Глава 17
Лили не звонила ни на следующее утро, ни через день, ни через два. Молчание в комнате, где висел телефон вгоняло меня в абсолютный ступор, и я уже не мог думать, есть, спать и делать другие жизненно важные вещи. Мой разум целиком и полностью поглотили страх и ревность, натиск неопределённой ярости и гнетущее ощущение пустоты. Я остался наедине со своими страхами, и как бы грустно это ни было признавать, моя личность оказалась куда страшнее, чем всё то, чего я опасался всю свою жизнь.
А прожил я много. Уже второй раз я переживал войну. Кровопролитную, жестокую и бессмысленную, как и все остальные бойни до этого. Мне было всего пятнадцать, когда меня забрали на фронт. Тогда мы спокойно жили на другом конце страны, на границе с Российской Империей, где, как мне говорили, жили узники свободы. Столько страшных рассказов я слышал от своих старших братьев, которые измывались надо мной, как им вздумается. Тут тебе и драки, и валяние в грязи, и домашний арест на несколько дней. Я пережил всё это и войну, а теперь переживал ещё одну.
Меня везли на поезде сквозь опустошённые земли моей страны. Этот вагон был грузовым, потому что тогда не было денег, чтобы перевозить новобранцев в комфортабельных условиях. Я не жаловался, дабы не схлопотать наказание в виде сидения в запертом вагоне, где кроме крыс и пары коробок не было ничего, или порки.
– Всем сидеть тихо, салаги! – наш командир раскатистым басом оглушал вагон, и я не мог не слушать его. Он перебивал все мои мысли, в том числе о том, что для секретной перевозки людей он говорил чересчур громко. Это заметили все, и на лицах таких же, как и я юношей, была лишь гримаса раздражения.
Мне было страшно, да и чего греха таить, всем.
Поезд скрежетал, и эхо его страданий с ветром разносилось по пустошам, над которыми нависали тёмные облака пепла и дыма. Солнце еле пробивалось сквозь армаду туч, и редкие лучи со скоростью пуль на полях сражений врезались в землю, оголяя неприветливые, уродливые клочки травы, грязи и мусора.
Не помню, сколько мы ехали, сколько раз останавливались на маленьких вокзалах, сколько раз в день нас кормили, но схуднул я тогда знатно. Когда мы приехали в лагерь в Восточной Пруссии, где и должна была пройти наша подготовка, меня отказывались брать в роту, потому что выглядел хрупким и несмышлёным.
Меня переправили в Пиллау, дабы мог помогать в порту и маленькой верфи, где чинились крохотные военные корабли, находящие пристанище в этом незаметном, скрытом в прибрежных туманах городке.
А спустя какое-то время я узнал, что роту, которую готовили в глубинах региона, сожгли дотла. Один из солдат, пришедших в Пиллау на корабле из самой столицы после побега из того Ада, рассказывал мне об этом в мельчайших подробностях, о которых уже и я забыл. Помнил только, что выжившие пятнадцатилетние сорванцы бросили своих командиров и разбежались по стране. А самолёты, неистово атаковавшие то место, ещё не раз вселяли страх в души мальчиков, стоило увидеть огромную стальную птицу на горизонте.
Я вырос в Пиллау, а когда война кончилась, то и вовсе покинул верфь и уехал вглубь региона. Там-то я и нашёл мой родной безымянный город, в котором и провёл одновременно лучшие и худшие годы своей жизни.
Моё тело дрожало и пребывало в беспокойном странствии каждую ночь, когда мне снилась война. Все те ужасы, что я видел в порту, когда привозили раненых солдат, когда разгружали неразорвавшиеся снаряды, когда люди выносили целые горы мешков для трупов – они всплывали в памяти неожиданно. Когда в очередной раз видя перед собой солдата без руки или глаза, меня пробирала дрожь.
