Лето в пионерском галстуке

Это было не лучшее время для того, чтобы ехать сюда - дождигремели уже неделю, и Юра знал из прогноза, что будут идти еще столько же.Но выбора у него не было - гастроли закончились, в бумажнике лежаликупленные на завтра билеты на самолёт обратно в Германию. Так что другоговремени для посещения «Ласточки» не нашлось.Замёрзший, промокший из-за непрекращающейся мороси Юра смотрел назамшелые скульптуры, на заброшенную спортплощадку, на обвалившуюся стенупищеблока. Вдруг тучи сгустились, на лагерь опустился сумрак, будто солнцеушло за горизонт. Но это было не так - шесть вечера, сентябрь, слишком ранодля заката. И слишком поздно для воспоминаний. Юра качнул головой: «Хватиттерять время. Надо идти туда, куда шёл. За тем, за чем приехал».Путаясь в высокой мокрой траве, он вернулся на дорожку, ведущую к пляжу.Часть её была выложена большими серыми плитами, а только Юра миновалдетские корпуса, тропинка сузилась, стала песчаной и под крутым углом ушлавниз.Глядя на дорогу из бетонных квадратов с проросшими сквозь трещины осокой иодуванчиками, Юра вспомнил газеты, разложенные по полу в недострое. Как ондумал тогда: «Вот бы тут были газеты из будущего. Пусть не очень далёкого, атак, хотя бы за лето восемьдесят седьмого... Или через пять лет, или черездесять. А через двадцать?..» Юра грустно улыбнулся - теперь он знал.Восемьдесят шестой год прошёл как в тумане. Первое время было невыносимогрустно. Вернувшись в Харьков, Юрка будто попал в совершенно чужой инезнакомый мир. Казалось, что всё вокруг - дурной сон, а чтобы вернутьсяобратно, в «Ласточку», достаточно просто проснуться. Но сколько Юрка себя нищипал и сколько ни пытался обмануть - реальность была здесь, в душномгороде, в четырёх стенах старой квартиры. Единственное, что осталось Юрке оттого июля, в котором он был так счастлив, - фотография на ковре надкроватью, воспоминания и письма Володи.«Когда вернулся в свою комнату и разобрал вещи, - начиналось его самоепервое письмо, - мне показалось совершенно диким то, что у меня нет ничегона память о „Ласточке". Юр, а ведь и правда, мы всё оставили в капсуле, кромефотографий отряда. Ольга Леонидовна сунула их нам с Леной, чтобы раздалидетям, когда автобус уже поехал. Ты бы ухохотался, если бы увидел её бегущейза нами - водитель Леонидовну не заметил и дал по газам. Представь.Представил? Я прямо чувствую, как ты улыбаешься.Надеюсь, свою ты тоже получил. Высылаю тебе фотографию пятого отряда.Пришли мне в ответ фото первого. Разумеется, если твой отряд там в полномсоставе».Юрка отправил ему свою, а фотографию пятого отряда кое-как приладил кковру над кроватью. Он решил, что она должна висеть именно там потому, чтоокна его комнаты выходили на восток и первые солнечные лучи падали именнона это место.На фотографии Володя натянуто улыбался, выглядел напряжённым исобранным. Ближе всего к нему стояли с одной стороны Олежка, с другой -пухляк Сашка. Малыши застыли, вытянув руки по швам - выглаженные,умытые, причесанные. За их спинами возвышался памятник Зине Портновой, анад головами раскинулось чистое небо. Юрка, каждое утро глядя на эту245/283фотографию, думал, что они запечатлены там совсем ненастоящими. И Володятам - ненастоящий. Ведь только Юрка знал, что именно он скрывает за улыбкойи линзами очков.Первые пару месяцев Юрка держался только благодаря письмам. Нет, он всемисилами пытался скрыть от окружающих свою тоску: улыбался родителям, иногдагулял с ребятами во дворе, ел, пил, ездил к бабушке, помогал маме по дому, аотцу в гараже. Но мыслями Юрка постоянно возвращался в «Ласточку», а времяотсчитывал от письма до письма. В них он находил подтверждение тому, чтоВолодя действительно есть, что он до сих пор с ним и вроде бы любит его. Но ихразделяла почти тысяча километров. Это было так несправедливо! Юрка всегдасчитал, что любовь способна победить что угодно, а оказалось, что расстоянияей неподвластны.Чуть легче стало только к зиме. Юрка смирился, тоска притупилась, будто бывместе с первыми холодами и его сердце немного подморозило.Переступив на другую плиту, Юра будто шагнул по временной шкале извосемьдесят шестого года в следующий.Она, будто газета, датированная 1987-м годом, была почти как новая, целая, безединой травинки и трещинки. В восемьдесят седьмом и отношения были такимиже чистыми и цельными, хотя уже больше полугода они тосковали друг по другув разных городах, продолжая утешаться единственным, что у них оставалось -письмами.Володя писал часто и обо всём. Поначалу родители удивлялись: что это записьма, почему их так много и приходят так часто. Юрка, конечно, рассказал,что это его друг по переписке, с которым они познакомились в «Ласточке», чтоон живёт в Москве, поэтому дружить они могут только вот так, на расстоянии.И если заглянуть в письма, там они действительно казались только друзьями -формулируя свои мысли так, чтобы никто не мог заподозрить неладное. Юрка учился читать Володю между строк, знал, где за дежурными фразамипрятались упоминания общего прошлого и личного настоящего. Он мог, не видя,а представляя себе его мимику, угадывать настроение в буквах, в почерке, вкляксах и отпечатках пальцев на бумаге. Он знал, на каком слове Володяхмурился, на каком резко, тычком поправлял очки. Представлял себе егокомнату и самого Володю, сидящего за письменным столом напротив окна.Представлял его на лекциях, как он слушал преподавателей и болтал содногруппниками. Вот только понять, о чём именно они говорили, не мог.