Глава 14
Я проснулся глубокой ночью. Светили фонари за окном, и лёгкий ветер продувал комнату, выметая застоявшийся запах крови и смерти. Здесь было пусто, одиноко и настолько уродливо выглядела комната, что хотелось выброситься в окно и больше никогда не возвращаться сюда. На улице кто-то негромко разговаривал.
Тёплое одеяло из шерсти накрывало моё слегка иссохшее тело, и тепло, шедшее от меня, заставляло покрываться меня потом. Я откинул плед и бросил на пол. Встал и на нетвёрдых ногах прошагал к окну.
Голова ужасно болела, а на шее всё ещё чувствовались цепкие холодные пальцы солдата, впившегося мне в горло совсем недавно. Перед глазами всплывали его жуткие, наполненные ненавистью голубые глаза, в которых я видел отражение мировой скорби и самого себя: одичалого, беспомощного и почти уже мёртвого. Я чувствовал себя по-настоящему потерянным, и той ночью мне казалось, что это конец. Такой бесславной кончины я бы не пожелал никому, кроме разве что Мюллеру. Он заслуживал кары, как никто другой в этом городе, и мне ли не знать, за что.
На столе рядом с креслом, в котором я и сидел полулёжа, блестел в ночном полумраке стакан кристально чистой воды. Я осушил его за несколько секунд и вновь огляделся. Разломанный стол оставил после себя только несколько щепок на полу, а неумело затёртые пятна крови возле второго подоконника говорили о том, что здесь всё-таки была бойня. Она стала для меня одним из самых важных событий последних месяцев, не считая знакомства с Лили.
Моя первая драка. Мой первый отпор врагу. И это не могло не радовать.
Двигаться по комнате мне надоело, и я осторожно вышел в пустой коридор. В нём было холоднее, и прежде чем выйти, я взял с собой плед и, накинув на плечи, спустился на первый этаж, тратя на каждую ступень около десяти секунд. Я долго не мог заставить себя – с каждым шагом боль в шее и голове усиливалась, и ноги начинали трястись. Нельзя было падать прямо на месте, иначе бы я сломал себе все кости и умер на глазах у тех, кто собрался внизу.
А на первом этаже, к счастью, никого не было. Ну, почти.
Грехен сидела за столом и меланхолично пила чай или ром – издалека я не мог разобрать. Она выглядела уставшей, словно не спала несколько дней, и растрёпанная причёска и мятый бордовый сарафан только подтверждали это. Стакан женщина держала неровно, изредка подливая туда ещё. Скорее всего это был ром или коньяк, потому что вряд ли кто-то стал бы наливать горячий чай из гранёной блестящей бутылки с этикеткой. Стоило ей начать наливать новую порцию, как рука произвольно дёргалась и часть драгоценной жидкости проливалась на стол.
– Да что б тебя... – рассержено бормотала Грехен, вытирая лужи тряпкой, которую держала всегда при себе.
Я подошёл ближе.
– Алекс, мальчик мой! – он медленно встала и, самозабвенно улыбнувшись, обняла меня. Лёгкие придавило её весом, и эти ощущения напомнили мне эту ночь. От неё несло перегаром, и я не мог не скривиться, почувствовал такой стойкий запах коньяка. – Надеюсь, тебе уже лучше?
– Ты снова наклюкалась? Ну и зачем же? – ответил я, проигнорировав её вопрос.
– Я тут подумала... – начала она, словно маленькие ребёнок отчитывался за разбитую вазу. – Неплохо было бы выпить, раз мы победили. Победили же! Это ли не главное, а?
– Думаю, мы могли бы отпраздновать по-другому, – ответил я. – А ты бы могла больше не пить столько. – я присел рядом с ней и налил себе немного в её же стакан. – Вот я могу выпить немного, и ничего не случится, а с тобой мы должны поумерить аппетиты.
– Да брось! Кому от этого плохо?
– Мне. Мне плохо, да и остальным тоже, думаю, будет неприятно. Ты же хорошая женщина, Грехен. Посмотри на себя! Что ты сделала с собой?
