Глава 2
Лодка качалась из стороны в сторону, а вместе с ней и все мы. Наши тела бесхозно пролежали на нижней палубе всю ночь, словно тряпичные куклы, ставшие никому не нужными. И как только я открыл глаза, то почувствовал, что тело онемело от той неудобной позы, в которой пролежал всю ночь. Было темно, лишь маленький иллюминатор под потолком бросал внутрь небольшой белёсый луч света, который освещал меня и ещё несколько человек. Стояла тишина, перемешанная со звуком двигателей и гулом обшивки судна. Слышен был наверху топот солдатских ног, кто-то смеялся. И даже в такой обстановке мне казалось, что всё это неправильно, странно. Не думал, что вся моя жизнь может настолько резко измениться. Я всё ещё не мог понять этого, насколько тонок был канат, по которому я шёл по дороге жизни к своей цели. Но теперь, кажется, он просто-напросто оборвался. И я проваливался в пустоту, в ту черноту, в которой обычно доживали свои дни политические заключённые.
Я слышал о месте под названием "ГУЛАГ", и я очень не хотел оказаться там. Прожить свою жизнь за колючей проволокой – не важной на чьей стороне баррикад – не самая лучшая участь для любого из нас.
Мир становился шире, границы между тем, что я назвал домом и остальным пространством постепенно стирались, и мне не оставалось ничего, кроме как принять этот факт. Смирение – есть ключ к познанию самого себя. Ах, как я хотел заглянуть внутрь своего сознания и увидеть весь тот ужас, что хранился в нём! Крики, боль, страх и отчаяние – так я себе представлял лабиринты разума, в котором были заключены воспоминания. Дрожь бежала по телу, и я чувствовал, как этот холод вырывался изнутри.
Я лежал на полу, стараясь не шевелиться. Вода заботливо укачивала меня, вводя в полусонное состояние, и в этом мраке, в запертом стальном коробе, я был бесконечно благодарен ей за заботу. Стоило миру поработить меня в свои цепи социального взаимодействия вновь, как море начинало смывать меня из этого мира, возвращая туда, где моё место, не оставляя ничего, кроме разрушенных надежд.
Вдруг кто-то слева от меня дёрнулся, затем я услышал тяжёлое дыхание Алексея. Почти всю ночь – холодную и сырую – слышался этот вгоняющий в ступор и нагнетающий и без того напряжённую атмосферу шум перегоняемого воздуха в лёгких. Ему, наверное снились кошмары, подумал я и понял, что, возможно, и ему, как и мне, нужна была помощь того, кто смог бы разложить весь внутренний мир по полочкам. Капли пота блестели в утреннем свете на его измождённом и хмуром лице, губы сжимались то в гримасе отвращения, показывая свою злость и раздражение. Страшно было подумать, что снилось такому человеку, как он, ведь его телосложение больше напоминало борца на одном из подпольных рингов в немецких городах – такое же сильное и опасное.
– Не спится? – прошептал вдруг Алексей. Его голос был хриплым, словно он долго кричал.
– Уснёшь тут, – ответил я и на миг прикрыл глаза.
– Неудобно, согласен. Но пока ничего мы сделать не можем.
Я вопросительно нахмурился:
– А разве потом будет шанс всё изменить?
– А как же, – прошептал он. – Жизнь длинная, прорвёмся.
Казалось, он хотел засмеяться, но сдержался в последний момент, чтобы не разбудить остальных. Алексей осёкся, и лицо его стало серьёзным.
– Побег тут не спланируешь. Их много, я один.
– И что вы предлагаете?
Он на несколько минут замолчал, обдумывая какую-то информацию. Сначала мне даже начало казаться, что он вновь заснул, ибо тело его было недвижимо, а дыхание ровным и еле слышным. В одну секунду он посмотрел на меня. В кромешной тьме блеск в его глазах был очень пугающим.
– Ждать, – расстроенно ответил тот. – Ждать и надеяться.
– Неплохой вариант, если мы хотим умереть.
– Нас не убьют, – отрезал юноша.
– Почему же?
– А какой толк от наших трупов? Нас отправят либо на заработки, либо в лагеря. Думаешь, старик, они нас на курорт везут?
Я отрицательно помотал головой.
– Вот,– продолжал он. – Не знаю, что они задумали, но вряд ли они оставят нас где-нибудь. Им нужны рабочие руки.
– А мы разве не трудимся на благо своей страны? – возмутился я. – Разве мы работаем чисто для себя?
