Глава 4
Время шло медленно. Дни тянулись долго, забвенно и скучно. Люди стали похожи на манекены, небо посерело, а большие деревья с ярко-зелёной листвой, казалось, немного сжались, словно бы от страха. Ночью выл прохладный летний ветер, днём пекло июльское солнце, от которого свободные люди прятались в своих домах и старались не высовываться на улицу. Не спасали ни вода, ни вечно открытые окна. Куртку мне пришлось положить в свой комод и забыть о ней хотя бы до тех пор, пока не село солнце за горизонт и прохлада не окутала этот город. Плутая между зданиями, парками и узкими улочками, разносился бы свободолюбивый аромат промышленности и отходов, залезавший в любые щели, заполняя собой всякую комнату, где жили люди. Я чувствовал этот запах очень отчётливо и не мог игнорировать его, когда ложился спать. Моя постель насквозь пропахла дымом и машинным маслом, словно бы на неё вылили всё содержимое среднестатистического автомобиля. Но даже это не мешало мне забываться каждую ночь и спать глубоким, но обрывистым сном.
В ту ночь Мюллеры вернулись довольно поздно и без детей. Они вошли грациозно, но уставшей походкой: приём явно удался на славу. Элла и Лили молча приняли их верхнюю летнюю одежду и отнесли в гардероб, где висели все вещи хозяев. Затем все, кроме Эллы, разошлись, которая осталась готовить еду на следующий день. Я искренне не понимал, зачем она это делала и даже как-то раз пытался отговорить от этого бессмысленного занятия, но тщетно. Видимо, сказывался страх перед Генрихом.
Я, поприветствовав обоих членов семьи, поднялся к себе, да так и не уснул больше. Часы показывали половину первого, но в голову всё равно лезли какие-то странные обрывистые мысли, воспоминания. От них у меня начала болеть голова, а самые неприятные моменты из моей жизни проносились перед глазами слишком часто, чтобы сдерживаться. Вот уже которую ночь подряд я осознавал, насколько я бесполезен. Что бы я ни делал, чем бы ни занимался – для всех я рано или поздно становился балластом, лишним грузом, который необходимо было сбросить с плеч. Как я не понимал раньше, что счастье других состоит в личном пространстве каждого? Мы были, словно пузыри в огромном космосе, которые сталкивались друг с другом и отлетали на многие метры, не позволяя никому приближаться к себе. Всегда так было у тех, кто боялся общества; так было и у тех, кто был от него зависим.
Мне не терпелось начать хоть какой-то диалог с Лили, которая ночью выглядела очень настороженно и то и дело бросала на меня странный любопытный взгляд, которым и привлекала меня. Описать её всю я не мог – это заняло бы очень много драгоценного времени, которое я мог бы потратить на то, чтобы постепенно налаживать связи с другими людьми, которые были мне не безразличны. Я хотел порвать свой пузырь личного пространства и пустить в то, что от него осталось тех, кто был достоин этого. Я лишь мог сказать, что внешность её не шла ни в какое сравнение с другими женщинами, которых я видел, даже... даже Мэри, кенотаф которой мирно покоился где-то очень далеко.
Я долго сидел в оцепенении и буравил взглядом мрачный пейзаж за окном. Трепетали под ветром и мелким дождём ветви деревьев, что стояли прямо во дворе; в небе кружились чёрные облака, изредка пропускающие лунный свет на этот город; светили на дорогах фонари, около которых крутились мошки и пытались добраться до заветного огонька, чтобы потом умереть. Мы поступали точно так же, как мотыльки: упорно шли к запретному, а затем умирали, обжигаясь сияющим пламенем смерти.
Глаза слипались, но уснуть я всё равно не смог. Понимал, что нужно, что равно утром мне пришлось бы снова встать и начать убирать вновь грязный двор, чтобы господин Мюллер не бушевал, как он это любил делать.
И всё же спустя пару часов беспредельной усталости и болящих от напряжения глаз я сам не заметил, как ненадолго заснул, и проснулся уже тогда, когда из-за горизонта, который прятался за невысокими зданиями вдалеке, прорывались красноватые полосы света, похожие на вспышки бомб. Очень уж мне хотелось, чтобы всё это закончилось, и поэтому в голову приходили только разрушительные ассоциации.
Я вышел на улицу, по пути захватив из кладовки метлу. Вдохнул свежесть, очистил лёгкие от духоты переполненного дома и незаметно приблизился к вратам дома. Все ещё спали, и... и у меня была возможность сбежать, стать свободным. Стоило мне коснуться холодных прутьев, как я тут же одёрнул руку, вспомнил пугающие наставления Каспара. Не знал я, спал он или нет, но рисковать не стоило.
