Влюблённые не играют в хоккей

Совет для тех, кто не умеет пить: не пейте. Я же к своим советам редко прислушиваюсь, потому что тренеры не играют.

В кровати было тепло, сухо и пахло недавно постиранным бельём. Я с наслаждением просунула руку под подушку и зарылась в неё носом. Волосы трепал лёгкий ветерок из приоткрытого окна, по запаху — почти весенний.

Довольно усмехнувшись в полусне, я заёрзала на кровати и прислушалась к звукам из коридора. Интересно, который час, и проснулись ли уже остальные жители мужского общежития. До ушей донёсся тихий всхрапывающий звук. Будто почти сдохшую машину пытались осторожно завести, а она никак не поддавалась.

Повернув голову, я приоткрыла один глаз и уставилась на Лёху, спящего на раскладушке, завернувшись в мой плед, которым обычно я застилаю кровать. Взгляд заскользил выше, по украшенной постерами и фотографиями стене, по искусственной пальме с одним кокосом в углу и приоткрытой дверце шкафе, которому не дал закрыть рукав моей кофты. В сознании зашевелился какой-то важный вопрос, но я слишком сильно хотела спать, чтобы думать.

По ощущениям прошло ещё минут десять или двадцать, когда я снова открыла один глаз и посмотрела на по-прежнему спящего друга. Почему он в моём пледе? Я же не брала его с собой в общагу.

И тут до меня наконец дошло — это не Лёшина комната в общежитии, а моя собственная. Плакаты вешала я сама, пальму увидела на распродаже в гипермаркете, а кофта, торчащая из шкафа, бессовестно стырена у матери. Проснувшись окончательно, я села и обвела стены мутным взглядом. Точно, теперь никаких сомнений — я дома.

Прижав пальцы к вискам, я попыталась вспомнить, как тут оказалась, да ещё и с Лёхой.

Воспоминания завертелись в голове, словно только и ждали, чтобы о себе напомнить. Клуб, драка, Кисляк, которому позвонил Лёха, дорога до частного сектора и... поцелуй в щёку. Тяжело вздохнув, я потёрла складку на лбу, прогоняя вместе с ней алкогольный дурман из головы. Отлично погуляли, надолго запомнится.

Затылок ещё ныл, после удара, как и переносица. Я ощупала нос, но он, кажется, не сломан и даже не распух. Так, лёгкий дискомфорт. Слабый удар у того парня — будь я трезвая, даже не отключилась бы.

Покосившись в сторону раскладушки, я затеребила край одеяла. Получается, Кисляк вчера забрал нас, двух алкашей, из клуба, а затем отвёз домой, потому что в общежитие мы бы никак не вернулись. Совершенно не помню, как зашла домой и, тем более, как поднялась по ступеням на второй этаж.

Я ждала, что следом за воспоминаниями накатит стыд от того, что Кисляк видел меня в таком состоянии, да и вела я себя не как английская леди, но его нет. Мне точно не стыдно, а, увидев перед глазами удивлённое лицо парня, когда я спросила про дрыгающиеся сиськи, я и вовсе чуть не засмеялась в голос. Легко же, однако, его дезориентировать, надо попробовать ещё раз, это весело.

После шотов «Смерть шахтёра» на утро мне, к счастью, не было плохо. Лишь слегка кружилась голова, зато в горло словно насыпали угольный песок — сухо так, что аж больно глотать. Оставив друга трезветь и досыпать, я поспешно сменила выходное платье с колготками на домашнюю одежду и спустилась вниз. Кажется, сегодня у мамы не было смены, потому что из кухни тянулся сладкий аромат сырников. Как я люблю — побольше ванили и хрустящей корочки на боках.

Мама стояла у плиты, держа в руке миску с тестом. Окно стояло нараспашку, несмотря на конец января, а на подоконнике играл старый радиоприёмник, вещавший о погоде. Он достался нам от прежних хозяев, но у мамы не поднялась рука выкинуть его. Радио напоминало ей о её детстве, а порой мама была очень сентиментальной.

Моих шагов она не услышала, снимая со сковороды очередной сырник и укладывая его на тарелку, застеленную бумажным полотенцем, чтобы оставалось меньше жира. Я негромко кашлянула, привлекая внимание, и мама, обернувшись, расплылась в улыбке, которую я давно не видела. Кивнув на чайник, она сказала:

— Только что вскипел, наливай. Будешь чай или кофе? Есть, кстати, и какао, я вчера купила.

Кажется, меня сейчас хватит инфаркт. В этом доме никто, кроме меня не пьёт какао, поэтому порошок никогда не входит в список необходимых покупок. Я едва сдержала рвущийся наружу всхлип и кивнула.

Краем глаза я наблюдала за тем, как мама готовит завтрак, пока наводила порошок с кипятком. Этим утром она казалась расслабленной, даже не злилась и не кричала из-за того, что я вернулась домой пьяная, так ещё и не одна. Ни единой эмоции, предвещающей скандал. А в последнее время я привыкла их выискивать заранее, чтобы знать, в какой момент ретироваться.

— Не злишься? — наконец решилась спросить я, присев на табуретку.

— На что? — отозвалась мама, выкладывая на сковороду тесто.

— За то, что случилось до этого, и как я вернулась ночью домой.

— Поверь, — хмыкнула она. — Я возвращалась в домой, будучи в стельку пьяной, когда была младше тебя. Твоя бабушка колотила меня за это ремнём, и я помню, как было обидно. Так что нет, я не злюсь. Главное, чтобы это не вошло у тебя в привычку.

Я не увидела на кухне ни намёка на алкоголь. Значит, мама сегодня трезвая. И удивительно добрая.

— Кто был тот парень, что привёз вас? — поинтересовалась она, как бы невзначай.

— А что, он не представился?

