чудовище
Ночь тянулась мучительно долго, принося с собой лишь новые тени и беспокойство. Для Насти она стала агонией, сотканной из обрывков ужаса прошедшего дня. Каждая мышца ныла, каждый вдох отдавался болью в истерзанном теле. Сквозь полудрему, на грани сознания, снова и снова всплывали образы: маски, грубые руки, ощущение беспомощности и тот неясный силуэт, так пугающе напоминающий кого-то знакомого. Слезы, пролитые вчера, высохли, оставив на лице лишь соляные дорожки, но новые наворачивались на глаза при каждом воспоминании. Она лежала, свернувшись калачиком, пытаясь спрятаться от мира, от себя самой, от этого кошмара, который, казалось, никогда не закончится. Ее телефон, который Женя так отчаянно пытался найти, лежал где-то дома, забытый, разряженный, заброшенный в спешке и панике. Эта маленькая тупая точка на карте – ее дом – продолжала показывать одно и то же место, надежно скрывая ее от любого, кто мог бы ее искать.
В то же время, в другом конце города, Иван Злобин, готовый к любому действию, провел бессмысленный вечер. Его наказание от Надежды Семеновны было самым изощренным из всех возможных – часы, проведенные за перебиранием документов. Десятки, сотни отчетов, протоколов, сводок – все это проплывало перед его глазами, вызывая глухое раздражение и зуд в пальцах, привыкших к оружию, а не к перу. Он, человек действия, был прикован к стулу, и каждый скрип ручки по бумаге казался насмешкой. Но он терпел. Злобин умел ждать, когда придет его час.
А что до Евгения Бокова? Думаете, он не вспоминал про Настю? Конечно, вспоминал! Ее образ, ее хрупкость, ее взгляд, полный ужаса, не отпускали его ни на минуту. Он пытался дозвониться ей снова и снова, набирал ее номер, пока пальцы не начинали болеть. Он пытался вычислить ее по геопозиции, взламывал системы, использовал все доступные ресурсы, но каждый раз эта тупая точка на карте показывала одно и то же место – ее дом. Его мозг лихорадочно перебирал варианты: может, она просто дома, обиженная и спрятавшаяся от мира? Может, с ней все в порядке? Но интуиция кричала, что это не так. Холодный пот прошибал его всякий раз, когда он вспоминал ее последние слова, ее искаженное страхом лицо. Он знал: что-то произошло. И это знание давило, как многотонная плита.
***
Утро принесло с собой лишь углубление тревоги. Евгений, Надежда и Иван Злобин, уже переодетые в свои форменные костюмы, быстро двигались по стерильным коридорам городской больницы. Воздух здесь был пропитан запахом антисептика, тишина прерывалась лишь шарканьем шагов и приглушенными голосами врачей. Атмосфера была странной – смесью надежды и отчаяния, обыденности и чрезвычайной ситуации.
Главврач, пожилой мужчина с усталыми глазами и глубокими морщинами вокруг рта, встретил их в своем кабинете. Его руки были сложены на груди, а взгляд выражал смесь профессиональной отстраненности и легкого раздражения от раннего визита полицейских.
- Итак, господа, – начал он, кивнув на Живого, чье имя уже стало притчей во языцех в их кругах,
– по поводу вашего… сотрудника. Выстрел был в области ключицы, задеты мягкие ткани, но артерия не повреждена, кость тоже цела. Очень, очень повезло. Кровь потерял, но немного. Сейчас стабилен. Ничего серьезного. Могу сказать, что все обошлось. Проснется через пару часов, когда действие наркоза закончится.
Евгений и Надежда обменялись взглядами облегчения, но Злобин оставался хмур. Его взгляд был направлен куда-то сквозь стену, словно он уже видел следующий шаг, следующий виток событий.
-Спасибо, доктор, – произнесла Надежда, кивнув.
– Нам нужно будет с ним поговорить, как только он будет в состоянии.
- Конечно, конечно, – ответил главврач, отмахнувшись.
– Он на пути в палату интенсивной терапии, для наблюдения. Пока без сознания.
Они вышли из кабинета главврача, и как раз в этот момент, по коридору, мимо них, медсестры катили каталку. На каталке, бледный и неподвижный, с закрытыми глазами и интубационной трубкой во рту, лежал Живой. Его тело было прикрыто простыней, но его лицо, хоть и безмятежное от действия наркоза, было безошибочно узнаваемо.
