Пустышка

— А почему эти люди хотели убить меня, нии-сан?.. — пугливо пролепетал Изуна, хватаясь за руку Мадары своей маленькой детской ладошкой.

Отец оставил их наедине, выйдя из дома и даже ничего не сказав напоследок. Теперь можно было позволить себе мимолётную слабость, пока его нет.

— Я... я не знаю... — замялся Мадара. — Наверное, им просто хотелось.

Его глаза опять загорелись кровавым огнём, таким непривычным тогда для Изуны — ведь взгляд его старшего брата всегда был приветливым, открытым и тёмным.

— А почему они так хотели?

— Видимо, потому что ты добрый и беззащитный... — сказал Мадара первое, что пришло в голову. — В нашем мире нельзя таким быть. Это очень опасно.

А затем внезапно присел перед Изуной на одно колено и положил свои тяжёлые ладони на его тонкие плечи.

— Запомни, Изуна. Если хочешь жить долго, никогда не показывай своей слабости и своих настоящих чувств, — сказал он крайне серьёзно. — Это сложно, но ты привыкнешь. И беспрекословно слушайся своего начальства. Понял, братишка?

— Угу... — надул пухлые губы тот. — Это значит, что мне опять придётся сражаться с тем странным мальчиком с белыми волосами, как сказал ото-сан, да?

— Скорее всего... — кивнул старший брат.

— А сколько раз?

— Пока не победишь его, — попытался улыбнуться Мадара приободряюще, но лишь как-то невыразительно покривился.

Он сам понимал, на что жизнь обрекает его единственного и бесконечно любимого младшего брата.

Тем утром, незадолго до того рокового противостояния на реке, отец обыденно забил двух кур к ужину и отдал окровавленные тушки матери.
А Изуна уже в который раз плакал над чьей-то смертью, уткнувшись Мадаре в грудь. Он ронял за его воротник горькие и едкие слёзы просто по той незамысловатой причине, что ему было жалко каких-то безмозглых нелетающих птиц...

Летнее солнце пекло, разогнав жаром облака на далёком небосклоне.
Чистая вода накатывалась на гладкие камни и разбивалась об их бока сверкающими яркими брызгами.

Тобирама стоял так, будто его ноги внезапно стали древесными корнями и глубоко вросли в почву. Если честно, он понимал довольно смутно, что следует делать в подобной ситуации.

Хаширама был против всякой резни за пределами их территории, если на то не имелось веской причины.
Однако враг, с которым он скрещивал клинки, будучи ещё ребёнком, всё же являлся врагом независимо от местоположения. И к нему ни в коем случае нельзя поворачиваться спиной или отводить взгляда.

Даже если он безоружный.

Даже если он голый.

Поэтому Тобирама так и стоял неподалёку, с нечитаемым выражением лица рассматривая обнажённое тело Изуны, скорее, от безысходности (ибо взглянуть в глаза и попасть под смертоносное гендзюцу всё же опасался).

Тот опустился пониже в беспокойную воду, пытаясь скрыться за валуном, нагой и мокрый. Тобираме вдруг показалось: встревоженный и слегка напуганный неожиданным визитом Изуна очень походил на речную русалку нингё, однако, что уж тут скрывать, красивую.

На ум вдруг пришли странные и непотребные мысли о том, что в военной униформе его противник кажется намного внушительнее. Мешковатое хаори клана Учиха с высоким воротником, доспехи и несколько каннов холодного оружия (которым воины обвешивались похлеще, чем гейши бижутерией во время фестиваля) явно маскировали худосочность и недостаточный вес.
Тобирама против воли даже слегка постыдился, ведь сейчас ему почудилось, будто всё это время он сражался против подростка — Изуна был на голову ниже него, имел, оказывается, до неприличия узкую талию (которую было совсем незаметно под оби и тканевым чехлом для ножен катаны) и острые тонкие плечи.
Поэтому Тобирама, не знай он способностей Изуны, в жизни бы не подумал, что человек, сидевший перед ним на камне — первоклассный шиноби и профессиональный воин. Слишком уж много в том было плавных мягких очертаний и какой-то неправильной, непристойной женственности. И, казалось, совершенно не хватало в натуре того, что имелось у самого Тобирамы в избытке — мужества, резкости, твёрдой руки.