Володя мало что писал об этих обсуждениях - скрытничал, боясь сказатьлишнего. Несмотря на то, что говорить теперь разрешили о многом.Понятия «гласность» и «демократизация» впервые прозвучали из уст Горбачёвав феврале восемьдесят шестого года на двадцать седьмом съезде КПСС. НоЮрка по-настоящему понял и ощутил на себе Перестройку, а с ней и «гласность»и «новое мышление» именно в восемьдесят седьмом году.Эти понятия звучали везде: на улицах, по телевизору и в домах. Прогрессивноебольшинство стремилось «перестроиться», хотя многие советские граждане неверили, а некоторые боялись. Но во всеуслышание настояли на изменениях невзрослые, а дети. Их требование словно набатом прогремело и разнеслось постране. Виданное ли дело: пионеры критикуют взрослых, бойкотируют решениеслёта пионерской организации, задаются вопросом, нужна ли пионерскаяорганизация вообще? Юрки, три года как не пионера, на первый взгляд, этомало касалось, но где-то внутри зрело предчувствие: если детям позволили246/283критиковать, то скоро что-то действительно изменится. И правда - изменилось.Восемьдесят седьмой год был годом легализации бизнеса и созданиякооперативов. Дефицит товаров из СССР усилился, но появились иностранныевещи, рынки стали расширяться. Девушки передавали из рук в руки недавнопоявившийся в СССР дефицитный журнал «Бурда моден», напечатанный вГермании на русском языке. Молодёжь расхаживала в ярких, пёстрых штанахбананах, в куртках с кнопками и заклёпками, а Юрка обзавёлся джинсамипирамидами с верблюдом на заднем кармане. Но ни одной вещи он не радовалсятак сильно, как принесённой мамой с работы фотографии из «Ласточки». Тойсамой, которую сделал Пал Саныч после спектакля. Юрка убрал её в рамку ичасами вертел в руках, рассматривая лица всей труппы, стоявшей в театренапротив сцены. Но приятнее всего Юрке, конечно же, было видеть Володю,который обнимал его за плечо.Помимо «формального» объединения молодёжи, Комсомола, появились инеформальные: рокеры, гоняющие по ночному городу, металлисты и панки -самые агрессивные, а также новое поколение тихих, одетых в тёртые джинсы,увешанных фенечками хиппарей. Володя в одном из писем писал про цивильновыглядящих, спортивно сложенных парней из подмосковных Люберец. Которые,наоборот, «очищали» Москву от неформалов и всех тех, кто, по их мнению,позорил «правильный», то есть «их», образ жизни. Любера - именно такназывали этих парней - били неформалов, срывали одежду с прибамбасами,стригли им «патлы».Явно для того, чтобы успокоить Юрку, Володя подчеркнул: «Ко мне непристают». Юрка на это хмыкнул про себя: «Ну ещё бы».В Харькове люберов не было. Но Юрка, не считая себя ни неформалом, ни«формалом», повиновался моде и отрастил волосы по плечи. Он перестал теснообщаться с ребятами со двора, снова превратился в домоседа. Вместе с отцомкаждую пятницу смотрел программу «Взгляд» и трижды в неделю писал Володе,а Володя трижды в неделю ему отвечал.Его почерк рассказывал Юрке о многом. Обычно он был убористым и ровным.Когда Володя нервничал, буквы становились косыми, хвостики «у», «д» и «з» -длинными и узкими как чёрточки. Когда Володя злился, то так сильно нажимална ручку, что продавливал бумагу. Но одно из писем пришло едва ли некаллиграфически идеальным. Юрка сразу заметил это и попросил большеникогда не переписывать письма на чистовики, а присылать какими есть, пустьс помарками, кляксами или даже пятнами. «Они искреннее, - считал он, - иживее».Вскоре у них появилась интересная привычка закрашивать уголки конвертов,чтобы, заглядывая в почтовый ящик, сразу узнавать письма друг друга. Началэто Юрка. Однажды он решил по-детски написать на конверте «Жду ответа, каксоловей - лета» и начал выводить букву «ж» в левом верхнем углу, но,опомнившись, постеснялся и заштриховал. А в ответ ему пришло такое жепомеченное письмо.Так они прожили весь восемьдесят седьмой год. Юрка кое-как готовился кзимней сессии в своём училище, куда поступил, лишь бы не забрали в армию, и вдекабре попросился к Володе в гости. Но тот ещё в восемьдесят шестом писал:«Я к тебе не приеду и к себе тебя не приглашу до тех пор, пока не поступишь вконсерваторию». И теперь в ответ на Юркину просьбу о встрече напомнил осказанном тогда.247/283Юрка давно крутился у пианино, сомневаясь, но с каждым днём всё сильнеехотел продолжить обучение. Володин ультиматум оказался как нельзя кстати -он стал последней каплей, и Юрка послушался и начал учиться. Это былонемного страшно, Юрка корил себя за то, что бросил пианино. А когда очистилинструмент от хлама, поставил на него фотографию из «Ласточки» и сел играть,то принялся жестоко ругать за то, что игнорировал мать, отца и всех, ктоуговаривал его начать снова, пока было потеряно не слишком много времени. Юрка быстро понял, что не сможет подготовиться к поступлению вконсерваторию самостоятельно. Сказал об этом родителям, и отец нанял емурепетитора. Им оказался самый злой и нелюбимый преподаватель из Юркинойшколы. Больших усилий потребовалось ему для того, чтобы понять -ненавистный Сергей Степанович ругался только потому, что был действительнонеравнодушен к его судьбе и таланту. А ругал он его будь здоров! Припоминаллень и самонадеянность, которые тот проявлял, учась в школе. Говорил, что уЮрки слишком мало опыта для того, чтобы импровизировать, он ведь ещё непостиг азы. А прослушав Юрку, вынес вердикт, что «это уже не средне, а натройку с большим минусом». Но успокоил мать - талант есть. А Юрке высказал,что, чтобы его развить, нужно прекратить выделываться и начать наконецслушаться более опытных.