— Представился. — Отложив лопатку в сторону, мама развернулась и оперлась поясницей на кухонную тумбу. — «Андрей Кисляк, друг Майи. Будущий адвокат. Госпожа Ежова, прошу не волноваться, если вашей дочери придёт повестка в суд, я её отмажу. Скорее всего прокурором будет мой отец, так что мы договоримся». Забавный молодой человек.

— М-да, — протянула я и, сделав глоток какао, усмехнулась. — Весьма забавный.

— Надеюсь, он просто пошутил? — прищурившись, спросила мама. — Ну, про повестку.

— Конечно, — отмахнулась я. — Он забавный, но не очень умный. Оттого и юмор такой.

— Где вы познакомились? Он, кажется, старше тебя. Он тебе нравится? — посыпались вопросы на мою голову. — А ты ему? Хотя, очевидно, что нравишься. Пьяную вдрабадан барышню дотащат до спальни и не разденут только из личной симпатии.

— Ма-ам, — простонала я, чувствуя, как от её вопросов краснеют щёки, — он просто друг, ясно? Играет в хоккейном клубе «Медведи». Там и познакомились.

— Хоккеист, значит, — задумчиво протянула мама, и на её лице промелькнула знакомая гримаса неприязни. — И что, хороший?

— Игру я ещё не видела, но вроде ничего, — пожала я плечами и решила переменить тему: — Сырники уже можно есть? Я сейчас умру от голода.

— Ой, точно, — спохватилась мама и принялась выставлять на столе завтрак. — Давно их не готовила, надеюсь, съедобно.

Точно съедобно, потому что я за минуту съела сразу два и едва не подавилась, запивая какао. Мама поглядывала на меня через плечо и усмехнулась, когда я, зажмурившись, закашлялась.

— Не жадничай и ешь спокойно. Никто не отберёт.

— Я просто очень голодная, — ответила я с набитым ртом. — Кажется, будто вечность не ела.

— Нормально хоть питалась в последние дни?

Мама не смотрела на меня, когда задала этот вопрос. Ей было неловко, как и мне, обсуждать мой уход из дома.

— Да, я готовила на кухне в общаге и молилась, чтобы в лапше не попался рыжий и усатый кусок мяса.

Плечи мамы дрогнули от отвращения. Заправив прядь за ухо, она сняла последний сырник и отодвинула сковороду с горячей конфорки. Её движения были плавными и спокойными, что в последнее время было редкостью. Мама постоянно нервничала из-за работы и наших с Фаиной конфликтов. За дни отсутствия она успела выдохнуть, а мне не хотелось портить этот момент умиротворения.

Но, словно почувствовав неладное, на кухню заявилась Фаина. Заметив меня, она вопросительно вскинула брови и, вращая колёса коляски, медленно подъехала к столу. Бросив взгляд на тарелку с сырниками, сестра подняла глаза на маму и недовольно сказала:

— Я же говорила, что хочу на завтрак яйца с беконом. Ты чё за хрень сделала?

Плечи мамы снова дрогнули, на этот раз от испуга. Но она быстро взяла себя в руки и спокойным тоном ответила:

— Майя любит сырники, поэтому я их и приготовила. А тебе нельзя жареный бекон. Не с твоим холестерином.

— Чего? — нахмурилась Фаина и вцепилась в край стола жирными сарделичьими пальцами. — Бухать она тоже любит, чё тогда на столе нет водки и рюмки?

Изогнув бровь, я покосилась на хамку, дёрнув верхней губой. Удивительно, за дни отсутствия я успела забыть, насколько отвратительной может быть моя старшая сестра. Кажется мне или нет, но за это время она будто стала ещё шире.

Вместо того чтобы расплыться перед Фаиной лужицей и бросится готовить новый завтрак, мама вдруг сняла фартук, бросила его на стол и, стянув резинку с волос, холодно ответила:

— Хочешь яичницу с беконом? Встань и приготовь.

У меня отвисла челюсть. У Фаси тоже. В последний раз я слышала подобное пять лет назад. С тех пор, как мне исполнилось тринадцать, мама никогда ни в чём не отказывала старшему ребёнку. Есть, чему удивиться.

— Чё? — ошалело выпалила Фаина. — С хрена ли?

— Выбирай выражения, — осадила её мама. — Ты не с прислугой говоришь, а с матерью, в чьём доме живёшь. Имей уважения.

— Но... — Фаина осеклась и бросила на меня полный гнева взгляд, будто это я подсказывала маме, что говорить. — Ты знаешь, что я не могу! Мне тяжело ходить!

Сестра громко всхлипнула, и по её круглой щеке покатилась одинокая крупная слеза. Она заломила руки, глядя на маму затравленным щенком.

— Тогда худей, — не прогнулась под актрису мама, скрестив руки на груди. — Я не буду жить вечно, и у меня работа. Майя учится, теперь работает, и у неё есть своя жизнь. С тобой больше никто не будет нянчиться. Так что, вперёд и с песней. Не нравится? Бога ради, мне коллега дал телефон учреждения, которое занимается реабилитацией людей с крайней степенью ожирения.

Я сплю. Я точно сплю. Никогда — никогда! — мама не говорила подобного. Она несла Фаину, как свой тяжкий крест. Винила себя в произошедшем и оправдывала старшую дочь абсолютно во всём. Что бы ни сделала Фася, мать всегда была на её стороне. И что я сейчас вижу? Мама наконец дала отпор тридцатилетней разжиревшей абьюзерше.

Едва сдержалась, чтобы не зааплодировать, и ограничилась лишь ехидным взглядом, брошенным в сторону Фаины. Она его поймала и так громко скрипнула зубами, будто представила, что вгрызается ими мне в шею. Я только усмехнулась в ответ. Всё, Фасечка, добро пожаловать во взрослую жизнь, ты засиделась у мамы на шее.

