, как клеймо убийцы, как напоминание о том, кто ты на самом деле.
На следующий день Норман позвал меня с собой в маленькую часовню, что стояла в тени города и неприметно возвышалась над ним. Это было обычное здание: каменные серые стены, круглый витраж над высокими деревянными дверями, крест из древесины на крыше и слегка осыпавшаяся черепица. Свет внутри горел, и изнутри доносились нежные звуки хора в тандеме с грохочущим блеском и нагнетанием органа. Они пели молитвы, некоторые старались подпевать, но не одарённые даром Голоса, их пения становились всё тише с каждой минутой.
Норман встал перед дверью и посмотрел на меня:
– Давно был в церкви? Это лучшая церковь во всём округе.
– Знаешь, – я посмотрел ему в глаза, – давно. Очень. Несколько месяцев назад.
– А почему бросил? Бог всё поймёт.
– Хватит.
– Что?
– Прекрати. Пожалуйста.
– Значит, ты заделался в атеисты? – хитро подмигнул мне Норман. – В общем, это твой выбор, и я полностью...
– Я не атеист. Я лишь разочаровавшийся в жизни мечтатель.
– Иногда уже поздно, бывает, разочаровываешься, – заметил мужчина. – Оглядываешься, а вокруг одна темень, пустота. Вот тогда-то и надо разочаровываться. А сейчас-то зачем?
– У меня было достаточно тьмы в жизни. Я сыт ею по горло.
Норман замолчал, неотрывно смотря на меня. На мгновение мне показалось, что он хочет ударить меня и выбить эту чепуху из моей головы, но словно сдерживался. Мужчина взглянул в серое небо и пренебрежительно хмыкнул:
– Дождь будет. Идём внутрь.
Мы тихо отворили двери и, стараясь не мешать проповеднику, присели на скамьи в задних рядах. Люди, в основном, располагались ближе к самой службе и тихо внимали проповеди священника, что был одет скромно, но довольно прилично: чёрный халат на клёпках по щиколотку, на шее аккуратно висел серебряный крест. Он читал уверенно, красиво и живо, словно это читал не человек, а сам Всевышний спустился и решил преподать падшим урок. Но в глазах его я видел усталость и, может, даже отчаяние. Казалось, ему нездоровилось или в голове вместо проповеди было что-то другое.
Мы с Норманом переглянулись и вновь возвратили свои взгляды на этот наигранно загадочный и оттого комичный спектакль: люди делали вид, что слушали, а проповедник – что верит.
– Молитвы хоть помнишь? – шёпотом спросил Норман.
– Мне было не до них в последнее время, прости. Давай лучше поближе пересядем.
С грацией лани мы перебрались на третий ряд и принялись слушать. Мужчина читал, не отрывая глаз от книги – не знал он её. А когда-то Библию знали наизусть и рассказывали без всяких книг. Люди стояли в часовнях днями и молились обо всех людях на свете, цитировали этот загадочный фолиант и проливали слёзы ради жизней других людей. Они жертвовали собой ради всеобщего блага. Блага, которого нет по сей день.
– Дорогие братья и сестры! Сегодня мы с вами собрались в этом храме Божьем, чтобы пролить истинный свет на такое понятие как "смерть".
Бог наградил нас душой: неиссякаемой, вечной, бурлящей, как котёл. Она живёт в нас, даёт нам силы жить и служить Богу. Каждый наш вздох – это благодать Бога и души, и мы должны быть ему за это благодарны.
Смерть же приходит тогда, когда того хочет Он. Когда Он считает, что на Земле человеку делать больше нечего и пришло время забрать его на небеса. Наверное, каждый из вас переживал смерть близких. Это тяжело, невыносимо, но знайте: Бог спас их души. Он забрал их в Рай, куда однажды попадём все мы. И души наши упокоятся там и будет нам вечное наслаждение в служении Богу на Небесах.
