Глава 18
Небо просто смеялось надо мной. Сияло, вспыхивало наполненными жизнью огнями, кружилось в урагане беспечности. Казалось, когда я смотрел на него беспомощным взглядом, то слышал надменный смех и колющий презрительный взор. Бог глядел на меня издалека и думал о том, как поскорее от меня избавиться, чтобы освободиться путь другим – тем, кто умнее, чем я.
Церковь не помогала. Молитвы оглушали забытую Им же часовню из красного кирпича и прекрасным заросшим садом, но никто не узнал бы, о ком я молился. Через пару недель мне стало казаться, что мой голос и сводчатые потолки, и белоснежные колонны, огромные витражи и умиротворённый отблеск свечей стали единым целым. Я стал собственностью церкви. А она нагло использовала моё горе.
Крест осточертел. Надоели бессмысленные слова. Испорчены беспечные мгновения. Жизнь раскрашена чёрной краской.
Я думал о чём-то отдалённом, смотря на глубокие заросли сада, в которых стоял стойкий аромат цветущих роз, хризантем и ромашек. Бальзам для лёгких и души. Тени скользили по листьям и скрывались в ещё большей мгле, которая падала от старых кривых деревьев и густых кустарников. С каждой минутой я всё больше хотел расслабиться, но холод и нерешительность сковали моё тело, и вот уже пару часов я не выходил с территории часовни. Сюда никто уже не заходил: все служители давно разбрелись по домам, к своим любимым жёнам и обожаемым детям. Прихожане нашли себе места уютнее, а я... я остался один.
Огороженный маленьким белым забором сад давно выбрался за его пределы, и мне тоже вдруг захотелось этого. Уйти из города. Навсегда. Оставить всё, что я смог нажить здесь.
Да кого я обманываю? У меня ничего и нет.
Дома было пусто. Когда я вошёл, скрипнула входная дверь и негромко захлопнулась, оставляя меня наедине с длинным коридором, в который падал свет из окон, выходящих на широкую улицу, где в последнее время нечасто проезжали автомобили.
Вдруг я услышал тихий шёпот. Он шёл из комнаты Ганса и был до боли знаком мне. До последнего я не хотел верить, что это снова происходило. Но это происходило.
Агнет сидела в центре полупустой комнаты на холодном полу. Рядом с собой она поставила маленький горшочек с неизвестным мне цветком и о чём-то разговаривала. Вокруг находились ещё несколько горшков и миниатюрная лейка, подходящая больше для лилипутов. В свете заходящего солнца я заметил, что пол вокруг девушки был мокрым. Она снова поливала цвета своего брата.
– Агнет.
Она повернулась и дёрганая улыбка задрожала на её лице.
– О, ты уже вернулся? Какая неожиданность. А я тут, понимаешь, садоводством решила заняться. Тебе нравится?
– Очень, – сказал я, всё ещё не решаясь переступить порог комнаты. – Но, может, не надо мусорить? – я хотел сделать шаг и войти внутрь, но Агнет решительно сказала:
– Нет! Не входи! Ты спугнешь его!
– Кого?
– Ганса.
Я ещё раз внимательно оглядел комнату и никого, кроме племянницы, там не обнаружил. Всё тот же длинный диван и кофейный столик с газетами; тот же шкаф с чайным сервизом на одной полке и блестящими фужерами на другой; те же большие окна, выходящие на красивый уютный балкон; пустота, которая заполняла всю эту красоту.
– Ты его не чувствуешь? – она слегка нахмурилась.
Я слегка призадумался и пожал плечами.
– Ещё просто не время.
– Ганс ещё не умер, – наконец, сказал я, пытаясь хоть как-тот растормошить убитую горем племянницу. – Ты зря его хоронишь. Он жив, и скоро вернётся к нам. Всё будет, как прежде, Агнет. Обещаю.
– Обещаешь?
– Да.
Она медленно встала, оставив горшки на том же месте. Поправила слегка намокшее платье, убрала выбившиеся пряди за ухо и на нетвёрдых ногах подошла ко мне. Обняла меня и тихо заплакала. Я чувствовал её обессиленные вздохи, каждую слезинку, упавшую с её глаз, но не мог заставить себя сказать ей правду. Она плакала и я вместе с ней. Наш тихий дуэт эхом отчаяния отдавался во всём доме, и только наш слившийся в полутьме коридора силуэт сиял среди этих пустот.
Мы выпили крепкий кофе, а Агнет всё-таки достала из тайника своё любимое вино. Оно было таким старым, что на его фоне я казался отроком.
– Как скоро он вернётся? – спросила она, крутя в руках бокал с тёмно-красной жидкостью. – Я волнуюсь. Ты же знаешь, как я люблю его. – она изредка утирала подсохшие слёзы и всхлипывала. Я сидел напротив и пил кофе со льдом. Не хотелось мне в тот момент быть ещё горячее, чем я есть сейчас.
