Глава 8
Дом, казалось, пустел с каждым днём. Стоило солнцу встать из-за горизонта, как тут же эти холодные стены выплывали из мрака ночи, оголяя свои отвратительные внутренности и тех, кто среди них обитает. Маленькие никчёмные люди, которых я презирал, либо относился как к пустоте. Я мечтал, чтобы Мюллер умер, а на Джека и Софию я почему-то не мог смотреть без смущённого выражения лица: эти люди были для меня абстрагировавшейся от этого мира массой. Они жили в своём странном сером мирке, в который не пускали никого, кроме собственных грёз и во многом грязных желаний. Берлин делал из нас животных, а мы съедали его изнутри, выплёскивали ярость и жёлчь, что накопилась в нас, пытались выйти из этой огромной клетки, но каждый раз кого-то что-то держало.
И только те, кто мечтал остаться, были выкинуты на помойку.
Я вошёл в кухню и наткнулся на Лили, которая в это время готовила довольно скромный завтрак по меркам начальника гестапо: варёные яйца, сок и маленькие кусочки мяса с горсткой гороха. Даже несмотря на то, что в городе экономический спад, это не мешало обитателям этого дома питаться почти на королевском уровне.
Стоило девушке заметить меня, как она попыталась сделать вид, что не видит меня. В её глазах был страх и отрешённость.
– Зачем ты так? – я стоял позади неё. – Разве Мюллер может остановить нас?
Она молчала.
– Ты не можешь избегать меня вечно, – продолжал я.
– Просто пойми, что я не могу так рисковать, – она раздражённо положила вымытую тарелку на полку. – Я для тебя ведь стараюсь. Для нас.
– Но...
– Хватит. Мы должны переждать это время, – продолжала Лили. – Просто потерпи немного, хорошо?
Девушка не увидела, как я кивнул.
В моей голове всё ещё не укладывалась эта паника, которая царила в Лили вот уже столько дней. Её страхи были для меня непонятны, а мотивы туманны. Сколько раз я ни пытался заглянуть в глаза, но кроме ослепляющей красоты ничего не мог разглядеть. Вот так и выглядит любовь: ты скрываешь за блеском все недостатки того, кого любишь. Помойка за ширмой.
Я подумал, что если она так хочет, то пусть так и будет. Мне не хотелось причинять ей боль, а тем более оставлять её навсегда. Сколько слов я ещё не сказал, сколько дел не сделал ради неё – я не могу идти против чего этого.
Генрих и София спустились через полчаса. Они вальяжно прошагали на улицу, а через минуту вернулись, принеся за собой в дом аромат табака.
– София курит? – спросил я у Лили, забыв о том обещании, которое только что дал сам себе.
– Пожалуйста, не мешай, – она вышла из кухни, и я за ней, оставив семью, воссоединившуюся к этому времени в столовой.
Горничная взяла меня за плечи.
– Да, курит. Какое тебе дело до этого? – Лили была испуганной и в то же время в глазах я видел злость и обиду. Этот взгляд не выражал ничего, кроме как фразы "Не лезь ко мне".
Моё неосознанное желание быть рядом с ней на время утихомирилось.
– Никакого, – я убрал руки с её плеч и вышел на улицу.
Я уже был в дверях, когда почувствовал на спине маленькую руку. Лили остановила меня и теперь она была полна сожаления. Я не мог её за это винить, но странная обида всё равно кипела в моём сердце.
– Не обижайся на меня. Я делаю, как лучше. Просто прими это.
Она закрыла передо мной дверь и вернулась к своим обязанностям. А я начал убирать двор.
Следующие пару часов прошли незаметно. Солнце светило неярко, словно бы не в полную силу, дул северный ветер, пригоняющий промышленный запах с заводов и свежесть, облака армадой плыли по бескрайнему небу, за которым где-то там наверху скрывались другие миры и наш создатель, который теперь смотрел на нас и громко смеялся, видя как мы уничтожаем себя, думая, что это имеет какое-то значение. Мы лишь крохотный мир, один из миров, в котором всё, что мы делали, было лишь пятном на бесконечном полотне Вселенной. Кто знает, сколько таких пятен существует, и сколько кровавых пятен мы ещё оставим на этой земле. Одному Богу известно.