— Предлагаешь лечь в приют для толстых? — процедила сестра, буравя мать маленькими поросячьими глазками. — Чтобы они меня там убили?

— Ты убьёшь себя раньше, — не дрогнула мама. — У тебя анализы критические, проблемы с костями и органами. Ты уже пережила один микроинфаркт, хочешь ещё? Тебе тридцать лет, Фася, возьмись уже за голову.

— Ах так, значит? — прищурившись, прошипела Фаина, и от её тона по спине побежали нехорошие мурашки. — Во мне всё дело, да? Не в том, что твой бывший муженёк избил меня до полусмерти?

Мама дёрнулась, как от пощёчины. Любое напоминание о том времени, её последнем и единственном браке и всём том пережитом нами ужасе вызывает в ней страх и боль. И Фаина знает, как давить на мать, поэтому не стала останавливаться. Нет ничего проще, чем манипулировать чувством вины.

— Мне ни один психолог не помог избавиться от этой травмы, — кипела Фася. — Я каждую ночь засыпаю и вижу его с разбитыми кулаками перед моим лицом. И всё из-за тебя. Из-за тебя моя жизнь пошла крахом, потому что мужик тебе был дороже дочери.

Гнев поднялся во мне, подобно чудовищу, и расправил крылья. Фаина забыла упомянуть, что кровавые костяшки у отчима были после того, как он сперва избил меня, сломав рёбра и отбив почку. Сперва он меня загнал в угол и превратил тело тринадцатилетней девочки в кусок мяса. Фаину же отчим успел только ударить кулаком в лицо прежде, чем в квартиру вломилась полиция, вызванная неравнодушными соседями. Но главной жертвой в этой семье всегда была она. Мне было тринадцать, ей двадцать пять. И я, в отличие от неё, пыталась дать отпор.

Я ждала, что мама снова сникнет, расплачется и бросится к ногам старшей, но она этого не сделала. Её зрачки превратились в две точки, а губы сжались в тонкую полоску, с лица сошла вся краска. Но она не дрогнула перед натиском. Впервые в жизни.

— И я просила за это прощение. Не один и не два раза. Мне до конца жизни жить с этим. Но я ничего не могу изменить. Майя тогда тоже пострадала, а она была ещё ребёнком. — Взгляд мамы метнулся ко мне и заметно потеплел. Но стоило ей вновь посмотреть на красную от гнева Фаину, как он снова стал ледяным. — Майя, в отличие от тебя, не упивается жалостью к себе и не манипулирует этим. Она выросла и живёт дальше.

— Я не она, — отрезала Фаина таким тоном, словно говорит не о младшей сестре, а о самом отчиме. — Не смей нас сравнивать. Майе всегда было на всё насрать. По-любому в отца такая — конченая. Семеро выебут, а ей всё нипочём будет.

Я резко вскочила на ноги, и табуретка опрокинулась на пол привычным движением. Я заорала:

— Рот закрой, свинья недожаренная! Ты просто мразь! Не уважаешь ни меня, ни маму! Да если мы оставим тебя, ты сдохнешь! Никому ты не нужна, кроме нас! Как можно настолько не любить и не ценить свою семью?! У тебя ни мужа, ни детей, ни друзей, но считаешь, что в этом виноваты все вокруг! Боже, ты просто ублюдошная, Фаина.

Я сдулась, как шарик. Утро началось так хорошо, но это хорошее не может длиться вечность, потому что в этом доме живёт Фаина. Вот, почему я сбежала в общагу — не могу жить со старшей сестрой на одной территории. В ней нет ничего человеческого, ни капли сострадания и любви к ближним. Она свято уверена, что мы никуда от неё не денемся, и я уже молюсь на тот день, когда вселенная даст наконец пощёчину Фаине.

— Немедленно извинись, — процедила мама, и у меня на глазах навернулись слёзы.

Опять извиняться должна я. Фаина первой оскорбила меня, постоянно так делает, но прощения всегда нужно просить мне. Потому что я младшая, а она несчастная.

Я развернулась на пятках к маме, и волосы резко хлестнули меня по лицу. От них всё ещё пахло алкоголем и сиропом. Хотелось плакать.

Но мама смотрела не на меня. Её немигающий взгляд уставился на Фаину.

— Немедленно извинись, — повторила она чётко и медленно, — перед младшей сестрой.

Глаза Фаины впервые стали такими большими и круглыми. Она выпучилась на мать, и её рот приоткрылся от шока.

— Чё? — спросила она, глупо моргая. — Я? Перед ней?

— Да, — отчеканила мама. — Немедленно извинись или можешь прямо сейчас искать себе новое жильё.

Моё тело застыло на месте. Мама впервые заступилась за меня перед Фаиной. И не просто заступилась, а поставила ультиматум. Я повернулась к Фаине, чтобы застать на её блестящем от жира и пота лице гримасу отвращения.

— Ни за что, — процедила она. — И извиняться не буду, и никуда не съеду. Я инвалид, ты не можешь меня выгнать.

Вцепившись в колёса кресла, она развернулась ко мне и медленно стала надвигаться. Я опасливо отступила. Ещё на шаг и ещё, пока не упёрлась спиной в стену.

— Ты, — прошипела Фаина, как змеюка. — Как же я тебя ненавижу. Дни без твоей рожи в этом доме были самыми прекрасными за последние пять лет. Возомнила о себе, хер знает что. Напиваешься, раздвигаешь перед всеми ноги, приводишь мужиков сюда, словно это бордель, а перед людьми строишь из себя пай-девочку. Уродливая сука без капли мозгов.

Я сглотнула.