Страсти раскалили моё тело изнутри, и в душе разгорелся настоящий пожар, где в первую очередь тлели все мои тёплые чувства к этому миру, оставляя после себя чёрное пепелище безразличия и тишины. Напасти сжирали меня одна за другой. Лили уехала, но всё так же причиняла мне боль, а Ганс... я не мог этого сказать. Не мог признаться даже самому себе, не то что Агнет. Правда резала глаза, словно яркий свет уличных фонарей, и слёзы сами текли по щекам.
Ганс умер. Погиб несколько дней назад от дизентерии. Его последние мгновения я прекрасно видел, чувствовал всеми фибрами души и искренне сочувствовал этому юноше. Он пережил много трудностей на своём пути, преодолел столько преград и умер какой-то болезни. Вот так мир в очередной раз досказывает, что кем бы мы ни были, мы не властны над природой; не властны над всем остальным миром, кроме своего собственного, в котором люди сидели, как в коконе, умирая в чертогах разума.
– Я знаю, что ты его любишь. Мы оба любим. Но с врачами не поспоришь, – ответил наконец я.
– Мы можем съездить к нему? Ты говорил, что они пускают к нему в палату.
– Прости, Агнет, – сказал я и поставил уже пустой стакан на стол из дуба, – ничего не могу поделать. Знаешь, все мы однажды можем умереть. Здесь нечего бояться, так или иначе все мы окажемся под крылом у Бога – я на миг замолчал, – если только Он научится слушать наши молитвы.
– Ты думаешь, что он умрёт?
– Бог или Ганс?
– И тот, и другой, – серьёзно сказала Агнет. – Я тоже много раз молилась за здоровье моего братца, но что-то не видно пока светлых пятен. Бог просто умер от скуки, видя какую неважную жизнь мы тут ведём. Ты никогда не замечал этого? Стоит посмотреть в окно, и тут... Бум! Бах! Всё тут же умирает, а мои цветы здесь, продолжают цвести, понимаешь? Такая скука, я бы тоже повесилась.
– Не говори так. Ты нужна мне, – ответил я.
– Я пока не говорила, что хочу умереть. Ганс ещё жив, и я смотрю на него, когда вижу звёзды на потолке. Они сияют только ночью, и только когда я одна. Такие красивые и мрачные...
– О чём ты? Какие звёзды?
Агнет вынырнула из пучин собственной растерянности и осмысленным взглядом посмотрела на меня. Сначала её глаза выражали недоумение, затем странное любопытство и радость. Она пыталась улыбнуться, но получалось у неё из рук вон плохо. Она боялась, она накручивала себя всё больше, надеясь, что сможет рано или поздно обрести покой. Её руки дрожали, её глаза хаотично цеплялись за предметы, не желая встречаться со мной взглядом.
Она сходила с ума.
Стояла тишина, и только стук часов в коридоре разбавлял эту грусть.
– Я хочу съездить к нему, – сказала Агнет, мечтательно смотря в окно. – Просто увидеться в последний раз.
– Почему ты считаешь, что он не выберется? Он сильный парень, у него вся жизнь впереди, – пока я цедил эти слова, на глаза наворачивались слёзы. – Он не умер, Агнет. Он жив и скоро будет с нами.
– Неправда, – фыркнула та. – Пока сама не увижу, это будет ложью.
– Ганс будет жить! – я негромко стукнул рукой по столу и привстал. – Хватит хоронить его! Еще рано что-то говорить!
Она смотрела на меня, словно обиженный ребёнок. В её взгляде читалось раздражение, граничащее со злостью и даже страх, смешанный с скорбью.
– Посмотрим, – наконец, ответила Агнет и вышла из кухни, оставив недопитый бокал вина, который опустошил я и поспешил за ней в комнату покойника.
– Растите, цветы. Я даю вам свет и воду, вы только растите и всё. Хорошо? – Агнет шептала и шептала, отчего становилось немного жутко. – Так, гортензия, сиди тихо! Я тебя уже поливала сегодня, не заставляй меня ставить тебя в кладовую.
Я нахмурился, смотря на то, как Агнет ругала цветы. Вот что с людьми делает горе – сводит с ума. Смерть пошатнула разум этой прекрасной девушки в бледно-бирюзовом платье и почти белым лицом с фиолетовыми пятнами под глазами. Она выглядела, словно сама стала призраком прошлого и теперь просто поливала от скуки цветы. Казалось, и она может умереть, словно Бог для меня несколько дней назад. Теперь её внутренний храм опустел, оставив белоснежные стены и кресты, дающие хоть какую-то надежду на спасение.