Юрка сообщил об этом Володе. Тот сухо его похвалил. Обычно Володя писалочень ровно, если не сказать равнодушно - боялся, что письма могут читать.Каждый раз он оставлял приписку, где завуалированно просил не высказыватьсяявно о том, что случилось между ними, и сам был очень скуп в эмоциях. Ноиногда эмоции всё-таки прорывались. И именно эти редкие случаи запомнилисьЮрке лучше всего.«Иногда я так сильно скучаю по „Ласточке", что хоть на стену лезь. Вспоминаюне что-то конкретное, а всё то лето разом. Эти воспоминания какие-то туманные.Помню события, но не помню ни лиц, ни голосов.А вот тот вечер, когда мы вырезали кое-что на ивовой коре, помню в деталях. Юра, ты как? Всё ли у тебя в порядке? Как здоровье, хорошо ли спишь? У тебяесть друзья? А подруга появилась? Ты совсем ничего об этом не пишешь».Они никогда не дублировали в ответных письмах вопросы с подтекстом. Если вобычных случаях писали что-то вроде «Ты спрашивал, почему до сих пор неиграю. Отвечаю - это потому, что...», то для особенных вопросов у нихобразовалось особенное правило: отвечать и спрашивать только в последнемабзаце. Володин вопрос про Юркино состояние был написан в последнем, иЮрка ответил ему тоже в последнем коротко, но вполне ясно для Володи:«На днях по телевизору крутили повтор телемоста „Ленинград - Бостон",который вышел, когда мы с тобой были в „Ласточке". Так вот, советскаяучастница на вопрос американки, есть ли у нас в СССР программы про секс,ответила: „В СССР секса нет. И мы категорически против этого!" Ты слышал? Вотумора. Парни со двора - кстати, я раз в сто лет встречаюсь с ними, состав тотже, - по делу и не по делу повторяют всё время: „В СССР секса нет". И знаешь,это немного надоедает». Юрка не врал. Он и без телевидения и газет знающий, насколько это неправда,не практиковался ни в восемьдесят шестом, ни в восемьдесят седьмом году.Юра сделал ещё один шаг. Новая плитка под сапогом, новый 1988 год. Год,который пролетел безумно быстро. Год, в котором им опять не удалосьвстретиться. Если бы плитка в действительности была газетой, то самымияркими заголовками 1988-го были бы, пожалуй: «Дефицит усиливается: с полок248/283начинают исчезать товары первой необходимости», «Эпидемия СПИДа!Количество заражённых выросло до 32 человек» и «Рихтер, Дягилев,Чайковский - тоже? Великие гомосексуалисты СССР и России».Появилась незацензуренная либеральная пресса. В газетах и журналах сталиподниматься такие темы, которые раньше не то что не признавались, такоенельзя было даже вообразить! Например, понятие «проституция». Писали нетолько о том, что она есть сейчас, но и о том, что, оказывается, она была всегда:и в восьмидесятых, и в семидесятых, и в шестидесятых!.. А в следующем годупро проституток уже снимали фильмы (1). Юрка смотрел на Ельцина по телевизору, ходил в кино на «Маленькую Веру»,где впервые увидел постельную сцену на экране. Володе этот фильм непонравился, он всей душой полюбил другой фильм, «АССА», и смотрел его оченьмного раз. На дискотеках крутили «Ласковый май», но Володя проникся «Кино»,«Аквариумом» и Бутусовым. А Юрка вообще музыку не слушал, он её играл.Продолжая готовиться к поступлению в консерваторию, Юрка учил старое иновое, стал сочинять своё. Вдохновлённый памятью о «Ласточке», он написалгрустную мелодию и отправил Володе ноты с пометкой: «Это про недострой.Помнишь?» Волнуясь до дрожи в руках, ждал, что тот скажет. К его радости,ответ пришёл быстро:«У меня получилось попросить одногруппницу наиграть твою мелодию напианино. Юра, мне очень понравилось! Пожалуйста, сочиняй ещё! Напиши проиву, про наш театр, про занавес. Ну или о чём хочешь, главное - пиши!У моего знакомого есть японский магнитофон, я возьму его на денёк, аодногруппницу попрошу сыграть ещё раз и запишу, как она играет. Вот будетздорово слушать и переслушивать твою мелодию, когда захочется! Вспоминатьо „Ласточке" и, конечно, о тебе».В 1988 году в стране начали открыто говорить про гомосексуализм. Юрка узналновое определение - «голубой». В газетах наперебой принялись писать овеликих деятелях мировой культуры «кто ещё тоже». О гомосексуалистах внароде говорили с презрением, шутили и издевались. Но Юрка не ассоциировалсебя с этими людьми, для него всё оставалось по-прежнему: он любит, его вродебы тоже любят - и точка. А вот Володя начал сходить с ума:«У тебя есть девушка? Юра, заведи девушку», - советовал он то ли игриво, толи всерьёз - распознать это Юрка не смог. Но уже в следующем письме советпревратился в требование, которое стало повторяться из раза в раз, запрыгалокосым почерком с узкими «з», «д» и «у» из письма в письмо.«Ты просишь об этом так, будто девушка - это какой-то домашний зверёк, -отшучивался Юрка, а потом добавлял серьёзно: - Видишь, как много среди„этих" хороших людей. Да что там хороших - великих!»Но Володя не успокаивался. А последней каплей для него стало сообщение потелевизору про массовое заражение СПИДом в Элисте.«Юра, ты знаешь про СПИД? Есть такая болезнь на Западе, она смертельная, ейболеют проститутки, бомжи и „эти". Они умирают в страшных мучениях оченьочень долго! - писал Володя, продавливая бумагу так, что в некоторых местахпросвечивали крохотные дырочки. - Природа изобрела неизлечимую болезнь,чтобы истреблять таких, как я! Значит, мне надо к врачу, пока не поздно, иначея заболею ещё и ей! А сколько тогда вреда причиню! Ты ведь слышал о том, чтослучилось в Элисте? В больнице проглядели больного СПИДом и заразили249/283нестерильным шприцом пятерых взрослых и двадцать семь детей! Юра, а ведьтот больной был таким же, как я, иначе откуда у него взяться СПИДу?»