В очередное серое утро я проснулся и сделал вид, что радуюсь жизни. Посмотрел в окно своей комнаты, из которого видел лишь безлюдные на тот момент улицы и только показавшееся из-за горизонта рубиновый осколок солнца. Стояла невыносимая духота, и я открыл окно, впуская внутрь аромат бензина и производственный шум. Где-то вдали я видел султаны чёрного дыма, сливающегося с почти таким же небом. Оно напоминало мне о предыдущей войне и вдруг пришёл к мысли, что всё закономерно и циклично. Однажды всё вернётся на круги своя, и люди погибнут, как миллионы раз до этого.
В дверь постучались. В комнату впорхнула лёгкая фигура Агнет с подносом в руках. Она поставила его на стол и, увидев мой неодобряющий взгляд, лишь улыбнулась.
– Ну зачем так расходовать свои силы, Агнет! Могла бы вздремнуть ещё полчаса.
– Да вот что-то не хочется, – она пожала плечами, разливая по чашкам чай. – Не могу спать, зная, что дома у меня живёт единственный родственник.
– Так, значит, ты дочь одного из моих братьев? – мой вопрос звучал довольно глупо, абсурдно и нелепо, но я заложил в него другой смысл, нежели подумала Агнет.
– Что ты имеешь в виду?
– Какого из моих братьев ты дочь?
– Леонард, – тихо отвтеила она. – Знаешь, после того, как он ушёл от нас, нам с Гансом пришлось нелегко. Ты видел, как мой братец разбрасываемся деньгами? Это всё благодаря нашему труду.
– Леонард... – повторил я. – Так много времени прошло, Агнет. Слишком много. Я никого из семьи уже и не помню. Всех забыл, кроме вас двоих.
– Это плохо. Мы должны помнить предков. Но и я тоже забыла, как ни странно. Может, это те самые родственники, о которых лучше забыть?
– Не думаю, что Леонард одобрил бы это.
– Он был не лучшим отцом, я понимаю, – вздохнула та, отпивая уже чуть остывший чай. – Но зато мы были любимыми. Ты же помнишь, как жил с братьями?
Я соврал, отрицательно помотав головой. Не хотелось мне рушить её мечты и надежды на то, что её отец всегда был хорошим человеком. Уж слишком тяжёлые были тогда времена. И не мне их судить.
– Ты не пыталась узнать, где живёт мой второй брат? Кажется, его звали Альберт.
– А как же, – Агнет развела руками. – Мы с Гансом потратили столько сил и денег на то, чтобы найти хотя бы тебя, так что я ни о чём не жалею. Но ни Альберта, ни остальных нам найти не удалось.
– Зато мы вместе. Это ли не главное? – я приобнял её за плечи.
Она кивнула и встала.
– Пойду будить Ганса. Что-то долго он спит.
Я вышел вслед за ней, но повернул в комнату, где висел на стене телефон. Надеялся посидеть ещё немного, настраивая себя на то, что, возможно, Лили никогда и не позвонит мне. Нужно было что-то делать, но где искать Ламберта, с которым она уехала несколько дней назад? И в городе ли он вообще? Эти вопросы не давали мне покоя.
Прошло ещё несколько минут, как вдруг я услышал испуганный крик Агнет.
Она стояла в комнате Ганса и смотрела на кровать с бледным телом племянника. Оно немного обмякло, а лицо не выражало почти никаких эмоций. Когда я вбежал в комнату, то почувствовал жар, исходящий от Ганса.
– Ганс! Что с тобой? – Агнет опустилась рядом с ним на колени и взяла его горячую руку в свои ладони. По щекам её катились слёзы.
– Я вызываю врача. Какой номер? – спросил я и, услышав ответ, побежал к телефону. Стоило мне зайти в комнату, как он тут же затрезвонил. Оглушительный шум озарял эту комнату, и я разрывался меж двух огней. Зная, что это звонила Лили, зная, как важна для меня жизнь Ганса, я не мог определиться, что же мне делать.
И я выбрал свою семью.
– Прости, Лили, перезвони через пару часов, – выпалил я и бросил трубку, чувствуя, как нарастает чувство вины за содеянное. Затем набрал номер врача и рассказал, что случилось.
– Врач будет в течении двадцати минут, – сказал я, входя в комнату. – И... звонила Лили.
– Что она сказала?