На свободной дороге никого не было. Все ещё метался на чуть мокрой дороге свет фонарей, дрожали лужи от падающих в них капель, которые стекали с тонких листьев. Они срывались вниз, и мне казалось, что я слышал то, как они разбивались о водную гладь, словно гранаты.
Я смотрел на свободную жизнь, от которой меня отделял забор и плющ, что опутал этот дом. Он не выпускал меня, с каждым днём всё ближе приближался ко мне, пытаясь привязать к этому месту навсегда.
– Куда-то собираетесь? – сзади послышался знакомый голос. Но я был настолько удивлён, что даже не сразу узнал, кто же это был.
Лили стояла позади меня, накинув шерстяную шаль на платье горничной, и дрожала. В полумраке нового дня она выглядела загадочно и даже немного устрашающе, но страх этот был отнюдь не из-за того, что я боялся девушку. Я боялся спугнуть её, боялся сделать неверное движение и разрушить то, чего даже не было.
– Н-нет... – тихо ответил я. – Вы ведь не скажете об этом Каспару?
– Что? – она подняла одну бровь. – Так и знала, что он опять примется за своё. Не беспокойтесь, э-э...
– Александр.
– Спасибо, – она кивнула. – Не беспокойтесь, Александр, он говорит так, чтобы привлечь внимание к своей незначительной персоне.
Я на миг замолчал, рассматривая мглу, что расстилалась, словно подол длинного платья позади Лили. Я высматривал там Каспара, готового сдать меня при первой возможности.
– Мне его угрозы показались реальными...
– Если бы... – она села на скамью. – Как вы здесь оказались?
Я присел рядом с ней и долго не решался ответить, боясь сказать что-то не то. Мои руки дрожали от волнения и холода на улице. В тот момент я был рад, что тьма скрывала моё лицо, потому что тогда я был бы похож на испуганного мальчишку, нежели на взрослого мужчину.
– Привезли издалека. Я жил в Восточной Пруссии. Там, где обычно никого и не бывало из солдат. Никому не было интересно моё захолустье, – я рассказывал нарочито медленно, чтобы растянуть это мгновение обыденного разговора. – Всю жизнь прожил там, а тут – бац! И я уже здесь. Без всего, один.
– Мне очень жаль, – прошептала она и на секунду замолчала, посмотрев мне в глаза. – Простите, что избегала вас.
– А почему же вы это делали?
– Я... – Лили замялась, – я боялась, что вы будете такой же беспардонный, как Каспар, или такой же грубый, как и господин Мюллер. Мне было трудно перебороть себя. Извините меня.
– Здесь не за что извиняться, – я улыбнулся, – все мы чего-то боимся. Все мы что-то любим. Вот вы, Лили, что любите больше всего на свете?
– Розы, – без раздумий ответила девушка. – Алые розы, похожие на только-только начинающийся рассвет. Такой бывает только на моей родине. В Магдебурге. Никто их не замечал, но я всегда видела этот еле заметный в темноте свет.
– Это... это прекрасно, – ответил я, понимая, насколько необычную девушку она скрывала в себе. Под внешностью простушки таились черты обеспокоенной аристократии. В её голубых глазах то сиял огонёк авантюризма, то угасал, оставляя после себя лишь холодную черноту голубой крови. Казалось, что это были два совершенно разных человека – для каждого общества свой.
– А что любите вы? – неожиданно спросила Лили, поставив меня в тупик.
Я лихорадочно начал вспоминать, что же я любил больше всего, но на ум приходило только одно: Лили. Но пока не мог я сказать ей этого в лицо. Были и другие вещи, которые я обожал всем сердцем, но эта девушка пока оставалась на первом месте.
– Море и маяки, – ответил я, ничуть не соврав. Эти чуда природы я любил больше всего на свете, пока в моей жизни не появилась она. Я стеснялся своего ответа и уже начал думать, что сказал что-то не так, потому что она так долго молчала, что можно было подумать, что она впала в кататонический ступор.
– Море? – растеряно ответила Лили. – Я так давно не видела море... Хотя кого я обманываю? Я ни разу не видела его.
– Как же так? Вы никогда не ездили с семьёй в прибрежные города в отпуск? – спросил я.
– Это долгая история, – замялась она и хотела отвернуться, но я остановил её.
– У нас полно времени, – я указал пальцем на ещё чёрное небо, в котором только-только краснели первые лучи солнца.
Лили улыбнулась и развернулась.