Юрка ответил Володе, что у него просто приступ паники, что ему надоуспокоиться и прекратить брать на себя ответственность за все беды мира. Чтоэта болезнь не возникает просто так, Володя и сам об этом прекрасно знает. Чтоэто вирус, а вирус убивает, не выбирая жертв, вирус неодушевлённый, ему всёравно. Но Володя стоял на своём. Страх заболеть стал до того сильным, что,казалось, впечатался в его сознание и стал ассоциироваться с его «болезнью»:«Во всём виновато это, мне надо идти к врачу. А тебе давно пора подружиться сдевушкой. А то вдруг...»Юрка проигнорировал вопрос про дружбу и про «вдруг». Он понимал, чтоодними письмами не сможет его успокоить, им нужно увидеться или хотя быпоговорить. Раз за разом умоляя Володю о том, чтобы он нашёл человека стелефоном, которому можно было бы позвонить из автомата, Юрка получалотказ.Уставший от Володиной паники, он и не думал беспокоиться о себе. От каждойстроки полученных писем сквозило отчаянием, и, пусть Юрка понимал, что этовременно, что Володя непременно успокоится, его страх давил камнем насердце. Он всё бы сделал, лишь бы Володе стало хоть чуточку легче. Всё бы емупростил и понял, кроме одного - «лечения».Иногда и Юрка поддавался Володиной панике, и тогда он хватал фотографию изтеатра и подолгу смотрел на них с Володей: усталых, измученных,невыспавшихся, но улыбающихся, потому что вместе, потому что рядом.От одного лишь предположения, что на пианино будет пусто, у Юрки в грудиначинало противно ныть. Это была настоящая хрупкая, чёрно-белаядрагоценность, самая дорогая вещь на свете. Глядя на неё, вспоминая прошлоеи воображая их с Володей будущую встречу, Юрка успокаивался. Тогда им тожене было спокойно и легко, они тоже многого боялись, но всё-таки были вместе ибыли счастливы. А раз были тогда, то это значит, что счастливы ещё будут!С тоской и отвратительным чувством беспомощности перед Володиным страхомЮрка понял, что всё-таки вынужден отдать лучшее на свете успокоительноесредство ему. Надеясь, что, когда Володя увидит их вместе и вспомнит, то хотябы чуть-чуть успокоится, Юрка вынул фотографию из рамки и скрепя сердцеотправил ему. Фото он никак не прокомментировал, продолжая писать об одноми том же на разные лады:«По телевизору сообщают, что СПИД передаётся через кровь. А отец говорит,что, чтобы не заразиться, нужно не допускать порезов и не соприкасаться счужими порезами, то есть с кровью. И пользоваться только своими шприцами, ана операции носить свои скальпели. Мама говорит, что нельзя подстригать впарикмахерской ногти чужими ножницами. Но ведь ты же ничего из этого неделаешь? Нет! Значит, всё хорошо, не нужно никуда идти. Так что выпейуспокоительного и поспи подольше». Юрка хотел спросить Володю про секс. Занимался ли Володя им с кем-то и, еслида, пользовался ли презервативами? Но писать такое постеснялся. И вместовопросов отправил ему несколько буклетов, которые принёс из больницы отец.На каждом из них огромными буквами было написано: «СПИД передаётсяполовым путём».Вдобавок ко всему Юрку мучил информационный голод: «Если причиной250/283заражения в Элисте был действительно кто-то из „этих", то что с ним сделали?СПИД неизлечим, это ясно, но стали ли его лечить не от СПИДа, а от „болезни"вообще? И если да, то как? И что это такое на самом деле?»Спрашивать Володю было бессмысленно, но, чтобы хоть как-то утолить этотголод, Юрка пошёл на крайнюю меру - спросил обо всём у отца.- Это психическое отклонение, - сухо ответил тот, закрыв лицо разворотомгазеты. - Врождённое или приобретённое? - потребовал подробностей Юрка. - Не знаю. - Но ты же врач и общаешься с врачами! - Я - хирург. - Отец вдруг опустил газету и уставился на Юрку строгим,врачебно-ищущим взглядом: - А тебе это вообще зачем?Юрка натужно вздохнул и уставился в пол. Сказать о Володе эту правду значилопредать его. А что касается его самого - нет, Юрка ещё не мог принять себятаким и тем более не был готов признаться родителям. - Просто интересно, - хмыкнул он. - А что? Смотри, сколько их вокруг! - онкивнул на радио, из которого звучала песня эпатажника Леонтьева.Лицо отца исказила очень похожая на Юркину ухмылка. Он снова скрылся загазетой и пробормотал: - В любом случае это ненормально и от таких людей лучше держатьсяподальше. Они могут надавить на психику и сбить тебя с правильного пути. - А как это лечат?Отец снова выглянул из-за листа и нахмурился - его явно раздражала эта тема.И Юрка понимал - вкупе с тем, что таким интересуется не кто-нибудь, а егособственный сын, это выведет отца из себя. - Юра, я - хирург! - впервые за последний месяц отец повысил голос. - Раньше лечили в спецлечебницах, но как именно - я не знаю. Что с этимделают сейчас и делают ли вообще что-нибудь, тем более непонятно. Всёперевернулось с ног на голову - голубых надо изолировать от нормальныхлюдей, а они на эстраде выступают. Вон, этого Леонтьева видел?Это был риторический вопрос. Юрка, всё такой же голодный до информации, апосле разговора будто бы грязный, ушёл от отца ни с чем. По радиозаканчивалась песня ненавидимого отцом Леонтьева про Афганистан. Уженеактуальная: война в Афганистане прекратилась, войска СССР были выведенывесной.Заражение СПИДом в Элисте вызвало настоящую истерию, заставив народ навремя забыть о том, что творилось в стране. Дефицит продуктов питанияусиливался. Углы кухни Коневых были заставлены коробками рыбных консервов,закупленных впрок. Мама делала соленья и варенья из всего, что только росло убабушки в огороде, и действовала на нервы, постоянно пересказывая слухи, чтозарплату скоро им будут выплачивать продукцией завода - подшипниками.