"Хорошая женщина" посмотрела на меня с недоверием и раздражённостью. Затем встала и, прошагав несколько метров до ближайшего зеркала, посмотрела на себя и ужаснулась.
– А ведь ты прав, Алекс! Надо бросать выпивать. Не женское это дело, впадать в меланхолию на пустом месте. Так настоящие женщины не поступают, и я не буду! Не буду, слышишь?
– Я понял тебя. Надеюсь, так оно и будет, – сказал я и встал. – Пойдём, я отведу тебя в твою комнату. Тебе надо проспаться.
– А как же ты? – спросила одна, обнял меня за плечо. – Как я могу оставить больного?
– Лучшее, что ты можешь сделать – это лечь спать. Я сам всё сделаю, – я говорил дружелюбно и настойчиво, надеясь, что мои слова подействуют на неё. Она внимательно смотрела на меня и, казалось, внимала каждому слову. Но я-то знал, что Грехен уже почти спала и поэтому еле передвигала ноги.
– Знаешь, – начала она, когда мы вошли в её довольно просторную спальню с большим окном и полупрозрачными тюлем, – я никогда не думала, что у меня может появиться такой друг, как ты. Вот никогда не думала! А тут ты. И... вот я.
Я чувствовал, что если эта женщина сейчас не ляжет спать, то и дальше будет нести несусветный бред.
– Да и потом, почему все так меня не любят? Особенно эти вояки. Ты, наверное, и сам вчера всё видел, они недолюбливают таких, как мы. Почему люди, стремящиеся к абсолюту, так ненавидят неидеальных людей? Скажи мне, Алекс! Ты же знаешь!
Я грустно помотал головой и сел рядом с её кроватью, ожидая, пока она уснёт.
– Не знаешь? – она слегка нахмурилась. – Ну и пусть. Всё равно в одной земле подохнем. И тут уж они ничего мне не скажут. Разве что... гроб будет трудно подобрать.
– Прекрати! – вспылил вдруг я и тут успокоился. – Что за чушь? Ты не умрёшь, Грехен. Мы все ещё будем жить, и ты это знаешь.
– Выживать не значит жить. А именно это сейчас и происходит. Мы делаем всё, что в наших силах, что не умереть, а люди думают, что это нормально. Думаешь, я хочу так жить?
– Думаю, нет, – расстроенно вздохнул я. – Никто не хотел бы. Но, наверное, ещё рано делать выводы о нашей жизни. Она ещё только начинается, и нам нельзя отступать, верно? У нас ещё всё впереди.
– Ты так говоришь только для того, чтобы я успокоилась.
– Нет, – ответил я. – Я говорю это, чтобы ты поскорее уснула.
Грехен ушла в страну Морфея спустя ещё пару минут нашего разговора. Видимо, жизненно важные беседы о смысле жизни сильно утомляют начинающих пьяниц. А профессионалов своего дела такие темы только раззадоривают и заставляют говорить без умолку. Меня всегда раздражало это, но хорошо, что мои старые-старые друзья не были такими. Никто из них.
Я поник и, выйдя из комнаты, налил себе немного коньяка. Затем ещё рюмку.
Голове немного полегчало, но желудок неприятно заныл. Зря я выпил, забыв поесть. Теперь пришлось бы платить за это бессонной ночью, проведённой в ванной комнате.
Так и было. Я стоял над грязной раковиной и плевался. Кровь из поцарапанных дёсен сочилась ещё совсем недавно, а вот другая субстанция, которую я выплёвывал в туалет, выходила вот уже несколько часов. Не знал я, что нашло на мой организм, но, видимо, ему это было нужнее, чем я думал. Тело слабело с каждым спазмом, и уже через пару часов я был готов отключиться прямо на полу и захлебнуться в собственной рвоте. Но я оставался на месте и дрожащими руками держал себя.
Когда всё наконец закончилось, я ушёл в свою комнату, по пути заглянув к спящей Грехен, которая громом сопела во сне и постоянно ворочалась.