– У меня... не было родителей, – начала девушка, потупив глаза в пол. – Я жила в детском доме. Знаете, никому бы не пожелала такой же жизни, как у меня. Те годы были самыми страшными, и я с тех пор боюсь новых людей.
Однажды нас возили на экскурсию в один из прибрежных городов – Фемарн. Он был очень далеко, и мы долго ехали на поезде. С нами ехал мальчик, сын одной из воспитательниц детского дома, который очень мне нравился в ту пору. Я была готова ради него на всё.
Лили смотрела на меня, не отрывая взгляда, и в её глазах я увидел, услышал мольбу о помощи. Я продолжал слушать.
– Когда мы приехали в Фемарн, – продолжала она, – нас отпустили немного погулять. Мы с тем мальчиком очень хорошо дружили, и поэтому решили пойти гулять вдвоём, по пирсу в порту. Там было очень красиво, но... но в тот день я начала ненавидеть море.
– Что случилось? – вырвалось у меня, и я удивлённо прикрыл рот.
– Мальчик хотел впечатлить меня и ходил по краю пирса, чтобы меня развеселить. Мы смеялись очень долго, пока в один момент...
На щеках Лили блестели капельки слёз.
– Пока он не сорвался. Он упал в море, и ему в спину вонзился стальной штырь, – закончила девушка и закрыла лицо руками. Я подсел поближе и крепко обнял её. Тепло тела передавалось нам обоим, и в тот момент меня переполняли тёплые чувства к ней: хотелось пожалеть Лили, дать ей то, чего она была лишена в свои детские годы, но я понимал, что невозможно просто забыть такое воспоминание.
– Он умер из-за меня, – шептала она, прижимаясь к моему плечу всё сильнее. – Я так больше не могу. Этот грех лежит на мне вот уже много лет, и никому я не могла рассказать этого.
– Вы не виноваты, – ответил я. – Сорвался он сам, вы его не толкали. В чём же ваша вина?
Она отстранилась и, вытирая тихие слёзы, смотрела на меня странным взглядом, осознававшим то, насколько она была запутана все эти годы.
– Вы правы, но... – Лили замолчала, сдерживая новый поток слёз. – Мама этого мальчика обвинила меня, и меня чуть было не посадили в тюрьму. Я очень боялась. Поэтому молчала и никому ничего не рассказывала.
– Все мы не безгрешны, верно? – я попытался приободрить её. – И у меня есть тяжкие проступки. Даже тяжелее, чем у вас, дорогая Лили.
Девушка на секунду отвернулась и затем вновь посмотрела мне в глаза.
– Я бы хотела услышать.
– А я хотел бы забыть.
– Разве всё настолько ужасно? – сказала вдруг она. – Настолько ужасно, что даже хочется забыть об этом?
Я молчал около минуты, не решаясь ответить, чтобы не показывать то, что бурлило во мне. Буря горя и волна сожаления прокатились моему телу, и по спине пробежала дрожь.
– И да, и нет, – наконец ответил я. – Дело в том, что...
Я резко замолчал, не решаясь продолжить. То, что я хотел ей расскзаать, было слишком тяжело для такой хрупкой девушки, как она. Не хотелось мне нагружать её своими давно сгнившими проблемами, но она, похоже, хотела этого.
– Я убил своих друзей. Не специально. Так получилось. Мне очень жаль. Я мечтаю забыть об этом, но память о тех людях должна жить во мне, ибо нет никого, кто бы помнил хоть что-то о том месте, откуда я родом.
Лили молча смотрела на меня и не двигалась.
– Каждую ночь я просыпаюсь и думаю, что всё могло бы сложиться иначе, что я мог бы остаться там, где и был. Если бы не моя глупость и наивность, я жил бы, как и прежде, но... к сожалению, это не так.
Девушка смотрела на меня и не решалась что-либо сказать. В её немного дрожащих руках можно был разглядеть страх или просто холод. В выражении лица – отчуждённом и одновременно вовлечённом – можно было разобрать ту гамму чувств, что бурлила в ней.
– Мне очень жаль, – прошептала Лили и положила руку мне на плечо. – Мы справимся. Мы же вместе, верно?
– Наверное, это должен говорить тебе я, – сквозь наворачивающиеся слёзы я улыбнулся.
– Может быть. Но пока человеку нужна помощь, нужно говорить ему слова утешения, иначе от него ничего не останется. Он просто рассыпется в пепел. Вы же не хотите, чтобы память о ваших друзьях погибла?
Я отрицательно помотал головой.
– Это хорошо. Если мы смогли пережить всё это, то, думаю, будущее будет нам по силам.
– Главное, чтобы мы были в здравом уме.
– И живы.