Отец приобрёл неприятную привычку читать за столом уголовные хроники.Скрывшись за газетой, говорил очень мало, всё чаще молча курил ставшиедефицитными сигареты. Курить Юрка бросил, но тоже читал про постоянныеперестрелки, поджоги и пытки утюгами. А когда слово «рэкет» сталообщеупотребительным и начали создаваться кооперативы по охранекооперативов, вся семья Коневых впервые серьёзно задумалась о том, чтобыиммигрировать в ГДР. Но в 1988-м году это оставалось слишком сложным.Плитка 1989-го года, исчерченная трещинами и поросшая травой, хрустнула подЮриным сапогом. Этот год был переполнен тревогой из-за слишком резко ивдруг успокоившегося Володи, из-за поступления в консерваторию и провала на251/283прослушивании, из-за поиска возможностей уехать из СССР. Железный занавеспал, все дороги были открыты, но прошлое не желало отпускать Юрку, абудущее - впускать в себя. Весь этот бесконечно долгий год в ожидании чегото нового - возможного и неизбежного, - Юрка терзался предчувствием:сейчас плохо, но будет ещё хуже. Непременно будет.Уксусный запах не уходил из его дома неделями. Мама каждый день смотрелапо телевизору «Рабыню Изауру» и варила то варенье, то джинсы-варёнки. Нателевидении появилась реклама, выходили всё новые и новые телевизионныепрограммы. Юрка смотрел краем глаза любимые папины «Шестьсот секунд» и«Пятое колесо». А однажды вечером даже повернулся всем телом, прислушалсяи скептически поднял бровь - не показалось ли? - когда в эфире «Пятогоколеса» композитор Курёхин сообщил, что Ленин - гриб.Телеэфир заполнило и принципиально новое, ещё более странное иподозрительное: выступления экстрасенса Чумака и гипнотизёраКашпировского.По поводу последнего, Кошмаровского, как его называли в народе, Володянаписал:«Гипноз - это мошенничество, на деле он не работает...»На что Юрка спросил: «Ты в недострое говорил, что тебе поможет именногипноз, тогда откуда теперь такой вывод?»Но Володя ответил уклончиво: «Знакомый ходил, у него другая проблема, не какмоя: он спит плохо. А раз его проблему не решило, мою тем более не решит».Юрка стал подозревать, что никакого знакомого у Володи нет и что он ходилтуда сам. С одной стороны, понимая, что гипноз не так опасен, как уколырвотного, Юрка успокаивался. Но тут же начинал паниковать - если к такомуврачу ходил, то вдруг и к другому пойдёт, и принимался уговаривать Володюподождать идти к психиатру.В этих похожих на торги уговорах потерялся гнев на самого себя за то, чтопровалился на прослушивании в консерваторию. То, что раньше сильно ударилобы по самолюбию, сейчас было неважным. Юрка понимал, что попробует вследующем году, что, если провалится и тогда, попробует ещё раз и в концеконцов обязательно поступит. Попробовать поступить и не смочь - это неошибка. Бросить учёбу - это ошибка, но ещё большая - допустить, чтобыВолодя натворил бед.Не прошло и месяца, как Юркины подозрения начали оправдываться: Володиныписьма стали другими, у него изменился почерк! Если раньше его настроениераспознавалось по манере письма, то теперь Юрку преследовало навязчивоеощущение, что письма пишет кто-то другой. Володя теперь писал болееразмашисто и крупно, но, что было ещё страннее, - он стал допускатьэлементарные орфографические ошибки, чего с Володей, которого знал Юрка,никак не могло случиться. Но, прежде чем задать прямой вопрос, лечился лиВолодя, Юра несколько раз перечитал все его письма, чтобы найти в них то, чегораньше не замечал. Он пытался узнать, когда именно Володя изменился,пытался угадать из-за чего, ведь вспышка СПИДа в Элисте ни его, ни Володи некасалась, и в глубине души Юрка считал эту причину глупой. Сколько бы раз онни брался перечитывать целый ворох его писем, каким бы внимательным ни был,найти причину или хотя бы дату резкого изменения Володи так и не смог. Вконце концов засомневался, а была ли эта причина вообще, было ли этоизменение?252/283Выхода не было, медлить стало нельзя. Юрка принялся напрашиваться в гости иприглашать Володю к себе, но тот отказывался и приезжать, и принимать его вМоскве. Юрка даже грозился, что приедет без спросу, но угрозы на Володю недействовали. Видимо, он догадывался, что у Юрки попросту не хватит денег набилеты, и потому ответил размашистым почерком:«Юра, помнишь наш уговор? Я не приеду к тебе и к себе тебя не приглашу дотех пор, пока ты не поступишь в консерваторию».Юрка обалдел - консерватория? И черкнул в последнем абзаце: «Проконсерваторию ты серьёзно? Это сколько же мне ещё ждать! Володь, я скучаю иочень хочу видеться! Что происходит? Я же вижу, что с тобой что-то не так.Ответь честно, ты лечился?»Юрку бесила эта проклятая конспирация. Он не мог ничего спросить прямо, аВолодя не мог прямо ответить. Иногда меры предосторожности казались Юркеабсурдными, а сама мысль, что кто-то прочитает, - надуманной. Но стоило емутолько вообразить, как его родители случайно находят и читают «честное»письмо, как предосторожности тут же переставали казаться бредовыми.Ответ от Володи пришёл нескоро. Юрка уже устал ждать и собирался написатьещё раз, как увидел в почтовом ящике знакомо заштрихованный уголокконверта. Дрожащими руками открыл письмо, развернул его и прочёл впоследнем абзаце:«Я хотел соврать тебе, но понял, что не могу, ты не заслуживаешь лжи. Но и нехотел тебе говорить, пока всё не решится окончательно.