Рассветало. Ещё не взошло дивное солнце, ещё не ослепили нас последние летние лучи, а я уже чувствовал разочарование. Это лето не принесло мне ничего, кроме боли, и я не мог думать обо всём, что произошло – слишком уж много всего. Смерти людей, восьмое августа, пожары и кризис – вот что значило для меня лето. Моя любовь к тёплым денькам постепенно угасала и сменялась меланхолией по старым добрым морозам Балтийской косы. Пронизывающий ветер и ледяное море, которое разделяло со мной всю Вселенскую грусть, сокрытую где-то глубоко в душе. Я не мог один нести свои грехи, а потому некоторые топил в чёрных глубинах морей, где их никто и никогда не найдёт. Серый столб маяка радостным воспоминанием проплывал мимо меня, и мне не оставалось ничего, кроме как и дальше ностальгировать по месту, где я провёл лучшие и худшие годы своей жизни.
И я хотел вернуться домой. Это было моё самое грандиозное и невыполнимое желание, которые грызло мне глотку вот уже целое лето. Я скучал и по дому, и нельзя отрицать того, что я ненавидел этот уже мёртвый город. Злые солдаты, обстрелы и смерть. Чиновники убивали нас изнутри, а я ничего не мог с этим поделать. Оставалось лишь убежать подальше, лишь бы не слышать крики о помощи. Но даже во сне некоторые из людей преследовали мой разум.
Я понял, что нужно что-то делать, иначе умру раньше, чем положено.
Я вспомнил о том, о чём хотел почему-то забыть. В кармане моей старой куртки лежало письмо от племянников, которым я пренебрёг воспользоваться и теперь жалел. Они, наверное, всё ещё ждали меня и надеялись на то, что их единственный родственник в этом бездушном океане жизни не бросил их одних. Они нуждались во мне, а я как никогда нуждался в других.
Спустившись на первый этаж, где уже половина зала была освещена утренним светом, я позвонил Лили.
– Алло? – сонный голос девушки донёсся из трубки. – Кто это?
– Это я, Александр, – тихо сказал я, боясь, что призраки прошлого, населяющие это и без того жуткое место, услышат меня. – Я тебя разбудил?
– Нет, что ты, – нарочито саркастично ответила Лили. Она зевнула, и я услышал, как её расслабленный стон пронёсся по комнате. – Что ты хотел?
– Знаешь, тут такое дело...
– Давай без прелюдий. Пожалуйста.
– Ну, в общем, у меня есть...
– Другая? Так и знала! – Лили вспыхнула, а затем неожиданно рассмеялась. – Купился!
– Ты пьяна?
– Разве я не могу выпить чуть-чуть вина?
– Можешь, но в чём смысл?
Она на пару мгновений замолчала, и мы неровно дышали в трубку, создавая странную симфонию испорченных лёгких и свежего утра.
– В общем, – продолжил я. – У меня есть родственники в Берлине. Они пару месяцев назад прислали мне письмо с просьбой приехать, а у меня... возможности не было.
– В чём проблема? – Лили снова зевнула и что-то кому-то шепнула.
– Я знаю адрес, но не знаю, как туда пройти.
– А ты писал когда-нибудь стихи? – неожиданно спросила девушка. Она терпеливо ждала ответа, а я растерянно глядел в пол.
– Я... ну... не знаю. Может быть, я бы смог, если бы ты... попросила.
– Это очень хорошо! – сказала она радостно. – Есть над чем работать! Всегда мечтала, чтобы кто-нибудь посвятил мне стихи!
– Лили, так ты поможешь мне? – сказал я.
– Да, помогу. Я приду через пару часов. Жди в баре. Доброго утра!
Она поверила трубку, оставив меня утопать в тишине.
Девушка вошла в бар спустя полтора часа. Она выглядела слегка потрёпано, словно бежала сюда с другого конца города: распустившийся хвост, небольшая белая шляпка, съехавшая на бок. Лили тяжело переводила дыхание, ища меня в обеденном зале.
Я сидел за стойкой и пил крепкий чёрный чай, привезённый каким-то достопочтенным гостем из Британии. На вкус он был похож на шоколад, смешанный со свежей мятой, и, похоже, так оно было. Сладость и свежесть – оксюморон ценителей чая.