Когда я закончил уборку, на дворе стоял полдень. Тучи нависли над городом незаметно и теперь готовились нанести удар по нам и вымести нас, словно заразу, из этого города. Ветер усиливался, гнулись ветви деревьев, что стояли вокруг дома, а мирный запах цветов, наполнявший улицу, сменились ароматом влажной земли и разрежённого воздуха. Я подтянул рабочий комбинезон и, застегнул куртку, отправился в кладовку, чтобы положить все вещи.
Стоило мне вернуться на улицу, как на меня нахлынула волна ностальгии: те же тучи, тот же воющий в забытье ветер, сметающий пыль и прах, те же странные лица с угрюмым выражением лица. Это было так привычно, что хотелось окунуться с головой и больше никогда не возвращаться в тот яркий и по-своему жестокий Берлин. В тот момент я начинал понимать, что я просто не мог отпустить своё прошлое, потому что без него я был бы пустышкой, которой нечего показать и нечего доказывать этому миру. Осознание собственной никчёмности вводило в ступор, и я опомнился, только когда первые холодные капли летнего ливня начали падать мне за шиворот, смывая городскую пыль с лица.
Я зашёл в дом и услышал озлобленные голоса сверху. Один из голосов принадлежал Софии, которая старалась держать себя в руках, но гнев, скопившийся в её чёрной закоптелой душе, вырывался наружу и теперь этот поток грязи и крови невозможно остановить. Вторым голосом был Генрих, который в это время пытался перекричать свою жену, ради которой он раньше был готов пойти на всё, а теперь мог лишь обессилено кричать и оправдываться за свою ложь.
– Как я могла выйти за тебя?! Ты больше ничего не стоишь в моей жизни! – София была рассержена, и разговор, который предложила провести Лили, разросся в настоящий скандал.
– Я делаю всё ради того, чтобы мы могли жить счастливо!
– И поэтому ты переспал со своей секретаршей?! – я слышал, как сквозь злобу у Софии вырывалась обида и нарастающая грусть, потоками слёз вырывающаяся из глаз. Ей было больно, а я просто слушал её предсмертные стоны.
– Это было случайно! – Мюллер очень неумело оправдывался, чувствуя, насколько разозлённой оказалась его жена. – Я немного перебрал с водкой, ну с кем не бывает?
– С теми, кто любит свою семью, – с металлом в голосе ответила София. – Знаешь, когда человек выходит замуж, то он должен осознавать, насколько это тяжёлая работа. Ты же просто ничего не хочешь делать, поэтому нанял горничных и садовников, чтобы после работы приходить домой и просто пытаться выразить свою любовь. Ты делаешь это отвратительно. Ты не любишь ни себя, ни меня, ни своих детей. Так почему ты всё ещё называешь себя моим мужем?!
В гостиную, где я стоял, обескураженный и полностью выбитый из колеи, вошла Лили. Её хмурый серьёзный взгляд буравил меня, словно иглы впивались в моё тело. Она мгновение смотрела на меня, а затем подняла глаза в потолок и, неодобрительно помотав головой, ушла на кухню. Я уже было хотел пойти за ней, но ту же вспомнил, чем бы это закончилось. Наглядный пример кричал наверху, как напоминание о том, что ругаться с женщиной – это война, где ты беззащитен.
– Это достало меня! Я хочу быть любимой женщиной, а не игрушкой! Неужели тебе совсем плевать на всех нас? – София говорила всё, что думала и не подозревала о том, что это может обернуться чем-то ужасным.
– Послушай, – серьёзно и деловито вдруг сказал Генрих. Что-то ударилось о стену. – Да, я изменил тебе. Да, я виноват. Но я покаялся. Разве этого мало?
– Ты законченный кретин! Думаешь одно твоё "прости" что-то изменит?! – у женщины сел голос от напряжения.
– Ты всё равно будешь я здесь жить, потому что тебе некуда идти!
– Если бы могла, то тут же ушла бы!