Они помолчали ещё немного под журчание реки и тихий птичий перепев.

Изуна, до этого бережно отжимавший свои длинные чёрные волосы и мурлыкавший что-то под нос от умиротворяющего наслаждения, сейчас был готов провалиться сквозь землю.

Что делать? Выскочить резко и ввязаться в битву?

«Но без одежды это будет мало того, что опасно, так ещё и нелепо!» — одёрнул себя он.

Оперативно сбежать в поселение Учиха Ичизоку, отступив?

«И показаться дорогому брату и соклановцам на глаза в подобном виде? Нет. Лучше смерть», — нахмурился Изуна.

Тогда что? Рискнуть и забрать своё кимоно, надеясь, что Сенджу не отреагирует типично?

«Очень опасно. И маловероятно. Но... но у меня нет выбора. Придётся идти».

Тобирама уже достал кунай и прятал его за спиной, как смертоносный сюрприз, если вдруг Изуна задумает сделать лишнее движение.
Учиха сглотнул, глубоко вдохнул и мысленно посчитал до трёх. На счёт три он начал действовать, не отводя взгляда от своего давнего врага: плавно спустившись в стремительное течение, он неспешно подплыл к берегу и ступил на сушу, ненавязчиво пытаясь прикрыться.

Лицо Тобирамы почему-то горело так же, как и насыщенно-алые радужки юного Учихи. Сенджу находился в двух метрах от ветви, где Изуна аккуратно развесил свою юкату.

«Нет. Рано мне погибать от его руки. Да ещё и при таких срамных обстоятельствах», — горько подумалось Изуне, пока с его полных губ непроизвольно сорвалось резкое:

— Отвернись!

Тобирама мигом отвернулся, напрочь бордовый, вопреки всем своим опасениям.

«Всё... — отстранённо подумалось ему, пока совсем рядом раздались торопливые шаги по маленьким сухим камушкам, а на грудь попало несколько холодных капель с мокрых чёрных волос. — Сейчас оденется, обуется и шмальнёт в меня Катоном...»

«Всё! — гневно рассуждал Изуна, весь разрумянившийся от смущения и неловкости. — Сейчас оденусь, обуюсь и сожгу его, сожгу!..»

Минуло несколько секунд перед тем, как Тобирама всё же обернулся, настороженно сощурив узкие глаза. Изуна в это время спешно подпоясывался широким оби — его кимоно было нежного персикового оттенка, и это, к сожалению, ну совсем не прибавляло ему суровости.

Обстановка всё накалялась, подогретая солнечным жаром и взаимным напряжением.

Тобирама уже раз двадцать повторил про себя последовательность печатей ин, чтобы оказать сопротивление мгновенно в случае, если вдруг его решат поджарить в магическом духовном огне, словно телёнка.
Однако вместо этого Изуна лишь выразительно посмотрел на него, прикусив по-девичьи пухлую нижнюю губу, и... и несдержанно фыркнул, видимо, изо всех сил пытаясь не засмеяться.

— Что?.. — буркнул Тобирама, явно не понимая.

— Твои уши... под шлемом их мало заметно... — тихо и вкрадчиво пояснил ему Изуна, убирая с плеч пряди мокрых волос. — А они, оказывается, такие забавные...

Мочки ушей Тобирамы уже пылали ярче некуда, налившись бурлящей кровью от нелепости всей этой чертовщины, какая творилась сейчас. Стали красными-красными — просто кошмар.

— Господи, какие смешные!.. — всё-таки не смог сдержаться Изуна, захохотав.

И мир с диким грохотом разошёлся по швам.

