Глава 6
Прошла половина месяца, прежде чем Лили стала смотреть на меня с вожделением. Из глаз ушли капельки слёз, и на их место пришли яркие сияющие звёзды необычной холодной любви. Она всё так же улыбалась мне, когда никто не смотрел в нашу сторону, но стоило кому-то зайти в комнату, как Лили тут же забывала о моём существовании. Я знал, это было ради нашего общего блага, но всё равно этот факт коробил мне сердце.
И всё же не мог я знать своих истинных чувств. Они скрывались за тяжёлым и плотным туманом предрассудков, страхов и невинной влюблённости, и мне ничего не оставалось делать, кроме как идти вслепую. Любовь всегда слепила людей: кого-то лучом надежды, кого-то пламенем разочарования. Похоже, со мной случилось то же самое, и теперь я, как слепой, идущий за поводырём, пытался отыскать верный путь во всей этой городской суматохе, где каждый человек был сам за себя и выдавал чужие грехи при любом удобном случае. Эта громада лжи и лицемерия нарастала, словно нарост на теле чистого Берлина, и нас она тоже рано или поздно коснулась бы. Коснулась, если бы не смерти других.
Сколько бы не писали в газетах, что дела идут хорошо, все мы знали, что это не так. Они никогда не напишут правды и будут манипулировать серой массой веками, ибо владение информацией есть владение всем. Изоляция от внешнего мира помогала людям выходить на улицу без оглядки и с беззаботной улыбкой на лице, думая, что вокруг только добро. Инкубатор зверей, не более.
Мы были такими же. Лили и я часами смотрели на чистое небо и мечтали когда-нибудь подняться в эту синюю бескрайнюю гладь, послушать чаек в вышине и потрогать хоть раз облака, чтобы узнать, каково же небо на ощупь. Почти каждую неделю мы забирались на старую крышу, накрывающую половину сада, которая за время своего существования поросла плющом, чтобы скрыть нас от чужих глаз. Никто не знал о том, что мы делаем – лишь единожды, когда Лили засмеялась слишком громко, нас услышала фрау Мюллер, которая в это время прогуливалась по саду. Она улыбнулась, посмотрев на крышу, и сделала вид, что ничего не увидела.
В тот день я взглядом поблагодарил её. Она кивнула мне в ответ и улыбнулась. Тогда я понял, что у нас появился собственный покровитель, ангел, который защищал от напастей вроде господина Мюллера, который в последнее время часто приезжал домой за полночь и немного пьяный: от него несло перегаром и женскими духами, но София Мюллер, с невиданной грустью в глазах и отчаянием, наполнявшем каждую клеточку её бренного хрупкого тела, просто молчала, а когда он уходил на работу, то поднималась к себе и плакала.
– Почему же вы не поговорите с ним? – Лили не раз поднимала эту тему, пытаясь хоть как-то помочь бедной женщине. – Неужели вам не жалко саму себя?
– Жалко, а что поделать?
– Бороться. В нашем мире остаётся только это.
София лишь вздыхала:
– Я... я просто не могу. Не могу вот просто взять и обвинить в измене.
Несколько минут они смотрели друг другу в глаза и задавали немые вопросы.
– Тем более, – продолжала София, – что я хочу лучшего будущего для своих детей, поэтому буду просто молчать, но...
В этот момент она поднимала глаза и говорила:
– Но всё равно благодарю, Лили. Ты всегда помогала мне, хватит так убиваться.
Лили грустнела, и я видел из-за угла кухни, как на глаза её наворачивались слёзы, и девушки просто обнимали друг друга и сидели так несколько минут тихо всхлипывая от горя и одиночества. Затем они умывались и расходились по своим делам.
– Почему вы не попытались разубедить её? Справедливость должна восторжествовать! – шептал я Лили, когда та выходила в сад. Нам приходилось разговаривать шёпотом и всякими способами прятаться от Каспара, который всё это наверняка наблюдал за нами из своего маленького убежища перед вторым входом в сад, которым мы не пользовались.
– Женская солидарность, Александр. Не понимаете вы женских проблем.
– Я не понимаю?
– Да, вы, – она остановила свой отчуждённый взгляд на мне. – Разве вы не видите, как ей плохо? Ей нужен отдых!
– Ей нужен любящий муж, а не человек, который вечно пропадает с другими девушками.
Лили серьёзно смотрела на меня, словно понимала каждую мою мысль.
– В древности за такое кое-что отрезали, – добавил я, и лицо девушки прояснилось.
– Если София начнёт этот разговор с мужем, то беды не миновать.
– И что же будет?
Она призадумалась и ковыряла обложку старой книги, которую она держала в тот момент в руках. Это был "Приют Грёз".