– Да, но твой папаша бросил тебя и поэтому бежать тебе некуда!
Послышался плач, и со второго этажа выбежала София: вся в слезах, в немного помятом платье и размытой косметикой на лице. Она мигом полетела через гостиную и, случайно уронив семейную фотографию на пол, схватила пальто и выбежала из дома. На улице бушевала буря, молнии сверкали в небе, раскидывая свои вездесущие руки в надежде заполучить лакомый кусочек этого странного мира, где люди, которые любят друг друга, вдруг говорят, что никогда не любили. Фотография лежала в блестящих осколках стекла, и свет, что был включён в гостиной, заставлял их сиять ещё больше, словно звёзды. Это выглядело так иронично на фоне этой ссоры, что я позволил себе усмехнуться. Но мне было очень жаль Софию.
Мюллер спустился спустя несколько минут. На правой щеке краснело пятно от удара.
– Чего уставился? Не видишь, проблемы у нас?
Я ничего не ответил. Хозяин дома же прошёл к выходу и, взяв своё пальто, вышел на улицу, впустив на мгновение в дом запах свежести и надвигающейся смерти.
Мы остались здесь впятером: я, Лили, Джек и двое детей. Джек наверняка сейчас сидел в гараже и копался в машине, чтобы она ездила ещё быстрее и лучше управлялась. Лили непонятно зачем сидела на кухне, а дети, наверняка услышав эту ссору, спрятались в свои комнаты, боясь выйти наружу.
Я хотел начать разговор с англичанином, но что-то мешало. Его строгость, чопорность в отношении всего, что происходило со всеми вокруг. Было бы странно, если бы он пытался подружиться со всеми подряд, однако его способности налаживать контакты явно не были на высшем уровне.
Пытаться угодить всем подряд – невозможно глупое и неблагодарное занятие. Сколько бы добра ты ни сделал, сколько бы радости ни принёс в этот мир, те люди, ради которых ты старался, просто скажут тебе "прощай" и уйдут, поаплодировав всем за хорошую игру. Останется лишь пустота там, где, казалось, раньше было сердце, склеенное из осколков душ тех, кого мы коснулись. И чем больше людей уходило, тем тяжелее было скреплять то, что от них осталось.
Из-за боязни быть отвергнутым я, наверное, и не решался хоть раз поговорить с Джеком, на лице которого я не видел ничего, кроме пренебрежительности и тихой злобы. Он всех ненавидел, но предпочитал молчать. И даже когда он сидел со мной и Лили за одним столом, этот парень был погружён в свои мысли и старался не обращать на нас никакого внимания.
Дождь всё лил, время всё шло, а я не делал ничего и просто сидел в своей комнате, предаваясь тягостным воспоминаниям. Крутя в руках кулон, который так и не решился подарить Лили, я думал о своём ничтожном положении в этом доме, в этом мире. Да и не только я был таким. Весь Берлин был похож на огромную свалку, в которой что-то постоянно происходило. Люди были пылью: ничтожными, никому не нужными сущностями, которыми помыкали те, кто сидел на верхних уровнях власти. Берлинская пыль разлеталась во все стороны, когда на город надвигалась буря.
Я выглянул в окно, так и не решившись открыть его и вдохнуть свежий воздух. Лишь стоял возле рамы и меланхолично разглядывал трясущиеся на ветру блёклые ветви деревьев, которые кричали о помощи, и их голоса эхом отдавались в моей голове. А, может, это были мои мёртвые друзья.
Внизу хлопнула дверь и послышались быстрые тяжёлые шаги. Мюллер вернулся чересчур рано. И я не слышал лёгких шагов Софии, поэтому сразу насторожился и решил проверить, что происходит.
В коридоре с наполовину отклеевшимися обоями никого не было, и пустота заполнила это место, словно мутная вода. Серые стены и обветшалые потолки – вот что здесь было.
Лестница на удивление не скрипела, и я смог начать спускаться тихо, надеясь разведать обстановку так, чтобы меня никто не заметил. Я прошёл почти половину, когда увидел то, что творилось в гостиной.