Да, Юра, я признался родителям. Всё равно когда-нибудь пришлось бы этосделать, а то, что произошло в Элисте, послужило для меня толчком. Былострашно говорить и сложно начать. Больше всего я боялся, что они не воспримутэту новость всерьёз - как не поверила тогда Маше Ирина. Но они поверили...Конечно, были в шоке, я очень разочаровал их, но главное, что они поняли: дляменя это такая же проблема, как и для них. Отец долго искал врача, который бызанимался лечением неофициально, чтобы меня не ставили на учёт впсихдиспансере. Плюс он открыл свой бизнес и стал известным в узких кругах,поэтому, сам понимаешь, репутация.На приёме мы подолгу разговариваем с врачом. Он прописал мне таблетки исказал, что, если у меня есть близкие люди, с которыми я могу бытьоткровенным, рассказать им и о болезни и о том, что лечусь на случай, еслипонадобится их моральная поддержка. А ещё велел начать смотреть накрасивых девушек вокруг. Пока просто смотреть, не знакомиться и ходить насвидания. Это нужно, чтобы я научился видеть их красоту. Забавно, Юр, но я итак прекрасно её вижу, и, более того, очень многие девушки кажутся мнекрасивыми, но... Ни к одной не тянет. Надеюсь, только пока, а не вообще...»Юрка читал это письмо и чувствовал, как на затылке шевелятся волосы. Емубыло страшно: за Володю и за себя. Громко кричала обида внутри: «Он хочетвылечиться от меня и от любви ко мне. Он хочет всё забыть! Сколько раз япросил его не ходить, но он всё сделал по-своему! Он предал меня!»Но, когда эмоции чуть улеглись, Юрку стали посещать другие мысли - он былнужен Володе! Его письмо сквозило криком о помощи, он нуждался в егоподдержке. Юрка понимал, что Володе сейчас вдвойне трудно - то, чтородители знают о нём и платят за лечение, накладывает на негоответственность за результат. А что, если не получится или получится не сразу?И ведь Володя не предавал его, он не утаивал правду, он всё ещё думал о нём.Выходило так, что если Юрка не поддержит его, своего единственногонастоящего друга, то предаст сам. Как бы ему ни было больно, как бы он ни253/283сомневался в необходимости лечения, он должен помочь.Ответ на Володино письмо Юрка составлял долго и остался удовлетворённымтолько четвёртым вариантом. Он написал, плюнув на установленное собой жеправило - никаких чистовиков:«Володя, ты сам прекрасно знаешь, что ты у меня - единственный близкийдруг. Я просил тебя не ходить. Не буду врать - я не рад этому, но я доверяютебе. Если ты понял, что это единственный выход и тебе станет лучше только спомощью врача, я поддержу тебя.Правда, теперь я переживаю за тебя ещё больше. Расскажи, как у вас всёпроходит. Это точно не причинит тебе вред? Какие таблетки ты пьёшь? Этопомогает? Как?Я ещё раз говорю и буду говорить постоянно: ты - мой единственный, самыйлучший, любимый друг. Ты можешь быть откровенным со мной во всём.Абсолютно во всём и всегда. Ничего не стесняйся, ладно?Очень жду ответа. Я хочу знать о тебе всё. Если я могу чем-то помочь, толькоскажи, я помогу!»Письмо от Володи в этот раз шло на два дня дольше, чем обычно, и Юрка успелвесь известись за это время.«Мы просто разговариваем. Врач расспрашивает меня обо всяком... Мне былосложно открыться ему, всё-таки это слишком личное, но он психолог, ему можнодоверить то, что меня так долго мучило и пугало. И мне действительностановится легче от этих разговоров. А таблетки - это просто успокоительные.Благодаря им у меня прекратились панические атаки, я перестал мыть руки вкипятке - помнишь эту мою привычку? Похоже, мне действительно помогаетэто лечение!»И как бы эти письма ни пугали Юрку, как бы ни заставляли чувствовать, будтоВолодя отдаляется от него больше и больше, Юрка радовался за друга. И еслиВолоде становилось лучше, если это помогало ему, Юрке оставалось толькоподдерживать его. И он поддерживал весь этот год.К осени ударила громовым раскатом главная международная новость: палаБерлинская стена.Физической границы между ФРГ и ГДР больше не существовало. Официальностраны не планировали объединяться ещё долго, но дядя узнал от своихзнакомых в правительстве ГДР, что воссоединение всё-таки состоится - и некогда-нибудь, а в скором времени. Он написал Юркиной маме, что пока этого непроизошло, всей семье надо собраться с силами и пойти в посольство ГДР, ведьесли страны объединятся, то иммигрировать в ФРГ будет ещё сложнее. Мамапошла.Слушая её, Юрка поражался тому, как это сложно. Пока они моглииммигрировать только как еврейская семья. Но в этом случае хотя бы материтребовалось иметь в паспортной графе «национальность» слово «еврейка» исостоять в еврейской общине. Но национальность у матери - русская, авступать в общину, вопреки стараниям бабушки, она упрямо отказывалась,уступив ей только в одном - проведении обряда обрезания над Юркой.Дедушкина фамилия для Коневых была утрачена, а бабушка ещё в начале войнысменила и фамилию, и имя. Ко всему прочему, все её немецкие документы, в томчисле и свидетельство о браке, были уничтожены. Жизненный путь дедаокончился в Дахау, а это значило, что мать и Юрка могут считаться жертвамихолокоста, но родство с дедом требовалось ещё доказать. Единственныйродственник в Германии, дядя по дедушкиной линии, приходился Юрке всеголишь двоюродным, и, могло ли это чем-то помочь Коневым, пока понятным не254/283было. Ясным оставалось только одно: нужно разыскать и восстановитьмножество документов. Но, несмотря на это, надежды на возвращение наисторическую родину ни Юрка, ни родители, ни дядя не теряли.