Глаза Тобирамы округлились. А затем наполнились тем непередаваемым коктейлем эмоций, который неизменно вливается в душу, когда судьба со смачным размахом бьёт тебя по голове внезапным озарением.

Улыбка Изуны оказалась такой поразительно яркой, что ослепляла похлеще, чем солнечный свет. Пухлые щёки, совсем уж по-детски округлые, налились мягким румянцем, а в потемневших глазах зажглось нечто такое, чего Тобирама не видел никогда. Ну, или же просто-напросто не хотел разглядеть.

Сердце загнанно затрепыхалось. А затем вдруг резко замерло, кажется, пронзённое чем-то незримым. То ли заточенная стрела, то ли клинок вакидзаши — что-то минуло рёбра и мышцы, пусть и попавшее точно в грудь, и нанизало несчастное сердце Тобирамы на разгорячённую сталь, как сладкий шарик данго.

Может, это так решил развлечься здешний дух реки, изысканно отомстив ему за потревоженную идиллию.

Может, это был тепловой удар.

Тобирама не мог ответить наверняка, растерявшийся.

Взгляд Изуны вдруг стал открытым. И наполнился тем необычным, магическим светом, который идёт изнутри (зачастую подобный свет люди теряют с возрастом, и этот момент становится финишем их детства). Только сейчас Сенджу сумел рассмотреть этот взгляд вблизи спустя столько сумрачных лет: глаза, чёрные и большие, в обрамлении пушистых ресниц, окатили его волной добродушного тепла, полностью лишённые всякой ненависти и всякого неприятия...

Что-то разорвалось и треснуло.

А потом надломилось, грохнувшись за спиной Тобирамы, как старая выкорчеванная сосна. По всей вероятности, это были его прежние суждения, плотно вмёрзшие в прошлое. И звонко разбившиеся теперь за какой-то жалкий мимолётный миг.

Вселенная вдруг со стремительной скоростью перекроила себя, оказавшись изнанкой навыверт, и оставила глубокий шов на сознании Сенджу в виде мягкой белой улыбки.

— Я безоружен сейчас. Поэтому, полагаю, мне стоит отступить... — вывел его из оглушительного полузабытья бархатный баритон Изуны. — Удачной рыбалки.

И он, воспользовавшись временным замешательством врага, исчез в тенях леса со скоростью, неподвластной глазу. А Тобирама остался на берегу. Наедине со своими сакральными мыслями.

«Он ничтожество. Пустышка!» — грозно говорил прошлый он в его памяти, нахмурив брови.

И Тобирама настоящий, сегодняшний, вдруг до боли сильно захотел огреть его стулом.

Надлом в мировоззрении случился внезапно и тут же пошёл трещинкой по всему привычному.
Явственно ощутив себя в теле старшего брата, кому были адресованы те резкие слова, Тобирама понемногу стал входить в его положение. И теперь даже идея абсолютного мира не казалась почему-то такой уж абсурдной...

Он сел у берега, и его руки закинули удочку сами, по инерции, пока в голове витала абсолютная пустота и какой-то неразборчивый мутный гул.

Тобирама смотрел на лес, на скалы и на далёкую синюю полосу моря, куда так беззаветно стремилась Накано ещё со времён, когда была ручейком. Смотрел, но мало что видел.

Изуна в его голове улыбался до невозможности искренне.

***

— Я очень долго обговаривал со старейшинами этот вопрос и старательно капал им на мозги, — воодушевлённо вещал Мадара, с аппетитом тягая с тарелки митараши данго и запивая его чаем. — И они всё-таки согласились отложить наше военное наступление на подольше. Мол, сил у нас не хватает, говорю. Сработало. Если ещё на дипломатического посла согласятся, я, наверное, для них лично станцую на столе... Изуна, ты чего смеёшься?

— Н... ничего... — сквозь едва сдерживаемый смех выдал Изуна, сидевший за котацу напротив старшего брата и старательно прикрывавший ладонью бесконтрольную улыбку. — Ничего, дорогой нии-сан, продолжай, я тебя внимательно слушаю...

