Глава 4
Лалиса
Тогда
— Сшей мне что-то, — взмолился Томмазо, поднимая перед зеркалом розовый рулон ткани, расшитый пайетками.
Я покачала головой и стряхнула пепел с конца запрещенной сигареты.
— Твой отец пристрелил бы тебя, если бы увидел в этом, — заметила я.
Томмазо обиженно хмыкнул.
— Я бы не показал ему. Это было бы только для меня... и случайного тайного любовника, которого я бы затащил в свои покои.
— И все равно ты бы получил пулю в лоб. Малыш, потерпи до переезда в Америку, и я сошью тебе на Парад гордости все, что ты захочешь. — Я подняла мизинец. — Обещаю.
Томмазо сел и отложил ткань.
— Наверное, ты права. Боже, я не могу дождаться. Обещай, что приедешь ко мне в следующем году. Ты поступишь в школу дизайна, я стану каким-нибудь крутым бизнесменом, и мы будем жить вместе в потрясающем лофте, пить «Маргариту» на завтрак и наконец-то просто быть самими собой.
Я взяла Томмазо за руку. Конечно, на дворе стоял двадцать первый век, но будучи единственным сыном местного бизнесмена и прихожанина церкви, Томмазо имел примерно столько же шансов быть принятым как гей в нашем отсталом, до крайности религиозном городке, сколько и сатанист.
— Разумеется. Не могу дождаться. — Я выдавила слабую улыбку. Поступлю ли я когда-нибудь в Парсонс? Я не знала. Позволит ли мне отец покинуть Кастель-Амаро? Опять же, неизвестно, хотя я сомневалась в этом. После маминой смерти он старался держать меня рядом.
Даже просто представлять, что я останусь одна в этом удушливом городе, было невыносимо. Я ненавидела всё здесь: сплетничающих nonnas, следящих за всеми с крыльца, монахинь из монастыря на холме. Школьную систему, в которой учебники были такими же древними, как и местные нравы, и тот факт, что всё, кроме церкви, кухни или фермы, считалось чем-то позорным. Если бы не интернет, мы с Томмазо давно бы загнулись от скуки.
Я откинулась на спинку кровати и выпустила в потолок кольцо дыма. Точнее, это должно было быть кольцом, но на деле вышло жалкое облачко, от которого я тут же закашлялась.
— Не понимаю, зачем ты учишься курить. Это отвратительно.
— Потому что моему отцу это бы не понравилось. Надо просто перетерпеть... В какой-то момент мне должно стать приятно, иначе почему тогда все так одержимы сигаретами?
Томмазо выглянул в окно и посмотрел на сад. В самом его конце находилась конюшня, где ежедневно, к его удовольствию, толпились конюхи.
— Попроси новенького показать тебе, как это делается. — Том повернулся ко мне с хитрой улыбкой. — Похоже, он знает толк в вещах, которые могли бы разозлить твоего папочку.
Я села и проследила за его взглядом.
Из сарая вышел парень с вилами на плече. Чонгук Чон. Cittaiolo (городской парень). Городской парень. Он приблизился к куче сена, как будто та его оскорбила, и с яростью вонзил в нее вилы.
— Что ты имеешь в виду? — лениво поинтересовалась я.
Чонгук снял футболку и остался только в рваных джинсах с низкой посадкой. Его тело было просто невероятным. На него было приятно смотреть, признаю. У него даже были татуировки. Я никогда раньше не видела настоящих татуировок. В Кастель-Амаро их считали чем-то вроде метки дьявола.
— Я имею в виду, что парень прошел через многое, это сразу видно. Он – проблема... настоящий плохиш. — Томмазо многозначительно изогнул брови. — Бьюсь об заклад, с ним будет весело.
— Если ты так думаешь, иди и попытай счастья.
— Я не тот, на кого он смотрит, как на сочный стейк. Он трахает тебя глазами каждый раз, когда ты проходишь мимо.
Меня обдало жаром.
— Неправда.
— Правда. Держу пари, что когда он отдыхает в конюшне... и дрочит, то представляет тебя в обтягивающих шортах или в том желтом бикини, в котором ты плаваешь на заднем дворе.
Я запустила подушкой в сторону Томмазо.
— Заткнись.
— Почему? Тебя возбуждает мысль об этом? — Том ухмыльнулся.
Да.
— Уверена, я для него просто избалованная папина дочка. Он – парень с реальными проблемами. — Я наблюдала, как Чонгук Чон работает в лучах послеполуденного солнца. Это стало моим новым хобби.
Чонгук отложил вилы и направился к дому.
Я встала и разгладила комбинезон в горошек, который сшила сама. Работая за швейной машинкой, я была по-настоящему счастлива.
— Хочешь еще газировки? Пойду возьму, — пробормотала я.
Том рассмеялся.
— Иди, жаждущая сучка. Передай от меня привет сittaiolo.