– Я не знаю, сказал перезвонить ей позже.
– Но ты же так долго ждал её звонка! – Агнет слегка повысила голос.
– Это неважно, когда жизнь моей семьи висит на волоске.
Она кисло улыбнулась и отвернулась к бледному, как поганке, Гансу.
Время тянулось медленно, и мы с Агнет хотели лезть на стену и выть от томительного ожидания то ли смерти, то ли спасения. Солнце встало из-за горизонта и пыталось освещать мир сквозь черноту облаков, изредка попадая на блестящую посуду, стоящую в комнате Ганса. Порой это казалось забавным, но вскоре даже это успело наскучить. Агнет сидела возле своего брата, крепко держа его сухую руку в своих холодных от страха ладонях. Она молилась, и в движениях её губ я смог распознать молитву о упокоении мёртвых.
Я скривился в раздражённой гримасе и отвернулся. Посмотрел в окно, затем на красивые фужеры, после перевёл взгляд на Ганса, стараясь не читать по губам то, что так усиленно повторяла его сестра. Мне было противно смотреть на то, как Агнет хоронила брата, когда он лежал в полуметре от неё. Да, он не слышал её. Да, он был в бреду. Но вряд ли это можно считать оправданием к преждевременным похоронам.
– Агнет... сестрёнка моя... – прохрипел вдруг Ганс, выходя из дрёмы. – Долго ты тут сидишь?
– Тихо, тебе нельзя сейчас разговаривать, – прошептала она со слезами на глазах. – Врач уже едет.
– Это бессмысленно, – парень помотал головой. – Ты же видишь, что со мной. Ты ведь видела, чем это заканчивается.
Она кивала всем его словам и не могла удержать слёзы. Кружевной платок насквозь промок, и теперь мёртвой мокрой тканью лежал на прикроватном столике.
Я видел всё это и умилялся. Вот они, семейные узы. Они всегда были самыми крепкими связями во все времена, и ничто не могло разорвать порочный круг, в котором все знали секреты друг друга, но молчали только лишь боясь правосудия. Семьи были такими нечасто, да и увидеть их можно только в кино. Хорошо, что Ганс и Агнет не такие.
Они вновь замолчали. Девушка вздрогнула, когда я положил свою руку на её плечо и ободряюще улыбнулся ей, мол, всё будет в порядке. Но мы оба прекрасно знали правду, и оба сгорали со стыда в тот момент: она, потому что похоронила брата, а я, потому что врал ей о том, что это не навсегда и уже через пару дней всё станет на круги своя.
В дверь позвонили. Агнет впустила врача. Он выглядел не очень престижно, но явно знал своё дело. Он прошёл внутрь и, нацепив марлевую повязку, прошёл в комнату Ганса. Закрыл дверь, отобрав возможность находиться рядом с, возможно, умирающим человеком.
Девушка прижалась ко мне и тихо всхлипывала ровно до тех пор, пока врач не вышел к нам.
– Мистер... – начал я.
– Не стоит. Просто Роберт, – он прикрыл дверь снаружи и снял повязку. Пожал мне руку и кивнул Агнет.
Мы стояли в томном ожидании и почти с вожделением смотрели на человека, который мог бы спасти всех нас. Он лишь буравил нас абстрагированным взглядом и ждал.
– Что же, – вздохнул Роберт, – подозрения на тяжёлую форму дизентерии. Вы никуда не ходили в ближайшее время?
Мы с Агнет переглянулись, и в глазах наш засиял огонёк озарения.
– Да, было такое... – она обессилено опустилась на кресло рядом с дверью. – Неужели ничего нельзя сделать?
– Только забрать его на сохранение. Ему нельзя оставаться здесь, – врач поправлял свой халат. – Вы тоже можете заболеть.
– Вы должны что-то сделать! – Агнет вдруг вскочила с кресла и взяла Роберта за ворот униформы. Мужчина слегка отштнулся и пытался отцепить от себя девушку. За него это сделал я.
Агнет оказалась сильнее, чем я мог подумать. Едва я несколько раз не выпустил её, и она уже готовилась набросится на врача.