Я не выдержал и закурил прямо в коридоре. Учуяв запах табачного дыма, Агнет повернулась и сердито посмотрела на меня.
Я пожал плечами:
– Что? Весь мир помойка. Какой смысл быть чистым в грязи?
– Ты хочешь умереть?
– Глупый вопрос, Агнет. Никто не хочет умирать, и никто не хочет жить. Так уж заведено в наше время. Люди бродят во тьме, мечтая о свете, а когда получают его, то он сжигает их дотла.
– К чему ты клонишь?
– К тому, что не важно, что ты делаешь при жизни: куришь, пьёшь или балуешься опиумом. Важно лишь то, что мы живы и чувствуем это.
– Если Ганс умрёт, то мне будет уже всё равно на это. Хорошо, что у меня есть цветы, – Агнет на мгновение опустила голову, а затем придвинула к себе маленький горшок с лиловым цветком.
– Они ведь тоже умирают, – сказал я и запоздало прикусил язык.
– Я хотя бы могу хоть что-то делать для них. А мы ничего не можем сделать для Ганса.
Мы провели весь оставшийся день в тишине. Агнет постоянно что-то шептала своим хризантемам и гортензиям, ругалась и смеялась над своими же шутками. Слышался плеск воды и тихие шаркающие шагу в ванную комнату. Всплеск воды и снова шёпот.
Теперь я начинал понимать, что такое любовь. Любовь – это болезненный процесс. Мы предоставляем сердцу карт-бланш на причинение боли и страдаем за это, пытаясь обнять человека, который вот уже несколько лет не любит тебя. Уходим с разбитым сердцем и слезами на глазах сквозь тернии безжизненных улиц. А когда приходим в себя, то понимаем, что это всё мелочи. Весь мир становится мелочью, никчёмной песчинкой по сравнению с размерами горя.
Мы легли спать в полной тишине. Затих её голос, и даже часы, казалось, старались шуметь поменьше.
На следующее утро прибыл курьер. Агнет держала в руках новый конверт и, увидев, что он пришёл из хосписа, тут же разорвала его, оставив бумагу лежать на холодном полу. Она прошлась глазами по письму. И рухнула на колени.
– Ты... ты... – шептала она то ли в ярости, то ли сдерживая слёзы. – Ты соврал мне!
– Что? – я подошёл ближе и взял помятый лист. Прочитал письмо, вернее, счёт за организацию похорон, которую я заказал втайне от Агнет. Мне было тяжело воровать деньги из семейного бюджета, было тяжело отдавать их гробовщику и священнику, но я делал это из лучших побуждений. Я не хотел, чтобы она страдала ещё больше.
– Как ты мог так поступить?! – девушка медленно встала с пола и посмотрела на меня. Слёзы блестели на щеках, а руки тряслись от напряжения. – Я верила тебе! Я думала, ты не будешь мне врать!
– Пойми, Агнет, я ведь...
– Это мой брат! Ты думаешь, я его не любила? Он был мне дороже всех на свете. А знаешь почему? Потому что кроме него у меня никого не было, пока не появился ты. И ты вот так со мной поступаешь? Что со мной не так?!
– Я сделал так, потому что по-другому нельзя! – в отчаянии выпалил я. – Как ты не поймёшь?! Если бы я тебе сказал, что он умер, это была бы катастрофа! Как бы мы жили?
– Так вот оно что... – прошептала Агнет и, встав возле одного из комодов в коридоре, нарочно опрокинула вазу с цветами. Осколки причудливо блестели в свете восходящего солнца, вода, словно живая, двигалась к выходу.
– Ты заботишься только о том, чтобы тебе было хорошо, – злобно хмыкнула она и ушла в комнату. – А я верила тебе. Думала, ты не такой, как все.
Я вошёл за ней и увидел, что вокруг цветов, с которыми девушка разговаривала несколько дней назад, появилась аккуратно разложенная грязь из горшков. Вместе они составляли какую-то странную картину, не похожую ни на что другое.
– Я ошибалась в тебе, – наконец, закончила та и села на диван, прикрыв голову руками, теребя свои волосы.
Я не знал, что ей на это ответить. Она осознала мою ущербность раньше меня самого. Впрочем, ничего нового я не узнал. Эти слова я часто слышал в свой адрес: от друзей, от врагов, от случайных прохожих, с которыми я заводил разговор – но никто так и не сказал мне, что делаю не так. Когда-то давно Отто напомнил мне о том, что я вечно делаю не так. И вот, ситуация повторялась.
– Я хочу уехать, – с металлом в голосе сказала Агнет. – Немедленно.
– Зачем? – я аккуратно сел рядом с ней и попытался прильнуть, но та отодвинулась от меня.
– Не хочу жить в городе, где похоронена моя семья.
