Созависимость

Я не помню, как утром девочки уходят. Как будто память стирает всё, что не касается А.

Он помогает мне убрать квартиру перед сдачей. Мы собираем мусор и вместе выходим на улицу. Стоит звонкое зимнее утро. Хрущёвки нарядно сияют на солнце. Природа силится отменить смерть, грязь и нищету. Всю ночь она заботливо укрывает разбитый асфальт слоем снега. Но мне всё ещё слишком плохо, чтобы проникнуться видом.

А. держит в руках мусорный пакет. Я уже вызываю такси домой. Мы стоим друг напротив друга, а между нами — метр неловкости. Нам попрощаться как чужие люди? Но он был во мне. Утешал меня. Его руки грели моё тело.
Как родные? Но я совсем его не знаю. Он просто помог мне пережить эту ночь.

— Мусорка вот там, — машу я рукой в сторону.
— Ты не хочешь прогуляться? Выпить кофе?

Мне не хочется. Я не понимаю, зачем он растягивает одноразовый секс. Тем более, что это всего лишь наша вторая встреча. Он видел меня в домашних шмотках и не знаком с моей премиум-версией. Я даже не общалась с ним наедине. Разве я могла ему понравиться?

— Я устала, поеду домой.
— Ну, тогда пока?

Он поворачивается и идёт к мусорке. Я остаюсь одна. С облегчением и тревогой. Впереди день, а я не знаю, как его жить. Но, что хуже, — я не знаю, как его спать.

Отложить телефон и закрыть глаза? Когда никого нет рядом, мясорубка раскручивается на полную мощность. Меня перемалывает изоляция и травма отверженности. Хочется спрятаться в кого-то, уткнуться носом в тёплую грудь и плакать, вдыхая запах человека. Если я начну плакать одна, погружаясь в марианскую впадину своей боли, кто знает, к чему это приведёт?

У меня нет людей, которым я могу рассказать, как мне плохо, и получить в ответ «скоро буду». Но вечером на мои страдальческие истории в Инстаграме реагирует А.: «Хочешь, я приеду к тебе? Или ты ко мне».

Я не хочу. Мужчины до него не утешали меня. Они трахались. Их руки совершенно случайно соскальзывали вниз во время объятий. Они трогали меня — сухую, не возбужденную. Возбуждались от своих фантазий обо мне. И вставляли свой член, пока он не упал.

А. претендует на другую роль. «У нас ничего не будет. Давай я вызову тебе такси? Я освобожусь с работы в 11 вечера».

Я хватаю какие-то вещи, на цыпочках выскальзываю из родительского дома и сажусь в машину. Завтра меня ждёт скандал с выяснением, где это я ночую и с кем я сплю. Но сегодня у меня есть шанс на вечер без слёз, и я собираюсь этим воспользоваться.

Машина довозит меня до малосемейки. Такси А. задерживается, и я жду у подъезда, на обшарпанных ступеньках, проглатывая накатившую брезгливость.

На пороге квартиры А. я ощущаю тошнотворный запах благовоний. Дышать невозможно. Как будто в церкви задули все свечки за здравие и упокой.

Пол крашеный и деревянный. Но, вроде, чистый. Я исследую квартиру, а нищета ходит за мной следом и скрипит половицами. Она смотрит на меня из ванны с облупленной эмалью. С унитаза (напротив, на уровне глаз, висит табличка с временами английского языка). С колченогих табуреток на кухне.

Нищета говорит «будь здоров» чихающему соседу этажом выше. Я слышу каждый его шаг. Как здесь вообще живут люди?

А. готовит на ужин пасту.
— Ты любишь халапеньо?
— Я... не уверена, что знаю это слово.
— Это острый перец. Давай ты попробуешь и решишь, добавлять ли его в сковородку к макаронам?

Я пробую. Перец такой жгучий, что можно прослезиться. То, что нужно, для переключения внимания. Слабый, незаметный акт селфхарма, помогающий выпустить часть боли.

— Добавляй.

Мы едим пасту, и я постепенно узнаю его. Жизнь А. сильно отличается от моей. Он вырос в деревне. Пару лет работал в МЧС. Выносил из огня тех, кого ещё можно спасти, видел обугленные трупы. Пил всё больше, чтобы забыться. Каждый день смерть писала ему «привет», а он не отвечал и отвоёвывал у неё всё, что мог.

А. знал, как быстро может закончиться жизнь. И в какой-то момент всё бросил: работу, алкоголь, сигареты. Пошёл на завод. Сбросил 10 килограммов. И под его добродушными щёчками проступили острые скулы, которые хочется гладить ладонью. Целовать.

Меня восхищает этот переход. От деревенского парня к осознанному аскету. А. воплощает в себе выход из матрицы: его хочется слушать.

За разговорами проходит пара часов. Нужно ложиться спать. Кровать крошечная. Кажется, А. и сам стыдится убогости своего дома. А я веду себя как привилегированная холёная девочка, которую унижает сама мысль о нищете — не то что она сама. «Бедность не порок», — говорят люди, ничего не знающие о бедности. Я же её ненавижу.

Если дома я сплю на ортопедическом матрасе и утыкаюсь носом в сатиновую наволочку, то у А. приходится накрываться электризующимся пододеяльником. «Скорее бы уснуть, чтобы перестать чувствовать синтетику на коже. Скорее бы усну...» Рука А. скользит по моему животу. Он тянется меня обнять.

«Нет. Каждый на своей стороне». А. убирает руку — я отворачиваюсь и сразу засыпаю.

Присутствие кого-то рядом действительно помогает.