Слова Фаины всегда задевали меня лишь потому, что она их произносила. Потому что старшая сестра оскорбляла меня. Я знаю, что умная. Может, я не знаю принцип работы адронного коллайдера, не смогу назвать полное число Пи и постоянно забываю, какая планета ближе всего к Солнцу, но я точно не тупая. Я предприимчивая, находчивая и умею выкручиваться даже из безвыходных ситуаций. Во мне достаточно мозгов, чтобы разобраться в теме, если я приложу усилия.

И я не уродка. У меня симпатичное лицо, я умею краситься, красиво одеваться и преподносить себя в обществе. А рядом с Фаиной красавицей покажется любая дурнушка, которую можно обнять за талию целиком.

Говоря обо мне, сестра всегда имеет в виду себя.

Вскинув подбородок, я скрестила руки на груди и нарочито спокойно ответила:

— Ничего из того, что ты назвала, не относится ко мне. Прежде чем рассуждать о моей красоте, взгляни в зеркало. Если, конечно, найдёшь достаточно большое, чтобы отразиться в нём целиком.

Захрипев, Фася рванула вперёд, намереваясь задавить меня коляской, но я оказалась быстрее — отскочила в сторону, и Фаина врезалась в раздвижную дверь. Стекла чудом выдержали удар, громко зазвенев.

— Немедленно прекрати! — крикнула мама, когда сестра попыталась повторить попытку наезда, и бросилась ей наперерез. Её нога ловко щёлкнула педалью под колесом, блокируя коляску. — Ведёшь себя отвратительно!

Фася зарычала, пытаясь дотянуться до педали, но не смогла — складки на животе и огромная грудь не позволили ей согнуться пополам. И тогда она по-настоящему заорала:

— Да пошли вы обе нахуй! Дуры, блять! — Вскинув руку, она ткнула в меня пальцем. — Думаешь, тебе что-то светит с этим Кисляком, а?! Я посмотрела, кто он такой, в интернете! Да такие парни в жизни не поведутся на такую пизду, как ты, понятно?! Только папочка прокурор узнает, с кем связался его сын, ты полетишь нахуй!

Фаина начала нести бессвязные бред — ею овладело самое натуральное бешенство. Она неистово дёргалась в коляске, рискуя распластаться на полу, била кулаком по стене, заставляя весь дом содрогаться, и брызгала ядом вместе со слюной. От этих визгов разболелась голова. Но я не сводила взгляда с обезумевшей сестры, впервые спрятавшись за спиной мамы.

Мать молчала, уставившись на бушующую истерику. Молчала и ничего не делала. Не бросалась наливать ей капли, не корила меня за то, что я довела сестру, не бежала вызывать скорую. Впервые мама была на моей стороне — целиком и полностью.

Проклятья, оскорбления, унижения сыпались изо рта Фаины, как картошка из дырявого мешка. Её крик перешёл в ультразвук. Грудь сестры широко вздымалась, по красному лицу стекали крупные капли пота, на серой футболке расплылись огромные тёмные пятна. А я едва держалась, чтобы не схватиться за нож. В ушах гремел пульс, а в груди растекалась такая ненависть, что чернота застилала зрение. Я раньше думала, что ненавижу сестру, но нет. Ещё никогда я ненавидела её настолько сильно, как сейчас. Фаина перешла все мыслимые и немыслимые границы, намереваясь уничтожить меня. Но я прожила с ней бок о бок много лет, и сломать она меня сможет только в том случае, если сядет на хребет.

Заткнуть Фаину смогла только музыка. Она неожиданно и на полную громкость загремела со стороны улицы. Фася поперхнулась собственным криком, и мы втроём повернулись к открытому окну. Песня была мне знакома, но я не могла так быстро сообразить, кто её поёт.

Мама первая пересекла кухню и, отодвинув занавески, выглянула наружу. Секунды две, и она повернулась ко мне.

— Кажется, это к тебе. Будущий адвокат.

Мои брови взметнулись. Как Кисляк вовремя, мне точно нужна защита после того, как я зарежу на сало одну очень крупную свинью.

Сжав кулаки, чтобы и впрямь не наброситься на резко заткнувшуюся Фасю, я приблизилась к маме и через щели в заборе разглядела серебристую ауди. Из её колонок гремела музыка настолько сильно, что рядом колыхался воздух. Недовольно цокнув языком, я поспешила на улицу.

Кисляк стоял у машины с распахнутой дверцей, сложив руки на груди и скрестив ноги в щиколотках. Когда за мной захлопнулась дверь дома, я наконец поняла, что это за песня, и не сдержалась от того, чтобы закатить глаза.

Надо скорее выключить музыку, пока к нашей калитке не пришли все соседи с вилами и топорами. Хоть уже и не раннее утро, орать и врубать музон могут только местные алкаши — к ним ни у кого никогда нет претензий. А Кисляк может доиграться и вернуться в город с разбитым лобовым стеклом и с фингалом под глазом.

Завидев меня, Андрей расплылся в ухмылке и раскинул в стороны руки, принявшись подтанцовывать под припев.

— Я уже пьяный, я уже валюсь с ног! Упал на пол, ну не мани меня танцпол!

Толкнув калитку, я вышла на дорогу и, скрестив руки на груди, уставилась на парня. По его виду не скажешь, что он полночи катался по городу из-за двух пьяниц. Лицо свежее, щёки гладко выбритые, одежда новая, и от него даже на расстоянии разит дорогим парфюмом. Вкусно, конечно. Этот чертила умеет себя преподносить.

Но сейчас он больше похож на клоуна. Так откровенно троллить меня песней — кажется, наши отношения вышли на новый уровень. Но, я хотя бы забыла про сестру.

Кисляк не исполнял никаких сложных танцевальных движений, лишь запрокинул голову и, расплывшись в довольной ухмылке, качал плечами в такт песне. Я украдкой покосилась на его грудь, выглядывающую из-под распахнутой куртки. Ну а что, вдруг он решил похвастаться своим новым навыком — дрыганье сисьсками.