– Попробуй объяснить это им. Нас отвезут работать, это уж точно. А уж кого куда отдадут – их забота.
– Ну, у правительства есть армия и наёмный рабочий труд, – сказал я и вспомнил свои старые записи в экономическом университете. – Думаю, привлекать нас – это лишние деньги. А у них каждый пфенниг на счету.
– Тут ты прав, старик, – вздохнул Алексей. – Значит, едой или жильём платить будут. Жить-то как-то надо.
Я кивнул и осмелился повернуться на спину. Глаза устремились в абсолютно чёрный потолок, и я потерялся в этой темноте, задумавшись о чём-то неведомом. Мысли проносились в голове, но ни одна не хотела задерживаться надолго – мой мозг был занят другим. Не хотелось мне идти работать в шахты, не хотелось разгружать вагоны в депо, не хотелось быть водителем для достопочтенных господ – слишком уж муторная и опасная работа для сорокалетнего мужчины. Только покой мог бы обеспечить моё здравое существование на земле обетованной, и только от людей из самого сердца страны зависело, когда я умру. Они уже начали тянуть нас за веревочки в пропасть, а мы не могли сопротивляться их принуждающему зову.
Нас не навещали несколько дней. Свет и тьма сменялись за окном неравномерно: то серые тучи закроют светило, то морской шторм обрушится на это маленькое судно. Пару раз в полутьме трюма я смог заметить чьи-то шаги и лёгкую тень, перемещавшуюся между нами. Солдат проходил мимо нас и оставлял кусочки чёрного слегка затвердевшего хлеба, дабы никто из нас не умер от голода.
Мы плыли вдоль берегов, попадали в штормы, но спустя такое долгое время всё-таки смогли добраться до пункта назначения.
Качание лодки однажды заметно замедлилось, и шум воды стал тише. Заглох двигатель, и воцарилась живая тишина. Включился свет под потолком, и я увидел комнату снова: закрашенные зелёной краской ржавые стены, одинокие скамьи и несколько людей, спящих на ледяном полу.
Я покрепче вцепился в свою единственную куртку. Она была для меня больше чем просто тёплой частью моего гардероба – одежда эта содержала в себе частицу того, кто мне её подарил в знак благодарности. Гарри был хорошим человеком, но ужасным начальником, и я не мог не замечать этого. За всё время нашего знакомства мы пережили многое, и это укрепило наше молчаливое общение. Мы часто смотрели друг другу в глаза и понимали, что думали об одном и том же, но стыдливо прятали в глаза, думая, что наши дружески настроенные мысли были невзаимны. Оказалось, Гарри был родной душой для меня, а я – для него.
Нельзя было отдавать эту вещь фрицам. Без боя я не сдамся.
На лестнице, ведущей на верхнюю палубу отворилась дверь, и перед нами возник силуэт, за ним ещё и ещё. Несколько людей в форме демонстративно медленно спускались к нам, стуча своими полированными до блеска туфлями.
– Подъём, сони! – крикнул самый главный из них – в странной офицерской одежде, с фуражкой на голове, на которой блестел серебряный орёл, держащий свастику. В его глазах я видел пренебрежение, перерастающее в лютую, ничем не объяснимую ненависть.
– Вам, что, миллион раз повторять надо?! – взревел тот, и солдаты за его спиной, словно услышав телепатический приказ, пнули молодого сухонького парня, спрятавшегося ночью под скамью, и даму средних лет с яркими волосами цвета соломы и голубыми глазами. Странно, подумал я, она ведь соответствовала всем наставлением арийцев. Но как она оказалась в таком положении? Государственная измена? Антигосударственные взгляды? Что угодно могло стать причиной её заточения.
Я и Алексей не стали сопротивляться, и уже через пару минут мы вышли наружу. Вдохнули чистый воздух, и глаза разбежались сами собой, пытаясь рассмотреть красоту, воплотившуюся вокруг всех нас. Огромное яркое солнце по-летнему обжигало, и в голове мгновенно всплыла мысль о том, что куртка была плохой идеей. Но кто же знал, что всё так повернётся? Синее небо отражало беззаботный свет диска в небе, и кричали в беспамятстве чайки, бороздя просторы бесконечного воздушного океана, который по-настоящему принадлежал одним лишь им. Лёгкий бриз, дувший с моря, приятно щекотал нос, и запах соли был удивительно приятен. Я сравнил это с тем, что было там, где я жил: ветер, приносящий с моря запах разложения и горькой соли; тёмное солнце, даже не прилагающее усилий, чтобы осветить тот маленький мир; чёрное от туч бесплодное небо, не способное родить на свет что-то прекрасное, скрывавшее за безжизненным полотном нечто действительно приятное глазу, но не способное показать это всем остальным.