Я показала ему средний палец и, выбежав из комнаты, быстро спустилась вниз по лестнице. У двери уже стояли ботинки Чонгука. Я побрела по дому, размышляя, не пошел ли он в ванную, и в итоге оказалась на кухне.
Дверца холодильника была приоткрыта, и в проеме стоял вспотевший Чонгук Чон без футболки, во всей своей красе. Увидев меня, он выпрямился, держа в руке стеклянную бутылку лимонада. Затем поднес ее к губам и, запрокинув голову, начал жадно пить. Я не могла оторвать взгляд. Я так засмотрелась на него, что подпрыгнула от неожиданности, когда он заговорил.
— Ты что-то хотела? Только не говори, что пришла отчитывать меня за то, что я залез в холодильник?
Я прошла дальше на кухню, нацепив на лицо маску безразличия.
— Я не охраняю холодильник. Делай, что хочешь, — пробормотала я.
Он бесстрастно наблюдал за мной, а затем сделал еще глоток.
Я позволила глазам скользнуть по его обнаженному торсу. Ему было двадцать — всего на пару месяцев больше меня, но он казался гораздо взрослее. Все дело в опыте. У меня его не было вовсе, а у него — хоть отбавляй. Он прожил тысячу жизней в городе, опасных и трудных, в то время как я оставалась здесь и шила платья куклам, купаясь в заботе отца.
— Как твое лицо? — неожиданно спросил Чонгук. Он закрыл холодильник и поставил бутылку с лимонадом на стойку. Затем повернулся, и оказался совсем близко ко мне.
— Отлично. Ты едва меня задел.
По какой-то причине казаться слабой перед этим парнем было невыносимо. Кроме того, прошло уже больше недели с того случая, как он случайно меня ударил. Какой вред, по его мнению, он нанес?
Он поднял руку и осторожно коснулся моей щеки. Впервые в жизни меня охватил жар.
— Ты солгала ради меня, — сказал он подозрительным голосом. — Зачем ты это сделала?
Я сглотнула тугой комок в горле.
— Почему бы и нет? Мне это ничего не стоило, и, как я уже сказала, ты едва задел меня.
Он склонил голову набок.
— Значит, это была не жалость? Ты не пожалела нищего карманника, который неделю ничего не ел?
Я усмехнулась.
— Пожалела тебя? С чего бы? Ох, бедный бандит, голодал целую неделю... что за трагедия.
— Бандит? — повторил он, убирая руку с моей щеки.
— Я слышала, твой отец был мафиози.
Чонгук фыркнул.
— Хотел бы он. На самом деле, он был просто жалкой копией. Если Ренато Де Санктис — белый кит, то мой отец был крилем. Я не стремлюсь к такой жизни.
— Нет? Тогда к чему ты стремишься? — спросила я.
Он все еще стоял чертовски близко.
Чонгук наклонился. Он что, собирался поцеловать меня?
— Понятия не имею. Но точно знаю, что не останусь в этой дыре. Я уберусь отсюда, как только смогу. И, если ты такая умная, как я думаю, topolina, ты сделаешь то же самое.
— Topolina? — повторила я прозвище, не зная, обижаться или нет. Topolina. Мышка.
— Разве ты не слышала эту историю? Il topo di città e il topo di campagna(Это известная басня, которая впервые появилась у древнегреческого баснописца Эзопа) . Я — городская мышь, а ты — деревенская.
Я приподняла бровь.
— Разве городская мышь не была богатой?
Чонгук задержал на мне взгляд, а затем рассмеялся. Его полные губы растянулись в душераздирающей ухмылке. Это была его первая улыбка, которую я видела.
— Vero(верно). И все же прозвище тебе подходит.
Он отстранился, держа в руке бутылку. Оказалось, что он тянулся за лимонадом, а не пытался меня поцеловать.
Мои щеки залились краской.
Он пил медленно, все время глядя мне в глаза. Его сильное горло двигалось в такт глоткам, блестя от пота после работы на солнце. С большим усилием я отвела взгляд.
— И как ты собираешься выбраться отсюда? Поделись планом, — бросила я ему.
Чонгук просто покачал головой.
— Еще не время. — Он поставил пустую бутылку на стойку и обошел меня. — Спроси еще раз позже. — Поравнявшись со мной, он коснулся моего уха, и я резко вздрогнула. — Я нашел его в саду. — Это было все, что он сказал.
— Как я узнаю, когда придет время? — окликнула я его, осторожно дотрагиваясь до волос. Он заправил маленький цветок мне за ухо.
Парень остановился в дверях.
— Ты узнаешь, потому что меня уже не будет. Увидимся, topolina, — сказал он, подмигнув, и неторопливо зашагал прочь. Я вышла вслед за ним в коридор и увидела свое отражение в зеркале на стене. Темно-фиолетовый цветок с аккуратными маленькими лепестками сидел у меня за ухом. Гелиотроп. Я повернулась, чтобы поблагодарить его за милый подарок, но он уже ушел.