– Я ещё жив, – попытался отшутиться я. Агнет бросила на меня презрительный, наполненный жёлчью взгляд.
– Уже нет.
Я замолчал и виновато опустил глаза. Она была абсолютно права. Всё, что я делал, рано или поздно оказывалось бесполезным или даже опасным для окружающих. Они кривились, отталкивали то, что я им даровал, а я долго не мог понять, почему так происходит. И только теперь я всё осознал. Зло, сделанное во имя Добра – это такое же Зло. Чёрствое, жалкое, подлое Зло, с которым не справится даже самый стойкий человек. И ни я, ни уж тем более Агнет на эту роль не подходили.
И что же мне оставалось?
– Так, значит, уехать хочешь, – начал я, глубоко вдохнув чуть спёртый воздух позднего утра. – Ладно, как скажешь.
Агнет посмотрела на меня вновь, но уже с надеждой в глазах. Её глаза сияли, а растрепанная причёска уже не казалась такой уж огромной проблемой. Даже утренняя сорочка смотрелась на ней, словно платье королевы.
– Раз уж ты так поступил со мной, то ты отвезёшь меня куда-нибудь. Не важно, куда. Главное, чтобы подальше от Берлина.
– Думаешь, что никогда сюда не вернёшься?
– Да.
– Спешу тебя огорчить, – вздохнул я. – Тоска по дому – одно из самых сильных чувств человека. Оно заставляет нас грустить о прожитых здесь днях, вспоминать улыбки тех людей, которых ты встретила на своём пути. И ты так просто хочешь от всего отказаться? Бросить всю свою жизнь в пропасть?
– Мне уже всё равно, – равнодушно ответила Агнет. – Меня здесь ничего не держит, ровно как и тебя.
– Да, ты права, – я пожал плечами. – И, признаюсь, я бы тоже хотел уехать отсюда как можно скорее.
– Нужно собирать вещи.
– Хорошая мысль.
Подготовка к отъезду началась спустя пару дней. Мы решили продать всё, что у Агнет было в недвижимости. Нужно было отдать кому-то огромный дом, в котором теперь мы жили бы вдвоём, если бы не смерть Ганса. Мне было действительно тяжело в эти два месяца, что мы пытались уладить финансовые проблемы.
Покупателей тоже было не особо много. Все они оказывались либо богачи, которым нечего делать со своими богатствами, либо те, кому просто нужна хорошая квартира в одном из самых хороших районов Берлина. Люди эти были на одно лицо: семейная пара лет тридцати-пяти, с элегантной дорогой одеждой и чёрной длинной машиной, стоящей у парадной. В их взглядах я мог разглядеть лишь оценивание, сравнивание. Они, жаждавши увидеть нечто неожиданное, замечали только материальное. Их не радовал редкий красивый закат за окнами, комплект мебели в подарок и даже предложенный мною кофе не оказал должного влияния.
– Могли бы просто их обокрасть и запереть тут, – заговорщицки прошептала мне на ухо Агнет и улыбнулась.
Однако, через два месяца работы мы, наконец, сделали это. Собрали чемоданы, упаковали свои немногочисленные вещи и вышли к машине, которую мы купили на четверть тех средств, что мы выручили от продажи дома. Красивая удобная машина без откидного верха; длиной около трёх метров, чёрного цвета и с дополнительным колесом рядом с багажником. Из этой машины могло бы выйти отличное элитное такси.
На улице в тот день уже шёл снег. Ноябрь постепенно вступал в свои права, одаривая первым белым покровом. Снежинки растерянно кружили в воздухе, не зная, куда упасть, ветер подгонял их всё выше и выше, изредка сдувая уже лежащий на крышах снег. Небо перестало источать опасность – на смену ей пришла апатия. Некогда сине-чёрный небосвод стал монотонно серым: простое грязное полотно, плывущее в воздухе, словно сотни китов бороздили просторы небесного океана. На улице оставалось все меньше людей, и всё больше огней загоралось в домах. В прозрачных окнах баров и ресторанов я видел счастливые улыбчивые лица. Люди ни о чём не беспокоились, думали лишь о себе и своих никому не нужных проблемах. Даже если сейчас они улыбались, то ночью на стену лезли от осознания собственной беспомощности.
Скучаю по тем временам, когда я ложился спать, ни о чём не думая.
Мы сели в машину: я за руль, Агнет на переднее сидение. Взревел новый мотор – его тревожный рык был похож на готовящегося к атаке льва – и мы двинулись сквозь город.
Мы бороздили белый пустынный лабиринт, смотрели на угасание жизни. Плыли сквозь океаны раздумий и бесстрашия, поднимали зимнюю пыль с дорог.
И даже не подозревали, что ждёт нас дальше.