– Мы все умрём, наверное, – пожала плечами та и неторопливо раскрыла книгу.
– Думаете, первый роман Ремарка поможет вам отгородиться от мира? – ехидно спросил я.
– Нет, – звонко ответила Лили. – Просто эта книга напоминает мне об любви Генриха и Софии.
– Их любовь была ошибкой?
– Именно.
Мне нравилось часами рассуждать с этой девушкой о Ремарке. Столь прекрасный человек говорит о ком-то подобном ему – это бесподобно. Мы, читали одни и те же книги и, кажется, знали их наизусть. Какой отрывок ни возьми – мы всё знали. Эта страсть к литературе объединяла нас, заставляла думать вместе, как два организма, сплетённые в одно целое. Разделяемые некоторым возрастом, мы были равными изнутри. Наши мысли устремлялись к бесконечному океану знаний, который был наполнен и подводными камнями несуразицы, и кораллами интересных моментов нашей истории. Зверей в нём не было – люди недостойны, поэтому тонули в глубинах неведения, словно мёртвые туши огромных акул, что бороздили это пространство, поедая ненужную им информацию и себе подобных. Они плавали бесцельно, бесконтрольно и хаотично, пытаясь разворошить прошлое и предвидеть будущее, что скрывалось над поверхностью воды, в небе, которое нам никогда не достать. Я и Лили оказалась частью этого, но среди мёртвых акул мы были живыми китами, что стремились в небо, к познанию. И мы будем петь свои песни, чтобы кто-нибудь нас услышал и помог дойти до границы того, что может помочь нам выжить.
Мы читали "Приют Грёз" вслух: тихо, но так дивно и тихо, что весь сад вокруг замолчал, словно бы слушая слова романа. Шёпот мой, шёпот Лили тонул в сенях деревьев, пробираясь между чуть жухлыми листьями, которые уже давно были готовы опасть, но не могли позволить себе этого.
Как только мы дошли до части, где Эрнст ссорится с Ланной, мы вдруг поняли, что этот отрывок –незамысловатая аллюзия на странную жизнь Генриха и Софии. Вечная перепалка. Внутри и снаружи.
Когда солнце начало медленно заплывать за горизонт, а птицы – тише петь и слетаться в розоватом небе чёрным каскадом, книга захлопнулась. Лили посмотрела на меня, ожидая реакции. Но её я не мог описать ничем, никакие слова не помогли бы мне рассказать о том, как прекрасно она вживалась в роль. И роман, и девушка были чудесны. Особенно Лили. В этот тёплый вечер, накануне наступления осени, когда последние тёплые дни пытались пробиться сквозь приходящий издалека северный ветер, я не знал ничего лучше, чем сидеть в саду и слушать то, как твоя возлюбленная читает тебе роман о любви. Одним словом, идиллия.
– Вам правда понравилось? – спросила девушка в сотый раз, невинно улыбаясь. Мы шли по саду, ко двору, чтобы встретить Мюллера, который вот-вот должен был приехать.
– Очень. Никогда не слышал настолько красивых слов, – ответил я, мечтательно бросив взгляд ввысь, где щебетали птицы и сиял оранжевый закат. Лёгкий ветер трепал мои волосы и волнистые локоны Лили. Он освежал, придавал сил на новые свершения, которые мне хотелось делать каждый день только ради неё.
– А ведь роман недооценивают, – сказала она. – И очень зря.
– Почему же они так считают?
– Думают, что он слишком мелодраматичен. Невежды! – хмыкнула Лили и забежала в дом, положив книгу на то место, откуда и взяла его.
– Воистину, – ответил я. – Думаю, они просто не знают, что такое жизнь.
– Драма?
– Трагедия.
Мы шли по саду, не думая ни о чём, как вдруг на горизонте – впервые за долгое время – появился Каспар. Он выглядел очень озабоченно, глядя исподлобья на нас, на то, как мы безмятежно улыбались друг другу. В тот момент я и Лили совершенно забыли об осторожности и без зазрения совести выдавали свой самый главный секрет.
Мужчина прошёл мимо и, казалось, что опасный момент позади, как вдруг я услышал его жуткий хрипловатый голос:
– Думаете, Мюллер не узнает о ваших амурных делах?
Я обернулся, словно настоящий герой Первой Мировой, и сердито посмотрел ему в глаза.
– Думаю, это не твоё дело, Каспар.
– О, тут ты ошибаешься, старичок, – он подошёл чуть ближе, походя на бандита из старых фильмов. – Это как раз моё дело.
– Отойди, – встряла вдруг Лили и вышла вперёд, вставая между нами.