— Так вот!.. — вновь принялся Мадара за свой монолог.

«Такие... Они были такие лопоухие. И красные, как вершок нашего герба... — думал в это время Изуна, пока на фоне звучал хрипловатый голос лидера Учиха Ичизоку. — Господи, никогда в жизни бы не подумал, что бывают такие забавные уши!..»

Он тихо фыркнул.

— Изуна?

— Подавился, нии-сан, — торопливо оправдался он. — Не беспокойся. Я целиком и полностью поглощён твоим рассказом.

Мадара горделиво кивнул и перешёл к разъяснению тактики.

«Словно у лисицы фенек, честное слово. Как бы при следующей встрече с ним не погибнуть... от смеха...»

Изуна поднёс чашку к губам, пытаясь спрятать настойчивую улыбку за её краями.

***

— О, младший братец. Привет-привет! — воодушевлённо поздоровался Хаширама, как ни в чём не бывало, когда Тобирама медленно просочился в дом, словно привидение. — Что оно там? Как улов? — тараторил он, проигнорировав стеклянный отсутствующий взгляд отото.

Тобирама ничего ему не сказал, разувшись и последовав в свои покои.

— Опа! — выдал Хаширама, протрясший почти пустой садок, где слабо барахтались лишь две краснопёрки. — А где же моя рыба фугу?

— Съел по дороге, — без энтузиазма съязвил Тобирама, устало вздохнув. Ходить по миру, который за одну секунду вдруг решил развалиться на кусочки и тут же построить себя из руин, было очень непривычно.

И Тобирама чувствовал себя в нём потерянным и чужим, пока подсознание играло с его разумом злую обидную шутку.

Тобирама просто хотел переодеться. Но тёмные глаза смотрели и смеялись ему, сверкавшие пронзительными белыми бликами.

Он просто хотел посидеть в онсэне, расслабиться в горячей воде, ни о чём не думая. Но ему усмехались так ярко, что Тобирама не знал, куда деться.

Он просто хотел привычно поужинать вместе со старшим братом. Но Изуна улыбался своей невозможной улыбкой, словно святой, не желая даже на минуту уйти из мыслей.

— Да оставь же ты меня в покое! — нервно рявкнул в пустоту Тобирама, резко вцепившись пальцами в свои растрёпанные белые волосы.

Палочки испуганно вывалились из руки Хаширамы.

— Отото, ты чего? — боязливо поинтересовался тот. — Я же молчал. И ел с закрытым ртом, даже не чавкая! — чистосердечно уверял старший Сенджу.

Тобирама медленно поднял на него мутный взгляд, чувствуя, что сгорает от стыда.

— Не обращай внимания, — низко сказал он. — Спокойной ночи.

И торопливо направился к себе, не съев даже и половины своей морской капусты с тушёным рисом (а ведь Хаширама битый час лично стоял у плиты, отозвав служанку, чтобы хоть как-то выразить свои извинения).

— Эй, Тобирама! Всё в порядке?..

Но ответом Хашираме стал лишь стук закрывшейся двери и лёгкий шорох раскладываемого футона.

Тобирама зарылся с головой в одеяло, зажмурился и поспешил отдаться своему единственному желанию — просто-напросто провалиться в глубокий летаргический сон лет так на сорок, чтобы непотребные мысли не доконали его окончательно.

Он старался думать о политике. О войне. О дорогих ему людях, которых уже нет в этом мире.
А затем мысленно подбирал иероглифы для пространственно-временной печати, которую хотел создать, чтобы хоть как-то выкинуть из головы сегодняшний нелепый инцидент.

Это было довольно сложно. Но спустя час Сенджу всё-таки беспокойно задремал, поверхностно и часто дыша.

Ночь опустилась на леса и горы, наполненная духотой и далёкими звёздами. А затем закралась под веки Тобирамы уютной темнотой.

В его сновидениях журчала река, а Изуна сидел на камне под летним солнцем и бережно перебирал свои длинные чёрные волосы тонкими и нежными руками...