Мюллер приближался к Лили, которая вжималась в стену и испуганным взглядом оглядывалась по сторонам.
– Нет, прошу, не надо! – она тихо молилась, и из глаз её катились горькие слёзы.
– Заткнись и будь паинькой, – злобно прорычал Мюллер, подойдя вплотную. – Иначе...
Я понял, что нужно было действовать. Нельзя было допустить того, чтобы Лили, мою любимую Лили трогал такой отвратительный зверь, как он. Я взял в руки небольшую статую, покоившуюся на комоде с фотографиями и медленно приближался к врагу. Но как только Генрих начал стаскивать с девушки одежду, та закричала, и я осознал, что пора.
– Эй! – я подошёл ближе и рукой повернул его ко мне лицом. – Попробуй-ка это!
Удар был глухим и до жути мощным. Лицо Мюллера перекосилось, и его тощее тело упало на лакированный паркет, заполнившийся кровью. Сначала я думал, что убил его и уже был готов начать просить Бога о пощаде, но тут одна рука зашевелилась.
Лили натянула платье обратно и подбежала ко мне и обняла так крепко, как ещё никогда до этого.
– Спасибо, – шептала она сквозь плач.
Мы стояли рядом с оглушённым Генрихом и не знали, что делать. Кажется, я тогда пробил ему череп, и на полу уже красовалось приличное пятно крови, растекавшееся по всей комнате. Нужно было что-то предпринять: убить его или сбежать.
– Я до вас доберусь, – прошептал мужчина, опираясь на одну руку. – Я до всех доберусь!
– Если только встанешь, – сказал я и толкнул его ногой так, чтобы он снова повалился на пол. Я не был готов убивать человека, и его напуганный и наполненный животной яростью взгляд говорил мне о том, что лучше уйти сейчас, чем жалеть потом.
Мы убежали на второй этаж и, собрав всё самое необходимое, что было, снова спустились. Мюллер всё так же безуспешно пытался встать, поскальзываясь на собственной крови. Он прополз всего несколько сантиметров, и эти попытки выглядело просто убого.
– Сбегаете, да? – с ухмылкой сказал он, видя нас с наплечными мешками за спинами. – Правильно, бегите. Потому что, когда я найду вас обоих, то выпотрошу, как рыб.
Лили начала отступать к выходу, и я вслед за ней. Нужно было убегать сейчас, пока ещё не поздно, пока он не оправился от боли и шока, пока я не передумал оставлять его в живых. И хоть я понимал, что убивать людей – неприемлемо, такие, как Мюллер заслуживали смерти.
– Я убью вас обоих, – его шёпот, постепенно переходящий в безумный свист, создавал ощущение тревоги и паники, и мы уходили всё дальше к выходу. – Прикончу, а ваши трупы скормлю бешеным псам! Давайте, бегите! Я вас всё равно из-под земли достану! Подонки!
Мы вышли из дома и со двора. Наши лёгкие наполнились освежающим ароматом разрежённого воздуха и приглушённого запаха промышленной смерти. Чёрные тучи смотрели на свысока, и в этот день, пятого августа тысяча девятьсот сорок первого года, я осознал, насколько мы все ничтожны по сравнению с тем, что витало над нашими головами.
Я взглянул на Лили и улыбнулся, чувствуя, что уже насквозь промок под начавшимся дождём.
– Куда мы пойдём? – спросил я.
Она на пару секунд замолчала.
– Мы? Никуда.
Я вопросительно нахмурился.
– На этом наши пути должны разойтись. Хотя бы на несколько дней, – сказала Лили. – Нужно переждать, пока Мюллер не утихнет. Тогда мы и...
– Я понял. Не нужно объяснений, – отрезал я. – Если я тебе не нужен, то так и скажи. Незачем придумывать эту чушь.
– Ты не понимаешь. Я не хочу, чтобы нас убили. Нас, понимаешь? Не меня, не тебя, а нас. Хоть это что-нибудь для тебя значит?
– Да... наверное, значит.
– Тогда, – она замялась, – до скорой встречи?
– До скорой встречи.
Мы разошлись в тишине.