– Доброе утро, Алекс, – она бросилась мне на шею и крепко обняла. Я обнял её в ответ очень осторожно, словно боялся, что могу ей навредить.
– Как ты добралась? – учтиво спросил я.
– Как обычно. Быстро, как видишь, – она улыбнулась, и я понял, что что-то ночью произошло. Если ещё вчера она выглядела подавленной, то сегодня вся цвела. Её странная радость и счастье, сияющее в глазах, навевали мысли о том, что эту ночь Лили провела с размахом.
– Кстати, я вчера забыла отдать, – девушка достала из своей сумки слегка помятый жилет, о существовании которого я успел забыть. – Хотела зайти вечером, но так устала, что не смогла.
– Это ничего. Спасибо, – я улыбнулся и взял жилет.
– Куда мы идём? Ты говорил, что знаешь адрес.
– Знаю, но как идти не знаю.
– Для этого я и пришла.
Мы улыбнулись друг другу, и Лили вновь обняла меня. Крепко. Чувственно. Нежно. Так, как я всегда мечтал об этом.
– Пойдём, – сказала она и потянула меня к выходу, но оставался на месте.
– Нужно сказать Грехен, что я ухожу.
Она вопросительно посмотрела на меня, и в её глазах я увидел некое раздражение.
– Ладно, я жду тебя.
Я поднялся на второй этаж и, быстро разбудив Грехен, сказал всё, что нужно. Уже через десять минут мы шли вдоль пустынной дороги, пытаясь выбраться на главную улицу.
Солнце взошло, но было ещё слишком низко, чтобы обжигать эту землю. Вместо этого тёплые августовские лучи приятно ласкали лицо, и лёгкий ветер трепал ветви деревьев, срывая слабые зелёные листья и, словно острые ножи, бросал их на мостовую. Вдали слышался гул заводов и грохочущих машин, и это нагнетало мой разум.
Когда мы вышли на главную улицу, то Лили решила поймать такси. Мы сели в остановившуюся машину и Лили назвала адрес. Водитель посмотрел на нас с безразличием и, поправив свой головной убор, нажал на педаль газа. Машина тронулась, и я почувствовал дрожь двигателя всем телом.
Мы ехали почти двадцать минут, пересекая пустынные улицы, обгоняя другие машины, огибая небольшие зелёные площади, и вышли из машины тогда, когда солнце чуть возвысилось над старыми каменными зданиями города, похожими на старые заплатки, закрывающие от нас все внутренности Берлина.
– Это здесь, – Лили указала на одно из множество зданий, расположившись вдоль дороги. Оно было больше похоже на очередной бар или комиссионный магазин (мне ли не знать, как они выглядят). Ни вывески, ни каких-либо опознавательных знаков. Обычный дом с обычными людьми.
– Надеюсь, там не кладбище, – вздохнул я и поймал на себе странный взгляд Лили.
– Я не пойду в полицию. И ты не пойдёшь. Это наша тайна, забыл?
– Ага, – только и ответил я, побоявшись с ней спорить.
Мы вошли в дом и очутились в небольшой парадной, откуда вела лестница на следующие этажи. В приложении к письму племянники указали этаж и номер квартиры, в который живут. Надеюсь, они всё ещё там были.
Чем ближе мы были, тем больше я волновался. Лили не подавала никаких признаков волнения, но взгляд её испуганно бегал по сторонам, и мне почему-то хотелось думать, что ей тоже не всё равно, хотя в глазах я читал усталость.
Как только мы остановились перед заветной дверью, Лили взяла меня за руку:
– Я, наверное, пойду. Это твоя встреча.
Она уже хотела уйти, но я остановил её. На миг всё замерло, и девушка обернулась и вопросительно посмотрела на меня.
– Нет, останься. Прошу, – умоляюще сказал я. – Ты мне нужна сейчас, как никогда.
– Правда?
– Правда.
Мы держались за руки и смотрели на заветную дверь.
Я постучал.