Нас вывели с корабля по хлипкому трапу и поставили на небольшом каменном причале, протянувшемуся достаточно далеко до самой городской черты. Каменная мостовая выглядела просто потрясающе, но не это меня заботило больше всего. Люди в военной форме окружили нас, видимо, чтобы мы не пытались убежать. В этот момент я почувствовал себя абсолютно беспомощным. Ни сбежать, ни сказать что-то в свою защиту – всё, что я сделал бы, повернулось бы против меня, и уже через каких пару часов я бы отсиживался в концентрационном лагере. Огромные тела военных давили на меня своей мощью, и сопротивляться этому было сложно – сердце сжалось от страха, глаза рассеяно пытались ухватиться хоть за что-то интересное, чтобы как-то отвлечься, но как назло прямо передо мной в тот момент было лишь синее и до ужаса спокойное море. В нём отражался желтоватый свет солнца, и блики приятно отсвечивались от поверхности и немного слепили глаза.
– Так, – к нам вышел тот самый худощавый мужчина, который вывел нас из трюма. Он выглядел напыщенным, и его надменность рекой лилась отовсюду. – Вы, ничтожества, отправитесь в места, в которые заслуживаете. Ничего нового, правда? – продолжал он, злорадно смеясь. – Думаете, ваша жизнь была лишь глупой шуткой? Так вот, всё только начинается, и вы за своё уродство начнёте отбывать наказание! Вам ясно?!
Все согласно кивнули, и чьи-то руки, положенные нам на спины, опустили нас на колени. От безысходности хотелось закричать, но весь мир был против этого – слишком уж светлым он был в тот день. В один момент мне стал противен этот скучный пейзаж. Я понял, что он ничем не отличался от того, что я видел каждый день у себя, лишь кто-то добавил краски в серое окружение и стёр следы разрушения самих себя. Кто-то замазал верх краской синего цвета и назвал чистым небом, говоря остальным смотреть на него и думать, что всё хорошо. Мой дом и это место были почти одинаковы, ведь это палка о двух концах. С одной стороны – разрушения и скорбь, с другой же – безмятежность и грустная радость.
– Так, ты и ты, – рядом с тем напыщенным начальником встал ещё один, но выглядел он заметно скромнее и неувереннее, однако даже это не мешало выполнять свою работу палача, который не трогал тела своих будущих жертв.
На миг наши взгляды встретились, и в них я увидел жалость. Он словно говорил мне: "Мне жаль, что так получилось". Появилось желание встать и обнять его за странные, но такие нужные слова. Все бы хотели услышать это, потому что это дало бы нам надежду на то, что ещё не всё для них потеряно. И даже этот агрессивный народ знал, что значит сострадать.
– Этих двоих на литейный завод, – парень говорил без энтузиазма, понимая, что поступал неправильно. Он скрывался ото всех, будучи у всех на виду. Форма защищала его от своих же врагов, а он втайне мечтал сбежать отсюда и закончить этот кошмар. Может, я ошибался насчёт него, но в тот момент я не мог думать иначе. Мне хотелось найти надежду хоть в ком-то, чтобы в голове укрепилась мысль о том, что у человечества ещё есть шанс всё исправить.
Людей уводили другие военные, заключая в кандалы. Спустя несколько минут от нас осталось несколько человек. Рядом со мной стоял Алексей. Напряжение в его мускулистом теле чувствовалось даже с расстояния, и мне стало страшно. Даже если такой, как он, боялся, то чего можно было ожидать мне.
– Надеюсь, я не умру, – прошептал вдруг парень. – Господи, помилуй. Господи, прости.
– Всё будет хорошо, – я с трудом заставил себя сказать это, зная, что нагло вру. Но ничего более я сделать не мог.
– Господь всё решит.
– Так, хватит болтать! – главный подошёл ко мне вплотную и посмотрел своими чёрными глазками-бусинками прямо мне в душу. Внутри похолодело.
– Закройте свои поганые рты, иначе я сам лично прострелю их!
Я с готовностью сжал губы и старался больше не проявлять никаких эмоций. Слишком уж была высока цена такого разговора.
– Этого мускулистого, – безинициативный парень посмотрел в свой блокнот, – в шахту.