— Я уже пьяный, — орал он, — я уже валюсь с ног! Упал на пол, ну не мани, ну не мани-и меня танцпо-ол!

Закатив глаза и выпятив губы, я быстрым шагом, прямо в тапках по снегу, обошла машину и, наполовину провалившись в открытое окно с водительской стороны, оборвала братьев Гаязовых на полуслове. Однако это не помешало Кисляку продолжить петь, надрывая горло:

— Обнимаешь мои плечи, эти речи ни к чему! Просто улыбайся, детка, с музыкой не пропаду! Я уже пьяный, я уже валюсь с ног! Упал на пол, ну не мани меня танцпол!

Он резко замолк и, шумно вздохнув, глубоко поклонился, будто и правда спел свою партию на сцене Большого театра. Я вяло зааплодировала, возвращаясь к калитке.

— Зря оборвала, там ещё припев был, — ухмыльнулся Кисляк, захлопывая пассажирскую дверь. — Хочешь сказать, не оценила?

— Такое старьё, — фыркнула я, — уже фиг знает сколько, не играет в клубах.

— А зря, — с притворной грустью вздохнул парень, облокачиваясь на крышу машины, сияющей неприличной чистотой на фоне полуразваленного соседского забора по ту сторону дороги, — золотое было время.

— Ты чего приехал?

— Как чего? — нахмурился Андрей. — За своим «спасибо». Ну, и убедиться, что ты выжила. Мой отец бы придушил меня, заявись я в таком состоянии домой. Так ещё и не на своих ногах.

Я усмехнулась. Пока мне трудно было представить Кисляка пьяным. Нужно обязательно его споить, чтобы насладиться этим зрелищем.

— Спасибо я сказала ещё вчера.

— Так это за то, что я вас довёз. А за то, что затащил ваши туши на второй этаж? Ты, конечно, Гном, но я ведь реально старался, чтобы ты не пересчитала головой все ступени.

Я недовольно прищёлкнула языком. Позёр.

Поклонившись в точности, как он, я запричитала:

— Спасибо тебе, барин! Благодарствую, что не бросил на улице, умирать в снегу и в лужах! Как бы ни вы, не видать мне этого прекрасного утра!

— Артистично, — похвалил меня парень. — Только над благодарным взглядом поработай. Ты чуть меня не испепелила на месте.

Вздохнув, я отбросила сарказм в сторону.

— Нет, правда. Спасибо. Я вырубилась в машине, а дальше ничего не помню. Если бы ты не забрал нас из клуба, мы с Лёхой ночевали бы в машине.

Гаденькая ухмылка на лице Кисляка сменилась улыбкой.

— Не за что. Ты как вообще? Похмелье мучает?

— Нет, — улыбнувшись, покачала головой я. — Голова немного болит, но в целом всё в порядке. Хотя я думала, что после «Смерти шахтёра» точно откинусь.

— Я даже не буду спрашивать, что это такое, — наиграно поёжился Андрей. Его взгляд метнулся поверх моего плеча в сторону дома. — Я так понял, мать на тебя наорала? Вчера она так не реагировала. Всю дорогу до твоей комнаты причитала, чтобы я тебя не уронил и не стукнул головой о косяк.

Его слова привели меня в замешательство. Серьёзно? С трудом верится. Хотя... это утро уже показало, что даже моя мама способна удивить.

Спрятав мысли в коробочку «подумать потом», я сконцентрировалась на лице Кисляка.

— Это не мама орала, а сестра.

Лицо парня вытянулось от удивления. Так и читалось, что у него на языке вертится масса вопросов. И он не удержался.

— Так это правда была сестра? Вау, я обескуражен, она... — Он осёкся и прищурился. — Стоп. Я могу шутить, или это запретная тема?

Фаина и правда была запретной для меня темой. О ней знал только Лёха, но вживую он никогда её не видел. Я тщательно прячу эту неприятную сторону моей семьи. Короче говоря, мне тупо стыдно за то, какая у меня старшая сестра.

Но меня раздирает любопытство. Что скажет Кисляк?

— Разрешаю пошутить, — вальяжно махнула я рукой, стараясь, чтобы не дрожал голос.

— У меня не одна шутка, — предупредил Кисляк.

— Уже умираю от нетерпения, — закатила я глаза.

— Скажи честно: вы ставите над ней эксперименты? — Он округлил глаза. — Сколько способен сожрать человек? Ей богу, когда я ночью затащил тебя в дом, а она выехала из комнаты на коляске, то натурально обосрался. Ты прикинь: темно, нихрена не видно, ты несёшь какой-то пьяный бред мне на ухо, а тут скрип и выплывает оно. — Парень поёжился. — Если Магомед не идёт к горе, то гора медленно выезжает к Магомеду.

Я не сдержалась и прыснула от смеха. Это было тупо и, наверное, совсем не смешно. Даже грубо. Но я всё равно рассмеялась, потому что представила это. Фаина способна напугать даже Кисляка.

— Пять лет назад она такой не была, — пожала я плечами, борясь с глупым хихиканьем.

— Я помню, в детстве были такие прикольные штуки — яйца, которые надо было держать в воде. Из них потом вылуплялись всякие динозавры и рептилии. Я одного такого забыл вытащить из вазы перед летним лагерем, а когда вернулся, он так распух, что превратился в гомункла. Вот о чём я подумал, когда увидел твою сестру. Вы совсем не похожи.

Мне оставалось лишь пожать плечами. Что тут скажешь? Защищать Фаину я точно не собиралась, отчитывая Кисляка за грубость, особенно после того, что случилось всего пять минут назад.

Заметив мой отстранённый взгляд, Андрей шагнул вперёд.