Помните, что каждая душа будет спасена. Каждый человек, ныне живущий на бренной земле, должен быть спасён Богом. Если того хочет Он, значит человек будет жить хоть тысячу лет! А если всё же случилось горе, то стоит на секунду задуматься о том, что Бог забрал эту душу не просто так, но для великого дела там, в Раю.
Живите с Богом и умрите с ним...
Я глубоко вздохнул и сжал кулаки на коленях. Во мне кипела ярость и невиданное возмущение. В тот момент мне хотелось встать с места и, сместив проповедника, рассказать людям правду о том, что ждёт нас после смерти и кто на самом деле приводит к ней. Я не мог закричать на всю церковь, поэтому просто кусал губы до крови в надежде сдержаться. Но сделать это был чертовски трудно, поэтому я просто решил выйти на улицу.
– Нет, я так не могу, – стараясь не слушать проповедника, восхваляющего Бога-убийцу, я выбежал на улицу, широко распахнув двери душной часовни. По улице гулял холод, и он мгновенно заполнил пространство церкви. Люди, что молились на скамьях, обернулись и удивлённо смотрели на меня.
Дверь захлопнулась, отделив меня от этого мира.
Отойдя на несколько метров дальше по пустынной улице с грязным месивом вместо дорог, я услышал, как дверь снова отворилась. Приближались шаги.
– Что случилось? – Норман подошёл удивительно быстро и тронул меня за плечо.
– Я так не могу, – сдавленно ответил я. – Зачем мне молиться Богу, который не слушает моих молитв?
– Не всё случается сразу. Он обязательно поможет тебе, чего бы ты ни желал.
– Смешно, – я нервно расхаживал из стороны в сторону, не спуская глаз с растерянного Нормана. – Я тоже так думал. Ровно до тех пор, пока Он не отвернулся от меня.
– Прекрати, ты всё драматизируешь, – нахмурился мужчина.
– Не драматизирую, ничуть. Я просто хотел, чтобы близкие мне люди были живы. Чтобы всё стало как раньше. И знаешь, что я получил?
Норман отрицательно помотал головой.
– Они все мертвы, – с металлом в голосе процедил я. – Лежат в могилах и ждут, когда я сам подохну от какого-нибудь нелепого случая или упаду под натиском пуль. И после этого я должен Ему молиться? – я резко развернулся и сурово зашагал в противоположную от церкви сторону.
– А чего ты теперь хочешь?
Его слова привели меня в замешательство. Я медленно развернулся и посмотрел на человека, на лице у которого сияло стойкое чувство отречённости. Норман выглядел напряжённым, немного растерянным.
– Зачем ты пошёл со мной, Алекс? Чего ты хотел попросить у Бога?
– Мне нечего у него просить, – я горестно улыбнулся. – Ничего уже не осталось. Прежнюю жизнь не вернёшь, и теперь мне не остаётся ничего, кроме как просто отречься.
– Выход есть всегда, – Норман осторожно подошёл ближе.
– Какой же?
– Надеяться.
– Надеяться?
– Да, именно, – мужчина взял меня за плечи. – Когда иного выхода нет, когда все, кого ты любил, погибли, ты не должен терять надежды на лучшее будущее. Нужно отпускать прошлое. С камнями на шее ещё никто не всплывал из моря.
Слёзы катились сами собой, и в тот момент мне показалось, что Норман – святой, единственный верно мыслящий человек на всей Земле. Вокруг него заструилась аура вселенской мудрости и спокойствия. Он направлял заблудших, наказывал грешников. Жаль, я не мог отплатить ему тем же.
– Идём, служба ещё не закончилась. Ещё успеешь пожелать у Бога новой жизни.
– Думаешь, в этот раз Он услышит меня?
– Услышит, даже если ты будешь в Аду.
Я оглянулся и внимательно впитал глазами ужас и грязь полупустых улиц, по котором разгуливали бедняки и разъезжали богачи на своих блестящих машинах.
– Я уже в Аду.