А в СССР тем временем начался страшный дефицит: из магазинов пропали дажемыло и стиральный порошок, не было круп и макарон. Юркина семья вместе сдругими стала получать талоны на сахар. Отец торчал на дежурствах дняминапролёт, мама надолго слегла с пневмонией. Уже привыкший к очередям, Юркамёрз в длинной цепочке озлобленного народа с учебником по немецкому языкуи слушал про забастовки шахтёров. Полмиллиона человек били касками обасфальт.В Харькове было более или менее спокойно, но Володя писал, что в Москве нетолько шахтёры, но и остальные советские граждане, устав от полуголодногосуществования, стали выходить на митинги. А с ними и сам Володя,проявлявший живой интерес к политике.Юра ожидал увидеть на следующей плитке вереницу из муравьёв, но дождьпродолжался. Юра смотрел на блестящую от воды, пустую поверхность, и емуказалось, что вот-вот из травы выбежит муравей, а за ним другой, потом ещё иещё, и они перечеркнут очередями плитку, как бы перечеркнут ими весь 1990год. Очереди были везде и за всем, чем только можно: за водкой, сигаретами,едой. Они тянулись от магазинов и палаток, замирали у кабинетовконсерватории, расстилались километровыми полосами от посольств.Страну лихорадило. В каждой новостной передаче Юрка наблюдал за одним итем же, хоть телевизор вовсе не смотри: что алкоголизм и преступность вобществе разрослись до вселенских масштабов, что жируют перекупщики, аповсюду ныкаются беженцы из Карабаха. Из-за дефицита сигарет народподнимал настоящие бунты: устраивали забастовки на предприятиях, жгли игромили магазины, переворачивали начальственные машины. А СССР сталипрезрительно называть «Совок».Но Юрка считал, что на телевидении преувеличивают. Да, всё это было, ножизнь не казалась ему настолько мрачной, а в чём-то, наоборот, толькорасцветала яркими красками: появились негосударственные незацензуренныерадиостанции, где крутили так много новой музыки, что Юрке казалось, будтопесни никогда не повторялись. На дискотеках танцевали ламбаду, правда, он неходил на дискотеки и не заглядывал под мини-юбки - Юрка сидел дома,усиленно учил немецкий и продолжал готовиться к поступлению. Теперь ужесамостоятельно - мать перевели на неполный рабочий день, а отцу несколькомесяцев задерживали зарплату, родители больше не могли оплачиватьрепетитора. Но Юрка старался, проводя за инструментом столько времени,сколько мог. Морально готовился к очередному провалу, но поступил!«У меня получилось! - писал Юрка в следующем письме. - Думал, что опятьзавалят, но у меня наконец-то получилось, Володя! Как и обещал тебе! Теперь,когда я поступил, все перемешалось в голове. Раньше я мечтал стать пианистом,но теперь это уже не мечта, а цель. По-настоящему я хочу другого: не разбиратьпартитуры, а создавать их. Я мечтаю стать композитором, мечтаю написатьособенное произведение, не просто красивое, а наполненное смыслом. - И впоследнем абзаце своего письма Юрка напомнил Володе про их договор: - Япомню твоё обещание, что мы встретимся, как только я поступлю. Вот!»255/283Ответа не было долго, Юрка сваливал это на перебои с почтой. В пришедшемчерез неделю ответе Володя радовался за него так, что, читая письмо, Юркаулыбался. Но от встречи Володя отказался, ссылаясь на то, что у негосовершенно нет времени: он завалил один из экзаменов, а пересдачу назначилина сентябрь, приходилось готовиться и одновременно помогать отцу с работой,да и в Москве было неспокойно - митинг на митинге, бунты, забастовки.«К тому же, - писал Володя, - я хочу тебя попросить повременить со встречей,потому что боюсь, что это может негативно сказаться на моём лечении. Ведь, Юр... я помню тебя.Я учусь себя контролировать. Вот, например, на прошлый сеанс он принёсфотографии... ну, которые, как он думал, должны были нравиться мне. Сталспрашивать, чем и почему они мне вообще могут понравиться, но представьсебе, из двадцати мне приглянулась всего одна! И то наверняка только потому,что сильно напомнила мне последнюю ночь в „Ласточке". Потом он дал другиефотографии, на этот раз с девушками. Просил тоже смотреть и комментировать,что привлекает в одной, что - в другой, а что категорически не нравится. И далдомашнее задание.Ты... ты просил меня быть очень откровенным. Это немного сложно, но япостараюсь. В конце концов мы взрослые люди, и, пусть о таком не говорят вприличном обществе, но понять-то мы друг друга сможем. В общем... он дал мнена дом те фотографии, которые должны будут мне нравиться потом, когда мывылечим болезнь. Сказал, как останусь один, попробовать расслабиться иповнимательнее присмотреться к самым красивым, чтобы... Ну, ты понимаешь,чтобы я научился получать настоящее физическое удовольствие, глядя на них ивоображая. И Юр, какое счастье - у меня получилось! Я думал только о том, чтона фотографии, и смог! Я смог всё!»Усилием воли Юрка подавил эмоции, которые охватили его сразу послепрочтения. Всё-таки он понимал, что это меньшее из зол и вообще-то, если быВолодя не мучился от своих проблем, к этому времени он уже давно состоял бы вотношениях с реальным человеком и занимался с ним реальными вещами, а невоображал что-то в одиночестве.Вопрос о встрече они больше не поднимали, письма пошли ровные,нейтральные. Юрка окончательно осознал, что Володя успокоился и что лечениеему помогает. Юрке бы радоваться, но ему, наоборот, стало не по себе.Казалось, будто избавившись от страха, Володя избавился и от мыслей о нём,забыл его, разлюбил.Это письмо было последним в этом году, где Володя писал о личном.