— Что с тобой такое?! Этот человек пришёл помочь! – я заломил её руки за спину и наклонился к её левому уху. Я слышал тяжелое дыхание.
– Да я вижу, что он неспособен! Он пришёл, чтобы денег заработать! Ему плевать на нас! – кричала она в беспамятстве, словно бешеная собака. Цепи, которые удерживали её на месте, были слабее, чем кажутся, и я уже был не в силах сдерживать такой напор.
Спустя пару секунд Агнет стучалась в дверь и кричала что-то нечленораздельное. Её тонкие бледные руки с усилием колотили по древесине, но она не поддавалась. Я заблокировал выход стулом и взглянул на обескураженного врача.
– Её бы проверить, – тот покрутил пальцем у виска. – Мало ли что.
– Не говорите так о моей племяннице, – шикнул я. – Что вы можете сейчас сделать для нас?
– Я уже говорил. Забрать его в хоспис. Он не проживёт долго, он слаб телом.
Я обречённо вздохнул:
– А кто из нас силён? Тот, кто может заплатить за всё в этом мире? Или тот, чья душа чиста?
– Боюсь, эти вопросы нужно задавать не мне, – Роберт поправил растрепанный халат. – Так что? Вы согласны на госпитализацию?
Несколько секунд я думал, слыша, как обсессиленно стучала в дверь Агнет и тихо всхлипывала. Она слышала каждое моё слово и в тот момент ей нужно было успокоиться и принять всё то, что присходит, как данность, как закономерность. Хрупкий корабль жизни плыл по бескрайним морям бушующей смерти, солёной воды слёз и гнева облаков, и в этом корабле теперь есть пробоина, трещина, разрушающая наши души изнутри. Мы разваливались, словно фарфоровые скульптуры: сбрасывали с себя куски затвердевшей блестящей материи, и всё вокруг видели то, что на самом деле скрывалось в нас. В Агнет я увидел пламя безумия. В себе же я всегда видел бесконечную пустоту.
Я кивнул, и Роберт ушёл вниз, сказав, что позовёт из машины, стоящей внизу, двух санитаров с носилками.
Чувство вины больно кольнуло сердце, и прозрачная слеза скатилась по моей щеке и тут же растаяла. Я сел на кресло и отдышался. Слушал усилившийся плач Агнет. Она всё поняла и понимала, насколько беспомощной была в тот момент. Мне хотелось утешить её, обнять и заставить этот огонь внутри погаснуть, оставив лишь тихий сгоревший сад, в котором не будет места страданиям и боли, которую все испытывали рано или поздно.
И что я мог сделать? Неужели это моя вина?
Вновь из комнаты послышался звон телефона. Оставив Агнет наедине со своими мыслями, я вышел. Взял трубку и услышал её.
– Алекс, – сказала Лили. – Что случилось?
– И тебе добрый день, – ответил я. – У меня большие проблемы Лили. Ганс серьёзно болен. Его сейчас заберут.
– Куда? – после недолго молчания сказала она.
– В хоспис.
– Но так же нельзя!
– Агнет тоже так думает.
– А ты разве нет?
– А что я могу сделать? Мы не врачи, мы никто в этом мире! Какой от меня толк, если я даже с собой справиться не могу?
– О чём ты говоришь? – хмыкнула Лили. – Глупо было отдавать Ганса врачам. Они убьют его.
– Если не отдадим, он и так умрёт. Мучительно больно.
– Думаешь, нужно было сделать по-другому?
– Да.
– И что же?
Воцарилась шипящая тишина. С каждой секундой расстояние между нами увеличивалось, отчего начало казаться, что Лили кричала мне в трубку, а я и не слышал её криков отчаяния. Мы были глухими, и пытались достучаться друг до друга в тёмной комнате. Словно маленькие непослушные дети мы делали такие ужасные вещи, что порой сами удивлялись своей безответственности.
Корабль наткнулся на рифы. Оставалась ещё половина, но он уже тонул. Медленно. Мучительно. Грозно.