— Я тебя обидел? Слушай, извини, я...

— Нет, нет, — покачала я головой, натягивая на лицо ухмылку. — Меня это не обидело. Поверь, ты не знаешь, что я думаю о Фаине. Она настоящее чудовище, и дело вовсе не в её размерах.

Во взгляде Кисляка промелькнуло сочувствие, и я передёрнула плечами. Вот жалости точно не надо.

— У неё проблемы со здоровьем? — участливо поинтересовался парень.

— С головой, — беззлобно огрызнулась я. — Со здоровьем начались проблемы, лишь когда она начала расти вширь. Мама с ней долго боролась, но, кажется, сегодня сдалась. — Поняв, что мы зашли слишком далеко в обсуждении того, что мне неприятно, я решила перевести тему: — Так ты приехал только для того, чтобы убедиться, что меня не убила мать? Это можно было узнать и по телефону.

— Но по телефону не передашь это.

Кисляк ухмыльнулся, и мне стало легче, что я больше не вижу в его глазах сочувствия. Он подошёл к задней двери ауди и, распахнув её, вытащил упаковку... вишнёвой колы. Не просто упаковку, а целый кейс из полулитровых бутылок, обтянутых полиэтиленом. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что там их двенадцать штук.

Я вытаращилась на довольного собой и моей реакцией Кисляка.

— Это что, — с сомнением протянула я, — всё мне?

— Нет, — закатил глаза парень. — Купил себе, а привёз похвастаться. Проснись и не тупи.

Зажав тяжёлый кейс под боком, он смотрел на меня так, будто добыл по меньшей мере меч короля Артура. Впрочем, до меча мне не было никакого дела, а вот до вишнёвой колы... Глупо было скрывать радость, поэтому я её и не скрывала — запрыгала на месте, выбивая из-под тапок комья мокрого снега, и громко запищала.

— Офигеть! Это всё мне!

— Неприятно, конечно, видеть, что газировке ты радуешься больше, чем мне, — заворчал парень.

— Теперь я всегда буду рада тебя видеть! — с придыханием ответила я и, подавшись вперёд, обняла парня вместе с колой. — С ума сойти, всё мне!

Усмехнувшись, Кисляк похлопал меня по спине свободной рукой, а затем громко зашмыгал носом.

— От тебя пахнет ликёром и алкоголем. Лучше отодвинься, а то гайцы не поверят, что меня обнимала протрезвевшая благодарная девушка.

Назло его недовольному тону я только сильнее к нему прижалась и запрыгала на месте, толкая парня туда-сюда. Его грудь завибрировала от смеха, и я полными лёгкими вдохнула его парфюм. Необычный — фрукты и дерево. Я отчётливо чувствовала запах смородины и вместе с ней мускус. Падкая я на хорошие запахи, надеюсь, однажды буду зарабатывать достаточно, чтобы без слёз покупать дорогую парфюмерию.

— Чувак, какого хрена?

Знакомый голос раздался неподалёку, и я, недовольно фыркнув, отстранилась от Кисляка, глядя на приближающегося к машине парня. Заметив меня, Лёня удивлённо вскинул брови, а затем нахмурился, переводя взгляд с дорогой тачки на её хозяина и обратно.

— Какого хрена? — с ленивой усмешкой переспросил Андрей, удобнее перехватывая упаковку с бутылками. — Ты о чём-то конкретном или это риторический вопрос.

Я мельком оглядела Лёню. Он вышел на улицу в домашних протёртых трениках, из-под старой ментовской куртки его отца выглядывала выцветшая и местами грязная футболка, а на ноги он нацепил калоши, в которых обычно убирается во дворе или колупается в машине. Подбородок парня оброс трёхдневной щетиной, а волосы лежали в хаотичном беспорядке, в которых застрял пух. Между ним и Кисляком была ощутимая разница, и я чуть приосанилась.

И дело было вовсе не в том, как одет Андрей и сколько стоит его машина. Дело в подаче: от Кисляка самоуверенностью несло за километр, тогда как Лёня постоянно горбился, отводил взгляд во время напряжённого разговора и свою неуверенность прятал за грубостью.

— Какого хрена ты тут делаешь, — процедил Лёня, косясь в мою сторону. — И неужели ты считаешь себя бессмертным, раз врубил музыку на всю округу?

— Музыку? — удивился Кисляк и повернулся ко мне. — Гном, ты разве слышишь что-то? — Его насмешливый взгляд скользнул по одежде Лёни. — По-моему, единственный нарушитель спокойствия здесь ты.

— Дохрена умный, да? — обозлился парень.

— Интеллектом не обделён, — самодовольно отозвался Андрей. — А ты?

Лёня начал закипать, это было заметно по его сжатым кулакам и вздувшейся на шее вене. Он всегда заводился с полуоборота, как и его отец. Но первым он никогда не бросался в драку, сперва оценивал противника, а по высокой и широкоплечей фигуре Кисляка сразу понятно, что себя в обиду он не даст.

— Дохера умный, значит, — гаркнул Лёня, а затем повернулся ко мне. — Чё за хмырь?

Я не успела и рта раскрыть, как меня опередил Андрей.

— Лучше скажи, чё ты за хмырь. Как видишь, Гном меня знает, а ты будто решил докопаться. Чисто по приколу.

— Как ты назвал мою девушку? — прищурившись, переспросил Лёня, и у меня щёки вспыхнули от негодования. — Гномом? Немедленно извинись, гандон.

— Я не твоя девушка, Лёня, — огрызнулась я. — Иди, куда шёл, музыка уже не играет. Лучше бы проявлял бдительность, когда у твоего соседа дворовая собака ворует кур.