Мы на миг замолчали, сдерживаемые вставшей между нами хрупкой девушкой. Я был зол на Каспара за его хамство и непонятный гнев. Этот парень, казалось, был побит жизнью и теперь он отыгрывался на простых людях, на таких, как мы.
– Зачем ты так? – сказал я. – Разве тебе нужно причинять нам неприятности?
– У меня есть свои причины, – хмыкнул он и взглянул на Лили. – А ваша подруга, я думаю, совсем не разбирается в мужчинах.
Я вскипел и почувствовал, как во всём теле забурлила кровь. Эти слова серьёзно задели меня, да и судя по взгляду Лили, её тоже. Мы стояли, сдерживаемые инстинктом самосохранения, чувством собственного достоинства, не позволявшие начать драку. Тем более, что с такими людьми, их лучше не допускать. Каспар был серьёзным противником: широкоплечий, на голову выше меня и на полторы выше Лили, с маленькими глазами-бусинками, в которых я видел лишь подозрительность и паранойю. Он был похож на испуганную гиену: отступающую, но гневную.
– Забери свои слова назад, – жёстко сказала Лили. – Александр – хороший человек. Уж получше тебя, Каспар!
Он еле удержался, чтобы не ударить её по лицу. На этот невольный агрессивный жест я встал между ними и пригрозил ему кулаком.
– Тронешь Лили, будем разбираться по-другому.
– Неужто ты решил меня напугать? – рассмеялся парень, который смотрел на меня сверху вниз.
Я молчал, прекрасно понимая, насколько жалким было моё положение. Ещё несколько секунд я смотрел ему в глаза, пытаясь найти в них уязвимое место. Хотелось то ли выколоть их, то ли узнать, что за тайны скрывает в их глубине.
– Мы тебя не боимся, Каспар, – сказала Лили.
– Как же! Вот я расскажу Мюллеру, тогда и посмотрим, – буркнул парень и ушёл в сень сада.
Мы вошли в дом. Внутри было пусто, лишь на втором этаже лежала Элла в своей комнате и страдала от неизвестной болезни. София ушла на прогулку с Элизабет, а Райнхард с Генрихом находились неизвестно где.
– Что будем делать? – сказал я, стоило входной двери захлопнуться.
– Ничего.
– Почему же?
– А что мы можем сделать против него? – возмутилась девушка и присела на диван в гостиной. В закатном свете она выглядела прекрасно, словно только распустившийся цветок. Я вдруг вспомнил о подарке, который приготовил для Лили, но понимал, что это не самый подходящий момент для нежностей. – Он на голову выше вас, а я уж и подавно!
– Справедливо, – сказал я и начал ходить из стороны в сторону по комнате, залитой вкраплениями солнечного света, который делал эти стены чуть живее, чем обычно. Тишина стояла необыкновенная, и в этой атмосфере спокойствия и затишья перед бурей я чувствовал себя беспокойно, впрочем, как и Лили, которая всё время сжимала маленькими ручками подол своего платья, а задумчивый взгляд хаотично метался во все стороны.
– Может, попробуем договориться? – я встал прямо перед девушкой.
– О чём? Разве что о стрижке газона, которую он всё равно не сделает, – разочарованно ответила она.
– Тогда нужно что-то предпринять. Кардинальные меры, так сказать.
Лили взглянула на меня с любопытством и паникой в глазах.
– Хотите убить его?
– Тоже вариант, – усмехнулся я, поздно поняв, что это неудачная шутка, особенно в такой ситуации.
– Его и лошадиная доза яда не возьмёт, – буркнула та. – Но попробовать стоит.
Я на миг замолчал, уперев свой расфокусированный взгляд в окно, за которым темнел город, и на этот чёрный силуэт опускался ровный оранжевый свет, который поглощал вместе с собой безмятежность и приносил взамен отчаяние.
– Надо же, мы планируем убийство, – устало улыбнулся я и упал на диван рядом с девушкой.
– Это страшно. Действительно страшно думать о том, кого и как ты убьёшь, – начала вдруг Лили. – А самое главное – зачем? Разве нельзя решить всё без кровопролития? Сколько раз я слышала от людей такого рода предложения, и, знаете, я была с ними во многом согласна, но что-то подсказывало, что можно решить всё иначе. Вот и сейчас у меня то же самое.
– Главное, приходили ли вам в голову идеи об устранении.
– Приходили. А главное, они работали.
Я посмотрел на неё.
– Лили, вы уже что-нибудь придумали?
Она замолчала и пару мгновений самозабвенно смотрела мне в глаза, надеясь окунуться то ли в мой неглубокий океан мыслей, то ли пытаясь найти ответ на вопрос, которого нет.