Именно в этот момент, в одной из палат, расположенных вдоль этого же коридора, за полузакрытой дверью, одна из выживших жертв предположительного «цепочного насильника-убийцы» смотрела в окно. Ей было лет двадцать пять, ее лицо было исхудавшим, а глаза, обычно наполненные страхом, сейчас были пусты. Она была одной и единственной, кому удалось выжить после встречи с тем чудовищем, что терроризировало город. Ее тело еще помнило удары, ее разум – боль и унижение, но ее память была фрагментарной, словно кто-то вырвал из нее самые страшные куски. Она лежала, уставившись в тусклое серое небо за окном, ее взгляд был отрешенным.
Внезапно ее глаза сфокусировались на происходящем в коридоре. Она увидела троих мужчин в форме, а затем – каталку. И на ней – тело. Бледное, неподвижное. И мужчины в белых халатах, склонившиеся над ним. Эта картина, сочетание белых халатов, бесчувственного тела и мелькнувшей в проеме двери формы полицейских – все это стало триггером. Воспоминания, которые ее мозг так отчаянно пытался заблокировать, вдруг хлынули потоком. Не конкретные образы, а ощущения: холод стали, резкий запах хлороформа, прикосновения, боль, унижение, смех. Она не могла понять, почему эта сцена так сильно ее задела, но что-то в ней кричало о боли, о страдании, о конце.
Девушка впала в истерику. Ее тело затряслось, из груди вырвался пронзительный, надрывный крик, полный отчаяния и ужаса. Она начала биться в постели, пытаясь отползти от окна, от этих образов, которые преследовали ее во сне и наяву. Медсестры тут же подбежали, их лица выражали тревогу. Она не могла говорить, лишь мычала, указывая дрожащей рукой на коридор, на исчезающую каталку, на мелькнувших полицейских. Ей вкололи капельницу с сильнодействующим успокоительным. Вены набухли, лекарство быстро подействовало. Ее крики сменились тяжелым дыханием, тело обмякло, и она уснула, провалившись в спасительное забытье, ее кошмары на время отступили.
***
Евгений, Надежда и Злобин уже сидели в своей машине, направляясь обратно в отдел. Напряжение в воздухе было осязаемым. Каждый из них понимал, что ситуация с Живым гораздо сложнее, чем просто подстреленный подозреваемый.
- Ну не мог же это быть Живой, – первым нарушил молчание Боков, его голос был задумчивым.
– Он ведь… он наш, хотя и со своими тараканами. Но чтобы насильник или убийца… хотя… - Он потер подбородок, его взгляд затуманился.
– Он ведь часто пропадал на работе. Не объяснял, куда девается. И смысл ему тогда было воровать и бегствовать с нашими ДНК? Если он насильник, зачем ему наши отпечатки? Это не сходится.
Надежда, сидевшая на пассажирском сиденье, повернулась к Злобину, который молча вел машину, его пальцы крепко сжимали руль.
- Не знаю… Ваня, что думаешь? – ее голос был спокойным, но в нем чувствовалась просьба о его, обычно неортодоксальном, мнении.
Злобин чуть усмехнулся, его губы растянулись в тонкой, едва заметной ухмылке.
- Ну, может, это кто-то из медиков? – он говорил медленно, обдумывая каждое слово.
– Может, это водитель скорой, тот, кто завозил Живого в здание, или санитар? Или кто-то из его подельников, кто был в больнице, чтобы добить его, и случайно пересекся с той жертвой? Всякое может быть. Мир полон сюрпризов, Надежда Семеновна. И подонков, которые умеют хорошо прятаться. - Он пожал плечами, его взгляд был прикован к дороге.
Боков резко выпрямился, его глаза загорелись решимостью.
- Надо вытрепать всё у Живого. Он не скроет правду.
Ваня посмотрел на него в зеркало заднего вида, его брови нахмурились.
- Почему? – спросил он, в его голосе прозвучало недоумение.
Евгений повернулся к нему, его взгляд был серьезен и проницателен, взгляд человека, который видел слишком много зла.
-Когда зла много становится, оно вырывается наружу с огромной силой. Его невозможно скрыть, оно разъедает изнутри. И он этого не сделает. Или сам расскажет, или оно выйдет наружу через его действия. - Боков сделал паузу, его голос стал жестче.