Лёня осёкся, а Андрей громко усмехнулся. Его свободная ладонь вдруг опустилась на моё плечо и несильно сжала. Жест властный, почти собственнический, как и выражение его лица. Кисляк буквально упивался своим превосходством над деревенским парнем, у которого по щекам поползли пятна злости.

— Ну и кто кому теперь не пара, Лёнечка? — почти фальцетом пропел Кисляк, а мне захотелось пихнуть его локтём под дых. Заигрался уже, придурок.

Молчала и не рыпалась только из-за вишнёвой колы. Ради неё можно и душу продать.

— Вот значит как, — почти равнодушно отозвался Лёня, скользнув взглядом по машине. — Повелась на крутую тачку?

В ответ я закатила глаза. Как у мужиков всё просто. Если расстаёшься с ними по веской причине — например, ты их не любишь или они тебе изменяют, — а потом вступаешь в отношения с кем-то, кто может подарить девушке цветы и не ныть при этом о бесполезной трате денег — то ты меркантильная. В себе проблемы они, конечно же, не видят.

— Да, повелась, — усмехнулась я и, прижавшись боком к Кисляку, которого уже распирало от внутреннего смеха, стала накручивать локон волос на палец. — А ещё на хату в центре города, на профессию адвоката и гонорары хоккеиста. Масик, — я вскинула голову на Андрея и жеманно выпятила губы, — а купишь мне новый телефон? Старый уже вышел из моды.

Хоть Кисляк и первым начал этот спектакль, но его лицо удивлённо вытянулось, когда я назвала его Масиком. Боже, да это просто первое, что мне пришло в голову.

— Конечно куплю, — быстро справился он с удивлением и кивнул. — Розовый или золотой?

— Самый дорогой, — ухмыльнулась я и повернулась к Лёне. — Ещё что-то или всё?

— Понятно, — горько усмехнулся парень. — Меня выставила подлецом, а сама продаёшься за бабки.

— Поплачься об этом своим девочкам, — отразила я подачу, не дрогнув. — Это же в их объятиях ты искал утешение всё это время.

— Да ты!.. — вскрикнул было Лёня, но вовремя осёкся. Его взгляд быстро метнулся к Андрею, затем снова вернулся ко мне. Я улыбнулась одним уголком губ. — Ладно, я понял. Я всё понял.

Развернувшись, он нетвёрдой походкой отправился к своему дому. Его голова дёргалась, словно Лёня хотел обернуться, но запрещал себе это. Гордая походка полного придурка.

Вздохнув, я отстранилась от Кисляка.

— Ну даёшь, — восхитился он. — Я думал, что ты бросишься ему что-то доказывать, мол, да я, за деньги, да ни в жизнь! А ты вон как.

— А смысл что-то доказывать? — пожала я плечами. — Он уже увидел твою тачку и твою одежду. Теперь ему проще думать, что мы расстались не потому, что он изменщик, а потому что я — меркантильная сука. Если ему так проще, то пусть. Мне не жалко, лишь бы меня больше не трогал.

— Понял, — кивнул Андрей. — Если людям так хочется верить, что ты плохой, то пусть они в этом ещё и убедятся.

— Точно, — усмехнулась я и оглянулась на дом. Окно в кухне было закрытым, и мне оставалось лишь гадать, чем закончилась истерика Фаины, и не прогнулась ли в итоге под неё мама. — Мне надо бежать.

— Угу. — Кисляк двинулся было к калитке, но я перегородила ему путь. — Сама дотащишь?

— Думаешь, не смогу? — вскинула я брови и протянула руку к упаковке. — Дай сюда и узнаешь, на что способны гномы.

— Даже так? Окей, держи.

Я едва не согнулась пополам под весом шести литров, но устояла, даже не поменявшись в лице. Возможно, стоило позволить парню донести их хотя бы до порога, и не ломать самой спину, но я не знала, какая буря бушует в доме, поэтому предпочла удержать Кисляка от этого зрелища.

— Спасибо за колу, — улыбнулась я, чувствуя, как края упаковки впиваются в пальцы. — Это неожиданно. Но очень приятно.

— Я мастер делать приятно, — расправил плечи парень. — Во всех смыслах и делах.

Моё лицо демонстративно скривилось в ответ на эти слова. Какие грязные недвусмысленные намёки.

Я кивнула на машину.

— Лучше уезжай, пока местная алкашня не поснимала твои колёса.

— Они и на такое способны? — деланно удивился Кисляк и огляделся. — Иногда меня поражает, как люди даже не пытаются улучшить свою жизнь и живут в... этом.

Он имел в виду полуразваленные дома и грязные участки. В «Рябиновой роще» есть и нормальные семьи, но они слишком бедны, чтобы перестелить прогнившую крышу или установить нормальные заборы. Такие, как Кисляк, вряд ли знают, что так живёт половина России. Если не хуже. Но они находят своё счастье в другом. Я надеюсь.

— Может, они богаты в другом. — Я попыталась пожать плечами, но тяжесть на руках не позволила мне сделать этого. — Типа, духовно и всё такое.

— Как по мне, мечтая о куске хлеба и тёплом доме, трудно заботиться о своей душе, — задумчиво проговорил Андрей, и мне показалось, что он даже загрустил. Но это «кажется» продлилось недолго — он повернулся ко мне со своей привычной ухмылкой. — Жаль, твоя мама не дала мне рассмотреть твою спальню. Было интересно.

— В гости не приглашу, — ответила я, отступив к калитке. — Ещё начнёшь рыться по ящикам с нижним бельём.

— Конечно, — закатил он глаза. — Оно же интереснее в ящике, а не на женщине. Наивная ты, Гном. Завязывай общаться с фетишистами. Это странно, строить на них свой жизненный опыт.

— Господи, я не могу это слушать, — торопливо забормотала я, тряся головой. — Всё, езжай. У меня ноги замёрзли.