– Как мне не нравится этот официальный тон! – хмыкнула она. – Давайте будем на "ты", думаю, прошло уже достаточно времени с нашего знакомства, чтобы позволить себе такие вольности.
– Хм, вы... ты права, – ответил я и поудобнее сел. – Ну так что, есть какие-либо идеи?
– Подстава, разве что.
На пару минут мы оба задумались и обдумывали план. Я думал о чём-то своём, время от времени прерываясь на создание идеальной подставы. Вся моя прошлая жизнь острыми кольями впивалась в сердце и сжимала в тиски, и я всё никак не мог отпустить тех людей, что коснулись моей души когда-то недавно. Их лица всплывали в моей памяти, наполненные счастьем и горем одновременно. Гарри с его вечной меланхолией от гибели семьи; Мэри, в глазах которой я часто видел отчаяние и ожидание скорой смерти; Отто, который жил, спасая других и убивая себя изнутри; Виктор, что оставил свою душу в последней законченной картине, что висела на моём маяке – все они прочно закрепились на мне, словно паразиты, высасывающие жизненные соки. Они смотрели на меня с небес и ждали, когда я приду к ним, что встретиться уже навсегда. Но я не хотел так просто отпускать новую жизнь, которая только-только начинала приобретать краски, если угрозы в свой адрес можно так назвать.
Ещё пару часов мы разрабатывали план, а уже когда солнце упало за горизонт и наступила тёмная городская ночь, мы начали своё дело. Лили была вынуждена отвлекать Каспара незатейливыми разговорами, пока я в это время подкладывал ему в каморку в саду старую семейную книгу, которую Мюллер любил больше жизни: в старой кожаной обложке, с петлями и гравировкой на передней части. С одной стороны это выглядело, как неудачная шутка или глупая попытка диверсии, но ничего другого ни у меня, ни у Лили не было. Мы несколько раз обсуждали другие варианты развития событий, но ничего, кроме подлога в голову не приходило. Пришлось оставить этот план.
Я положил фолиант в коробку с личными вещами парня и, быстро оглядев комнату, в которой на стенах висели национал-социалистические постеры вождей и лозунги, читать которые я постыдился. И всё же в его комнате было очень жутко: облезлые стены, старая лампа под потолком и сплошное ощущение гнилости и смерти. А ведь домик снаружи выглядел довольно сносно.
Ночью, когда Мюллер с семьёй вернулись домой, послышался выстрел в саду. Я выглянул в окно, в который раз пытаясь заснуть без кошмаров и увидел, как из каморки Каспара выходил Генрих с каменным выражением лица. В ночной тишине он выглядел особенно жутко и кроваво, учитывая, что на щеке его блестела капелька крови.
– Уберите его с глаз моих, – сказал мне и Джеку поутру и заставил нас сделать страшное – закопать труп на заднем дворе. Так сказал господин, и он решил так не потому что хотел похоронить его по-человечески, а потому что хотел скрыть сам факт смерти на территории его крохотного поместья.
Лили стояла рядом с нами рано утром, когда я и Джек остановились около клочка земли, отведённого для похорон. Места было катастрофически мало – всего-то метр в ширину и два в высоту, но в итоге этого оказалось достаточно для такого крупного человека, как Каспар.
Пока я копал серую чуть влажную землю, осознавал, что в его смерти виноват я. А уж тем более Лили карила себя за содеянное. Мы испытывали странное облегчение и одновременно страх и стыд. Потом я ещё много раз думал о том, что мы могли поступить иначе, но в тот момент мне казалось, что других выходов не было. Я оправдывал сам себя, говоря, что хотел просто выгнать Каспара из дома, хотя на самом деле сделал только хуже для всех нас, и мы оба это прекрасно понимали. Теперь, когда отношения наши с Мюллером были испорчены, не приходилось надеяться хоть на чью-то помощь.
Последний ковш земли упал на могилу, и мы молча отнесли лопаты в кладовку, перекинувшись усталыми взглядами. Мы не произнесли ни слова лишь потому, что боялись, что кто-то услышит наше раскаяние и страх, вырывающийся тихим шёпотом наружу. Теперь в моё сердце вонзился ещё один стальной кол, способный убить, если я не вытащу его вовремя. Но, похоже, стирать самые ужасные воспоминания – это самая трудная задача для такого, как я.
Я много ночей лежал без сна и отдыха. Хандрил. Переболел простудой. Всё шло свои чередом, но чего-то явно не хватало. Свободы.
В один день я осознал, что больше не чувствовал вину за смерть Каспара. Это было лишь начало августа, и на сердце нарастала тревога.
Кол, вонзившийся в сердце, вышел, оставив шрам. Я впервые уснул без кошмаров.