– Мы дадим ему такую возможность. Дадим ему сломаться. Он не сможет это скрывать вечно. Никто не может.
Слова Бокова повисли в воздухе, тяжелые и пророческие. Надежда лишь кивнула, в ее глазах читалось понимание. Злобин, хоть и выглядел скептиком, тоже ничего не сказал. Они поняли друг друга.
Машина резко затормозила у входа в полицейский участок. Все трое, охваченные единым порывом, рынулись в отдел, готовые к дальнейшим действиям. Впереди маячило расследование, которое могло изменить все их представления о происходящем.
***
Настя не знала, сколько времени прошло. Часы, возможно, дни – она потеряла счет. Ее тело превратилось в сплошную ноющую боль. Руки были вывернуты и прикованы к чему-то за спиной, металлические наручники врезались в кожу, вызывая пульсирующую боль и оставляя кровоточащие ссадины. Ноги были ватными, словно переломанными, каждое движение отдавалось дикой агонией. Она лежала на холодном, сыром полу, в этой же проклятой подсобке, которая теперь казалась ей вечной тюрьмой.
Ее день начался не с солнечных лучей, не с поцелуя Жени, о котором она так тосковала. Он начался с резкого, пронзительного крика, разрывавшего тишину подвала.
- Вставай, сука, живо!
Дверь распахнулась, впуская полоску тусклого света и холодный воздух. В проеме появились две тени. Первый мужчина – высокий, широкоплечий, с тем же грубым голосом, что и раньше. Второй… Второй был тем, кого она знала. Но он был совсем не таким. Его лицо было скрыто полутьмой, но она чувствовала его присутствие, его ауру, которая теперь была наполнена чем-то чуждым, темным, жестоким. Она пыталась понять, кто это, но сознание отказывалось воспринимать увиденное. Это был не тот человек, которого она знала.
Попытавшись встать, Настя не смогла. Кровоточащие руки, ватные, переломанные ноги – тело не слушалось. Она зашипела от боли, пытаясь оттолкнуться, но лишь беспомощно рухнула обратно.
В ответ на ее попытку, в живот прилетел сокрушительный удар мужским кулаком. Затем последовала обжигающая пощечина, от которой голова запрокинулась, а в глазах потемнело. Металлический привкус крови снова появился во рту.
- Да тебя убить, тварь, мало! – вырвалось у одного из них, его голос был полон отвращения и ярости. Он замахнулся для нового удара, но второй мужчина, тот, кого она знала, вмешался, положив руку ему на плечо.
- Подожди. Бокова дождемся, и при нем ее и грохнем. А потом может и его..)
Улыбки растянулись на их лицах, жуткие и зловещие в полумраке подвала. Они еще пару минут поиздевались над девочкой – пинки по ногам, насмешки, угрозы, – а затем вышли прочь, оставив ее одну в этой холодной, мрачной тюрьме. Дверь захлопнулась с глухим стуком, погружая ее снова в кромешную тьму.
**************
Настя не знала, сколько времени с того момента прошло. Час, два, вечность? Отчаяние накрывало ее с головой, она задыхалась от слез, но больше не было сил даже плакать. Она просто лежала, дрожа, и ждала. Ждала своей участи.
И вот, снова – скрип двери. Она открывается, и в подвал проникает тусклый, но достаточный свет, чтобы разглядеть происходящее. Те же чертовы мужчины. Но на этот раз они ведут кого-то.
Она увидела его. Окровавленного Евгения. Его руки были связаны за спиной, одежда порвана и испачкана. Лицо было избито, но взгляд оставался усталым, холодным, почти отсутствующим. В нем не было паники, лишь какая-то мрачная решимость или смирение. Его садят напротив Насти, так близко, что она может почувствовать запах его крови и пота.
И тут же, к ее горлу приставили острый, холодный нож. Его лезвие мерцало в тусклом свете, и Настя почувствовала, как тонкая струйка тепла стекает по ее коже. Нож потихоньку начал окрашиваться в кровавый цвет. Ужас вновь сковал ее, но на этот раз он был направлен не только на себя, но и на него. На Женю. Ее защитника. Он тоже попал в их ловушку. И теперь им обоим предстояло узнать, что задумали эти чудовища.