В октябре произошло то, о чём в прошлом году предупреждал дядя: Германияобъединилась. Коневы пошли в посольство и спустя пять часов стояния вочереди наконец подали документы.Среди знакомых Юркиных родителей три семьи уже умудрились уехать наЗапад. От этих новостей мама стала совсем невыносимой. С ядовитой завистью вголосе она повторяла почти каждый день: - Манько уехали. Коломиец уехали. Даже Тындик уехали! - говорила она осослуживцах. - Они в Америке с боку припёка! А у нас есть полное право награжданство Германии! И что же? А ничего! Ждите! Сколько можно ждать? Мытут скоро с голоду сдохнем! - Чтобы уехать в Германию, гражданство не обязательно, - негромко, неохотнои устало поспорил отец.В ноябре уехали единственные соседи, с которыми тесно общались Коневы.Именно с младшей дочкой тёти Вали Юрка ходил на «Гостью из будущего», а на256/283свадьбу старшей Юрин отец доставал спирт. Эта новость совсем подкосиламать. - Я - инженер, - не успокаивалась она, - человек с высшим образованием,всю жизнь этому проклятому заводу отдала! Всё здоровье угробила! И что мне сэтого? Подшипники вместо зарплаты? А Валька, какая-то челночка, торгашка,натаскала шмоток из Турции - и всё, в дамках!Она не винила отца, хотя ему задерживали зарплату, она винила немецкоепосольство и весь мир в целом. Здоровье матери и правда подкосилось,начались проблемы с лёгкими. Непрекращающиеся болезни и нищетаокончательно испортили когда-то мягкий характер. Будто пытаясь найти новыйповод для жалости к себе, она даже спрашивала про Юркиного «друга попереписке, который из Москвы», как им живётся в столице? - Так же плохо, как нам?Юрка неопределённо пожимал плечами: - Наверное...Большего он ответить не мог. Володина семья не бедствовала - Лев Николаевичдействительно занялся бизнесом. Он открыл строительную фирму и спустянеполный год начал получать такую прибыль, что Володина мама бросилаработу - теперь это стало не нужно. Сам же Володя продолжал учиться вМГИМО, дополнительно учил экономику, чтобы как можно скорее начатьпомогать отцу. Юрка писал Володе с улыбкой: «Вот это ирония судьбы - страна разваливается,а вы строите».То, что страна разваливалась, Юрка не преувеличивал. В девяностом году сПарада суверенитетов начался распад СССР.В своём предпоследнем письме Володя шутил: «Кто знает, может быть, уже вследующем году станем жить не в разных городах, а в разных странах. Погоди,разберусь с делами, закреплю результаты лечения и приеду к тебе, пока мы стобой ещё граждане одной страны». По поводу «вы строите» он ответилскромно: «Я стараюсь помогать, но от юриста-международника здесь толкумало, зато знаю английский. Набрал учебников по рыночной экономике, батядостал пару книжек по управлению предприятиями - менеджменту, - пояснилон. - Сижу, учу. Это важно. Страна переходит с плановой экономики нарыночную, а как работать в новых условиях, никто и не знает. А я буду знать.Мои мозги будут нашим с отцом преимуществом. Не смей думать, что яхвастаюсь! Рано ещё хвастаться».«Граждане одной страны», - вслух повторил Юрка и ощутил, как сердце ухаетвниз. Он не торопился сообщать Володе о том, что их документы в посольствеприняли. Юрка одновременно и боялся сглазить, и понимал, что не хочетогорчать его раньше времени. О Германии он писал Володе не раз, но сообщалоб этом несерьёзно и между делом, внутренне не веря даже в шанс. А теперьвдруг задумался - ведь они действительно могут разъехаться по разнымстранам, а то и континентам. Ведь даже если Юрка не будет жить в Германии,то Володя всегда мечтал удрать в Америку. А он, такой упрямый, если чего-топо-настоящему захочет, то у него обязательно всё получится - Юрка верил.Только он открыл последнее Володино письмо, как сразу понял, что писалосьоно в панике и спешке: в кляксах, мятое, буквы наваливались друг на друга,строчки сползали вниз:«Эти гадости снова лезут мне в голову! Таблетки помогают через раз, я большене могу повторить тот успех с фотографиями, потому что отвлекаюсь на мыслиоб этом! И мне снова начали сниться сны! А сегодня приснился такой красочный,257/283что, проснувшись, чуть на стену не полез - почему это не реальность?!Будто я стою у поезда и сквозь толпу выходящих из вагона вижу Т. Онаулыбается, я обнимаю её. Мы спускаемся в метро, стоим на эскалаторе, новместо того, чтобы оглядываться вокруг, рассматривать одну из самых красивыхстанций, она смотрит только на меня. Ей будто бы всё равно, где она, и всёравно, что происходит, ей важен только я. Мы едем на ВДНХ, сидим у ракеты,гуляем у фонтанов. Жарко. Она подставляет лицо и руки под струи воды. Потоммы едем в метро домой. Я кладу куртку нам на колени и под ней стискиваю еёруку. Мы у меня. Дома никого нет, я расправляю диван, а она вынимает из сумкии ставит на стол вишнёвое варенье».Юрка знал, что «Т» - это «ты», она - это он. Володя писал о нём. Юрка видел,как паникует Володя, понимал, что ему снова плохо, что он напуган. Но при этомЮрка и не мог убрать улыбку с лица - он снится Володе! И хоть радость быласейчас совершенно неуместной, он не смог сдержать эмоций в ответном письме,а когда оно уже ушло, очень пожалел о сказанном: «Да плевать на этуконспирацию! Я - не она, и я всё ещё люблю тебя! А ещё... мы подалидокументы в посольство. Скорее всего, скоро я уеду в Германию».Он отправил это письмо в конце декабря, а через три дня получил телеграммуот Володи:«Больше не пиши мне на этот адрес. Потом сам тебе напишу».Плита 1990 года была последней. Дальше - песчаный обрыв. В девяностомвнезапно и резко оборвались и их отношения с Володей.

Примечание к части

(1) - к/ф «Интердевочка» 1989 год.