И не только. Они ещё и промокли. Я не думала, что так задержусь, выскочив на улицу, чтобы дать подзатыльник Кисляку.

Парень сел в машину лишь тогда, когда я поднялась на крыльцо, уже не чувствуя пальцев — на руках от тяжести, на ногах от холода. Отсалютовав мне в окно, он сдал назад и скрылся за поворотом. Хмыкнув себе под нос, я толкнула ногой дверь и зашла в дом.

Внутри стояла пугающая тишина. Словно в одной из комнат совершено убийство. Я осторожно поставила бутылки на пуфик и, скинув тапки, скользнула по коридору в гостиную. И подпрыгнула, услышав резкий голос матери:

— Осторожно, не наступи на стекло!

Вовремя. Я затормозила перед россыпью ребристого стекла, которое до этого украшало двери, ведущие в кухню. Мама, стоя на одном колене, сгребала веником мусор, рассыпанный по всему холлу. Одна из дверей была грубо выбита из ставней — окна повылетали, а не слишком крепкое белое дерево пошло трещинами. Оторопело оглядев разрушения, я повернулась к маме.

— Это что?

— Фаина, — со вздохом ответила она. — Когда ты вышла, мы продолжили ругаться. Она умудрилась разогнаться на коляске и выбила дверь. Затем заперлась в комнате и что-то сломала ещё и там. Надеюсь, не компьютер, потому что у меня сейчас нет денег на новый.

Я скрестила руки на груди.

— Что бы она там не сломала, не вздумай за это платить.

Ответом мне послужил лишь усталый взгляд. Скандал высосал из неё все силы. Вздохнув, я опустилась на корточки рядом с ней и забрала веник с совком.

— Отдохни, я уберу.

— Надо и дверь вынести на помойку, — тихо сказала мама. — Боюсь, её уже не починить, развалится от одного хлопка.

Деньги в нашей семье всегда были особо щепетильным вопросом. Я потому и работала даже будучи подростком — понимала, что мамина зарплата медсестры не позволяет жить на широкую ногу. А деньги, оставшиеся после продажи квартиры и покупки дома, давно закончились. Маме постоянно приходится брать больше дежурств, чем позволяет её здоровье и психическое состояние, потому что содержать Фаину — охренеть как дорого.

Вот и сейчас она уже мысленно считала и думала, где купить дверь подешевле. И я о своих деньгах задумалась — сколько смогу внести на семейный бюджет.

— Фаина тоже работает, — тихо сказала я. — Пусть покупает новую дверь.

— Ты знаешь, что она не будет, — вздохнула мама, продолжая сидеть на одном колене, пока я сгребала в кучу осколки. — Тем более после сегодняшнего.

Я провела языком по нижней губе, уставившись на дверь.

— Мам, почему ты сегодня за меня заступилась? — Мой голос дрогнул, но я всё же нашла в себе силы закончить. — Никогда раньше, а тут...

Подняв голову, я поймала на себе мамин взгляд. Грустный, но тёплый.

— Мне было плохо без тебя эти дни, Маюш, — почти шёпотом произнесла она. — А когда вас ночью привёз этот парень, я... Так испугалась. Поняла, что из-за моей глупости и упёртости с тобой могло что-то случиться. А я бы даже не знала, где ты и что с тобой. Вспомнила, как сама не раз сбегала из дома после ссоры с мамой, и это было больно. Очень обидно. Будто у тебя нет дома, потому что из него приходится уходить. Не хочу, чтобы ты ощущала то же самое.

Я прикусила губу. Мамин нежный взгляд ласкал, как в детстве. Когда я была её маленькой девочкой, её ребёнком. Как давно я не ощущала этого тепла, находясь рядом с ней.

— В отличие от Фаси, у тебя есть все шансы устроить свою взрослую жизнь, — продолжила она. — Выйти замуж, родить детей, построить карьеру. Я не хочу всё это пропустить из-за чувства вины перед другой дочерью. Фаина переключила на себя всё моё внимание, но я помню, в каком состоянии была ты, когда увидела тебя в больнице. Наверное, мне было проще об этом забыть, потому что ты никогда к этому не возвращалась. Ты была и есть сильной девочкой, которое не сломит даже наше прошлое. И мне казалось, что тебе не нужна защита и забота так, как Фаине.

Я дотронулась до маминого плеча и ласково погладила.

— Фаина всегда была дитём — несамостоятельным и несепарированным. Даже до отчима. Просто ты об этом забыла.

— Возможно, так и есть, — горестно вздохнула она, уронив подбородок и поймав мои пальцы в свою тёплую ладонь. — Прости меня, Маюш. Я была плохой матерью эти последние пять лет.

Мои губы тронула улыбка. Я столько лет негодовала и злилась на маму, такое не сможешь сразу забыть. Но я рада, что мы наконец смогли поговорить, и я своими глазами увидела, что она может быть на моей стороне и противостоять давлению старшей дочери. Маме просто нужно ещё немного времени, чтобы восстать и окрепнуть, сбросить с себя чувство вины.

У меня было и есть точно такое же право, как и у Фаины, злиться на мать за то, что она привела это чудовище в наш дом и целый год закрывала глаза на его поведение. Имею право злиться, но не буду. Моё будущее должно быть светлым и красивым, несмотря на мрачное прошлое.

Если вечно лелеять свои шрамы и срывать корку, они никогда не заживут. У нас нет возможности выбирать, кто и как причинит нам боль, но есть право решать, как мы будем после этого жить. Фаина сделала неправильный выбор, и однажды придёт время, когда она это поймёт. Каждому своё время.

— О боже! — раздался крик со стороны лестницы, и на нижних ступенях показался взъерошенный Лёха с раскрасневшимся лицом. — Только не говорите, что это я выбил дверь!