– Я... я не знаю, – наконец, выдавила она из себя. – Но наверняка был ещё выход. Ты просто его пропустил.
– Это вряд ли. У нас нет вариантов. Вообще. Никаких.
– Послушай, Алекс, – начала вдруг Лили, – нам нужно поговорить.
Я напрягся, и сердце моё застучало сильнее. Перед глазами всплывала картина нашей свадьбы, где люди кружились в счастливом танце, а я сидел за столом и пил свой любимый коньяк. Он размывал мне весь мир, и это казалось мне самым приятным, что может со мной случиться. Затем дети. Внуки. И так до самой смерти проводить время вместе с ней. С девушкой, которую я, скорее всего, люблю. Или которую смог бы однажды полюбить.
– Что случилось? – прошептал я.
– Не по телефону. Встретимся в ближайшем к твоему дому парке. Он всего в двух шагах от нас обоих. Через двадцать минут, ладно? – она говорила быстро и слегка раздражённо.
– Ладно, – ответил я.
– Тогда до встречи, – Лили повесила трубку, и звук оборвавшейся связи был сродни маленькой смерти. Мне не хотелось в это верить, но, похоже, все тяготы решили обрушиться на меня в один день, словно обвал, оползень, хоронившись вместе с собой мечты, чувства и уже слегка размытые воспоминания.
Я истязал себя самобичеванием и страхом остаться одиноким. Мучал себя алкоголем и изредка попадающимся опиумом. Тогда это для был единственный выход, нить, за которую я держался, как утопающий хватался за тростник у берегов. Я умирал так же странно. Тонул у самого берега, где ноги утопали в чёрном иле, а грязная мутная вода заполняла лёгкие, и я уже чувствовал, что теряю сознание, глядя в черноту болота.
Роберт вернулся с двумя с виду одинаковыми юношами с марлевыми повязками на лице. Они вынесли Ганса на улицу и уложили его в машине. И только когда я увидел эту машину, то понял, что это судьба. Ганс скрылся в лабиринте городских улиц на катафалке.
Я выпустил Агнет из короткого заточения и напоил её горячим чаем, сказав, что мне нужно отлучиться. Она смотрела на меня сначала отчуждённым а затем ненавидящим взглядом. Она понимала, что я делал то, что в моих силах, но за смерть брата меня бы уже никто не простил.
Я вышел из дома и направился в ближайший парк, что бы виден из окна комнаты племянницы.
В нём было довольно пустынно. Город спал, деревья безжизненно колебались на лёгком ветру, приносящие с собой аромат разочарования и растерянности.
Лили ждала меня на одной из скамеек. Она была одета в белое платье до колена, на голове, словно гнездо, висела широкополая шляпа. И это несмотря на то, что на улице было довольно пасмурно. Девушка держала свой зонт от ветра и прикрывалась им, когда тот пытался кинуть ей в лицо небольшое облако листьев.
Завидев меня она встала. Мы обнялись и посмотрели друг на друга.
– Как у тебя дела? – сказал я, смотря ей в глаза, чувствуя запах цветочных духов. – Ты выглядишь странно.
– С моей одеждой что-то не так?
– Нет, – ответил я, отстраняясь. – Наоборот! Ты выглядишь просто чудесно! Но в глазах-то я вижу, что ты хочешь мне что-то сказать.
– Это так, – она вновь села на скамью. – Лучше присядь.
Я послушано опустился рядом. В кармане своей куртки я чувствовал, как трясся медальон, который так и остался неизвестным знаком мнимой любви и страданий. Он был у меня всё это время, и каждый раз, когда я вспоминал об этой вещице, то вспоминал о Лили. О красоте. О наивности. О чистоте. Все эти слова могли бы легко описать Бога, но они описывали девушку, которую я любил. В тот момент мне сильнее всего хотелось поцеловать её. Но я не решался.
Лили сидела и нервно трепала своё платье. Теребила в руках зонт и вечно поправляла шляпу, которая будто по моде была чуть наклонена вбок.
– Тут такое дело, – начала Лили, – я уезжаю.