Дыхание Алексея участилось, и жар стал чуть сильнее. Его схватили под руки, закрепили кандалы и увели куда-то вдаль. Со мной осталась всего пара человек, и обращать на них внимание равнялось самоубийству.
– Старика к группенфюреру Мюллеру, ему как раз нужны такие... безинициативные и слабые, – сказал парень.
Я почувствовал, как сильные руки держали меня, когда защёлкнулись кандалы. Тяжесть свалилась на мои слабые кисти рук, и идти стало немного тяжелее. Держа меня за плечи, двое солдат послушно вели меня по причалу прочь от моря. Город впереди рос, прорисовывались детали, не видимые издалека: фасады зданий становились объёмнее и роскошнее и одновременно строже. Рубленные линии, напоминающий Лондон прошлого века, в котором существовало лишь несколько цветов. Но здесь... здесь было их много: жёлтые и красные клумбы цветов, синие покатые крыши домов и блестящие, отражающие солнечный свет окна. Весь город вдали сиял, и я неизбежно приближался к нему.
На тротуаре стояла чёрная машина. Как только мы приблизились на пять метров, мотор тихо зарычал, словно бешеная собака перед броском на свою очередную жертву, каковой я себя и чувствовал в тот момент.
Один из солдат затолкал меня на заднее сидение слева, а второй сел со мной.
– Поехали, – сказал он на ломанном немецком.
Машина легко тронулась с места, и мы въехали в каменный лабиринт, наполненный красками жизни. По тротуарам бродили люди в скромной, но достаточно добротной одежде, дети улыбались, взрослые старались подавлять свои эмоции и просто шли по дороге, не обращая внимания на то, что происходило вокруг.
Дорога оказалась на удивление очень ровной – мы плыли по ней, словно корабль по морю в полный штиль.
– Куда мы едем? – тихо прошептал я, не понадеявшись на ответ. Моя голова повернулась к молодому парню, что сидел со мной на заднем сиденьи с пистолетом в руке. Его палец был на спусковом крючке, и стоило мне дёрнуться, как он тут же бы пустил его в ход.
– К Мюллеру, – коротко ответил он и поправил под фуражкой свои светлые волосы. – Он тебя ждёт.
– Зачем я ему? – недоумевал я, не имея даже понятия, кто это. – И кто это вообще?
– Хватит вопросов.
Я не решился противостоять ему. Человек с пистолетом в руке всегда оказывался прав в борьбе с безоружным. Так было, так и будет всегда.
Мы молчали, и водитель, мирно ведущий машину сквозь этот город, смотрел то на меня, то на военного через зеркало заднего вида. Эта тишина затягивалась, становилось ужасно неловко и страшно из-за неосведомлённости. Будущее размылось в тумане времени, и я боялся сделать хоть ещё шаг навстречу судьбе. Но меня просто толкали вперёд, не спрашивая, хочу ли я этого.
– Ему нужны слуги, – ответил вдруг парень, отвернувшись к окну. – Чиновник он берлинский. Богатый и очень влиятельный.
Я кивнул в знак благодарности и хотел отвернуться, и не смог. Слишком уж настораживал пистолет в руке.
Конец мая был на удивление цветущим, и деревья уже распустили свои листья и раскрасили этот серый мир, а солнце в сияющем небе только помогало в создании видимости счастья в этом городе безумцев и глупцов. Да, здесь жили только такие люди. Не знал я, да и не мог узнать, что судьбы у всех разные, и каждый добивался поставленных целей по-своему: кто-то честным путём, а кто-то не очень. Тогда мне казалось, чтобы все эти бюрократы были последними сволочами, но далеко после всего этого я бы осознал, насколько был неправ.
Я забылся в тот момент, и проспал долгим глубоким сном, в котором мне виделось моё прошлое: друзья, родной город и то, что меня там держало – надгробия, которые служили напоминанием всему миру о том, какой я ужасный товарищ. Несколько раз машина останавливалась в каких-то маленьких городах, где не было практически ничего, ещё один раз в городе под названием Анклам. Затем был очень долгий путь в несколько дней по оживлённому шоссе, которое, казалось, тянулось бесконечной лентой через всю Германию и уходило ещё дальше. Но чем ближе мы были к Берлину, тем больше в окружении было изменений. Города становились ярче, красочней, дороги ровней, а люди – счастливей. Каждая минута в забытье сокращало расстояние до заветного места, в которое меня вели насильно. Я мог выбраться в тот момент, когда спал и водитель, и солдат, но что я мог делать дальше? Находясь один, не зная где и совершенно без денег, я был бы беспомощен, как слепой щенок, которого собирались топить в мешке.