Чонгук
Я никогда не был религиозным, но с тех пор, как переехал в Кастель-Амаро, ни разу не пропустил церковь.
Причина была далеко не чистой и благородной. Мне было плевать на проповедь или благословения. Я не шел туда, чтобы спасти свою грешную душу... Я был там по одной-единственной причине.
Из-за нее.
Как только я поселился в конюшне терракотовой виллы на краю городской площади, то понял, что Альфредо Манобан оказался намного хитрее, чем я мог представить, в своем стремлении держать дочь подальше от меня. Я был не в силах увидеть ее, если только Лалиса сама не искала меня.
Она была либо на занятиях, либо с репетитором, либо со своим парнем. Томмазо Конти. Я никогда не ненавидел другого мужчину так сильно, как этого ублюдка. Он проводил бесконечные часы с Лисой в ее комнате за закрытой дверью, что приводило меня в ярость. Однажды я пробрался туда, чтобы проверить, и услышал тихий шепот их голосов сквозь дерево.
Тот факт, что Альфредо Манобан позволял Конти, этому богатому, заносчивому ублюдку, находиться в комнате Лисы, наедине с его драгоценной дочерью, в то время как он изо всех сил старался, чтобы наши с ней пути никогда не пересекались, выводил меня из себя.
Конечно, я знал, что для Манобан я всего лишь бездомная уличная крыса, но я не был опасен. Я бы никогда не причинил Лисе вреда. Я просто хотел увидеть ее.
Так что я начал ходить в церковь.
Она всегда стояла в первом ряду с отцом. По воскресеньям здесь было полно народу.
В таком городке, как Кастель-Амаро, мало что происходило. Добросовестные фермеры работали в полях, матери сидели дома с детьми, местный священник проводил воскресные службы, а отец Лисы, добропорядочный гражданин, вел единоличную войну против местной мафии. Хотя на самом деле это была ложь: он прогибался под Сальваторе Де Санктисом и беззастенчиво принимал любые взятки. Конечно, то, что происходило за закрытыми дверьми, никого не касалось. Кастель-Амаро любил притворяться безупречно чистым и благочестивым снаружи, но у него, как и у любого другого места, были свои секреты.
В Кастель-Амаро люди любили думать, что точно знают, где находятся их дети, даже если это было не совсем так. Мальчики должны быть сильными и немногословными, а девочки — тихими и послушными. Молодое поколение должно уважать старших, никогда не повышать голос, мыть руки перед едой и держать свои мысли при себе.
Но только не Лалиса Манобан. Она была экзотической птицей, порхающей по старой вилле. Ее смех был громким, и никто не просил ее замолчать. Она высказывала свое мнение, а персонал просто кивал. Отец с терпением слушал ее рассуждения, а после целовал в лоб. Лалиса отличалась от всех других девушек в деревне.
Она была волшебной.
Говорят, что в жизни бывают переломные моменты, которые можно распознать, только оглянувшись назад.
Для меня это был день рождения моей сестры, которую я поклялся защищать и опекать до конца своих дней. День, когда моего отца арестовали — последний раз, когда я его видел. День, когда я украл бумажник у Ренато Де Санктиса.
Затем был день, когда я заметил, как Лалиса смотрит на меня через проход в церкви, пока пылинки медленно парили в лучах солнца между нами. Еще один переломный момент.
Судьбоносное событие.
Пробуждение.
Она встретила мой скучающий взгляд, ее большие карие глаза сияли весельем и игривостью, чего я не наблюдал раньше, особенно в церкви. Разумеется, я уже заглядывался на нее. Мужчина не мог не заметить такую красоту. Она расхаживала по дому во всевозможных откровенных нарядах и незаконченных дизайнерских творениях. Я украдкой наблюдал за ней и бережно хранил эти запретные воспоминания. Но такая женщина, как она, не нуждалась в головорезе вроде меня. Мы оба знали, что я собой представляю. И оба осознавали, что наша ценность в этом мире разительно отличается. Я был просто парнем с улицы; сын бандита-неудачника с нулевыми перспективами. Она же была совершенно другой. У нее была цель. Мир лежал у ее ног. И она заслуживала этого.
Но в тот день в церкви кое-что произошло. Переломный момент, который я никогда не забуду.
Она не сводила с меня глаз, пока священник совершал службу. Остальные в церкви послушно склонили головы в молитве, и оставили нас вдвоем в переполненной комнате. В те украденные минуты мы были единственными людьми на Земле.
Затем она высунула острый розовый язычок, закатила глаза, как будто умирала под слова «Отче Наш», и вырвала из моей одинокой груди хриплый смешок.
И вот так, я влюбился.