Почти пять секунд я сидел в полной прострации. Весь мир рухнул в мягкий горизонт, и тьма, обиды и ужас рухнули на меня со всей своей мощью, оставили меня утопать в собственной беспомощности.
– Как? Куда? Зачем?!
– Прости, но... – она замялась и отвела взгляд. – Я люблю другого.
– Этого поганца Ламберта?! – вспылил я, встав со скамьи. – Да я его на куски порву! Уничтожу!
– Постой! – она преградила мне путь, словно я собирался идти в ту же секунду. Я не смог бы сделать и шага. Я был скован цепями самобичевания и горя. – Не надо, прошу! Давай не будем устраивать цирк перед всем городом.
Я оглянулся и не увидел вокруг ни одной души. Лишь тёмное небо смотрело на нас свысока.
– Ну и зачем тебе он? Чем я хуже? – фыркнул я.
– Знаешь, – серьёзно начала Лили, – ты, похоже, никогда меня не любил. Никогда. Ты только и пытался удержать меня возле себя. Но я не животное! Я не буду сидеть и ждать, пока меня кто-то погладит по головке и скажет, что любит меня.
– Я... я... хотел сделать, как лучше! Всё это время я пытался понять, любишь ли ты меня, но теперь я слышу, что мне стоит уйти?
– Нет, – отрезала она. – Я хочу остаться друзьями. Ты хороший человек, Алекс. Ты лучший человек, которого я встречала в своей жизни. Но ты не любишь меня. А я перестала любить тебя.
– Но я могу всё исправить! Пожалуйста, дай мне шанс!
– Ты опоздал. Ламберт любит меня. А я люблю его.
Эти слова обухом обрушились на мою голову. На глазах выступили слёзы, и я обессилено рухнул на скамью. Сдал виски сухими руками и сдавал так сильно, как только смог, лишь унять эту резкую боль внутри. Она рвала меня на части, разбрасывала остатки сознания в пустоте, заставляя мысли метаться, растворяться и уходить прочь. Уже вскоре внутри я видел лишь мглу.
– Я уезжаю, Алекс. Завтра у меня поезд.
– Я могу тебя проводить?
– Нет, – расстроенно ответила Лили и осторожно присела рядом со мной. – Не хочу, чтобы вы с Ламбертом расстались врагами. Да и ты не хочешь лишний раз видеть нас.
– Верно, не хочу, – вздохнул я, пытаясь проломишь опустошающим взглядом грязный асфальт. – Куда вы уезжаете?
— В Амстердам. Там у Ламберта дом и несколько ресторанов.
– Ясно.
Мы замолчали, и я не мог больше смотреть на Лили. Теперь она казалась мне врагом, предателем, который продал себя в обмен на счастливую жизнь. Она потеряла себя, я потерял её, и всё, что нам оставалось – расстаться.
Корабль утонул. Я погряз в глубине. Света нет.
– Возьми это, – я вынул из кармана куртки злосчастный кулон, – будет напоминать обо мне.
– Какая красота! – наигранно всплеснула она, пытаясь привести меня в чувство. – Спасибо.
Она тут же надела его и роза, украшающая золотую цепочку, заблестела на её шее.
– Вы уже собрали вещи? – спросил я.
– Да, ещё вчера. Я никак не могла набраться смелости позвонить и сказать правду.
Она замолчала, видимо, собираясь с мыслями. Да, ей нужно было многое мне рассказать, но сам бы я не рискнул спросить её.
– Прости меня, Алекс. Мы, наверное, больше никогда не увидимся.
– Надеюсь на это, – отрезал я и отвернулся, глядя в едва не рыдающее небо. Оно готовилось разразиться грозой, сверкать молниями праведного гнева и сжигать дотла неверных. Я знал, что скоро польётся дождь, заструятся реки бесцветной крови мира по широким и узеньким улочкам, растворятся в черноте подворотен, растают в канализациях, где давно истлевшие трупы ждали пришествия влаги. Я же ждал, когда окажусь там.
– Прощай, – тихо сказала она, и звук её туфель оглушал пустой парк. Вскоре всё стихло.
Хлынул дождь.