И вот, когда я уже потерял счёт дням, а изнеможение достигло предельного уровня, мы приехали.
– Берлин, сэр, – сказал водитель, явно обращаясь к солдату, который, судя по всему, был в полной боевой готовности.
– Отлично, – фыркнул он и бросил на меня пренебрежительный взгляд.
В тот день мы прибыли в дом Мюллера. Я понимал, что тот прибрежный город, в который приплыл на странном корабле, был совсем не Берлин, но осознал это довольно поздно.
Меня вывели из машины и провели через неплохо украшенный двор с аккуратными клумбами, каменной дорогой в сад, виднеющийся за стеной большого трёхэтажного дома, окрашенного в странный телесный цвет. Мы с солдатом вошли в дом, где с меня сняли кандалы и оставил среди нескольких людей из прислуги.
– Последний прибыл, сэр, – кто-то в глубине дома крикнул, и повсюду послышались шаги. Отовсюду выходили люди: с кухни вышла женщина средних лет со скромной походкой и виноватыми глазами, со второго этажа вихрем слетели двое детей – мальчик постарше и маленькая девочка. Из-за угла в гостиной вальяжно выплыл хозяин всего этого. Он медленно оглядел всех присутствующих и подошёл ко мне, разглядывая, словно куклы со всех сторон.
– Неплох, – сказал, наконец, он хрипловатым, но басовитым голосом и повернулся ко всем присутствующим. – Это наш новый дворник. Э-э... как тебя зовут?
– Александр, – кротко ответил я, побоясь ему возразить.
– Александр, значит, – промолвил он и ушёл в гостиную, затем вернулся с маленьким ключом. – Вот, это ключ от подсобки, где будут твои инструменты. Приступай к работе немедленно. Если хочешь знать правила нашей семьи, то знай, оно всего одно.
Он драматично замолчал, нагнетая и без того накалившуюся обстановку.
– Не водить романы ни с кем из этих людей, ты меня понял, Александр? – закончил он. – Если я от кого-нибудь услышу, что ты ухаживаешь за кем-то из слуг или, не дай Боже, за моей женой, то клянусь Богом, я выпотрошу тебя на месте. Понятно?
Я испуганно закивал, стараясь не показывать вообще никаких эмоций. Сердце подошло к горлу, и сказать что-то было трудно.
Ко мне подошла женщина, когда хозяин ушёл в гостиную, а дети и его жена послушно скрылись вместе с ним.
– Будь с ним осторожнее, Александр, – она говорила очень тихо. – Потом со всем разберёшься. Пойдём, я покажу тебе твою комнату.
Мы поднялись на второй этаж и вошли во вторую комнату справа от лестницы. Маленькая бетонная коробка была обставлена бедно для дома таких размеров, но, учитывая количество людей, которое проживало вместе с членами семьи, это было оправдано. Одинокая кровать слева от окна, стол по правую сторону и небольшой комод для вещей, которых у меня не было. На побелённом потолке одиноко висела лампа накаливания.
– Позже я принесу тебе униформу. Пока поработай так, хорошо? – женщина улыбнулась, и в этот момент я смог рассмотреть её: гладкое, но мясистое лицо со здоровым румянцем на щеках. Большие голубые глаза и русые волосы. Не идеал красоты, но она источала своё странное обаяние, и от этого аромата харизмы мне становилось дурно. Но закон хозяина теперь для меня словно тюрьма. Никакой любви.
– А как вас зовут? – спросил я.
– Элла, – добродушно ответила она и закрыла дверь снаружи.
Я остался наедине со своими мыслями. Слишком много произошло за это утро, не смотря на то, что солнце за маленьким пыльным окном медленно подплывало к горизонту, постепенно окрашивая небо в оранжевый. Сквозь ветви беспечных деревьев я видел, как большой светящийся диск плыл в вышине, и освещал весь этот мир, и не мог оторвать взгляд.
Не хотел я такой жизни. Не хотел жить здесь и служить кому-то. Не хотел становиться чьей-то пешкой в большой игре на выживание. Теперь я был совершенно один и положить руку на плечо не мог. Но со мной была куртка и скальпель, которые сохраняли самых близких мне людей. Гарри и Отто оставались со мной. И я собирался вернуться к ним.