Влюблённые не играют в хоккей

Уставшие ноги едва шевелились, неся меня по слякотной дорожке частного сектора. Пластиковые ручки пакета перетянули кожу на пальцах, от чего к кончикам перестала поступать кровь. Проскрипев, как несмазанный петли, я взяла пакет с продуктами в другую руку и поплелась дальше, мимо указателя «Сосновая улица». День, который, как мне казалось, начался удачно, к вечеру превратился в отвратительной.

Автобус, высадивший меня у небольшого торгового центра, ехал по городу очень долго — собрал все пробки по дороге. В «Цирюльнике» ленивая продавщица средних лет очень долго искала на складе второй баллончик спрей-краски нужного мне оттенка. А в продуктовом на первом этаже работало всего две кассы, и к ним столпились чудовищно длинные очереди.

Тёплое платье под пуховиком насквозь пропотело от жары, волосы прилипли к вискам и мокрому лбу, а колготки, с утра бывшие такими удобными и лёгкими, стали невыносимо чесаться на бёдрах. А когда я увидела на остановке объявление, что нужный мне автобус на сегодня отменил все рейсы из-за забастовки водителей, мне захотелось бросить пакет с продуктами на асфальт, сесть на лавку и разрыдаться.

Но я собрала остатки воли и потопила домой пешкой. В частный сектор, где моя семья живёт последние пять лет, ходят всего два автобуса — один каждые полчаса, второй только утром и вечером. Многие мечтают жить не в бетонных коробках из сотни квартир, а в собственном доме, и даже не подозревают, сколько неудобств при этом может быть каждый день. Например, отсутствие автобуса.

Частный сектор «Рябиновая роща» не имеет ничего общего с красивой картинкой загородной жизни. Пригород небольшого подмосковного города — место злосчастное. Дома здесь обычные, некоторые очень бедные, а соседи или многодетные семьи, собирающие по соседям старые вещи и «соль с сахаром, или запойные алкаши, орущие матерные частушки по ночам, или старики, неделями не выходящие из своих полуразваленных изб. В прошлой жизни мы жили только в квартирах, и при переезде сюда мама мечтала о собственном домике с огородом и беседкой, где летом можно будет пить чай и любоваться цветами. Вот почему она сделала такой выбор, игнорируя моё нежелание становиться «пригородным» жителем. Думаю, за пять лет она успела пожалеть о своём решении, но вслух этого никогда не признает.

После того, как я вышла из ледового дворца, погода испортилась — стало тепло и пошёл дождь. То небольшое количество снега, выпавшее за последние дни, превратилось в лужи и размыло неасфальтированные дороги. Моя пятка на каблуке ступила на ком липкой грязи, и я чуть не упала, поскользнувшись. Ботинки перепачкались, поясница болела от пакетов, а голова гудела от перепадов давления. Я шла домой с одной единственной мыслью — скорее принять душ и лечь спать. Но знала, что это случится нескоро.

Двухэтажный дом из красного кирпича с белыми пластиковыми окнами и синим забором показался за следующим поворотом. В окружении покосившихся домов и избушек наша обитель выглядела почти королевской. Крыша деревянной беседки, выкрашенной в мятный цвет, выглядывала из-за стены дома. Голые раскидистые ивы свешивали длинные ветви через треугольные пики заборов, покачиваясь на ветру и роняя мокрые комья талого снега. Во дворе не было ни бани, как у остальных, ни уличного туалета, ни коровника, ни курятника. Как и огорода, которым так грезила мама до переезда.

Синяя калитка стояла нараспашку, и по двору с оглушительным лаем носились бродячие собаки. Чёрная и огромная псина пыталась отгрызть ухо пятнистой малютке, но та, как и положено «Моське», храбро билась против своего «слона».

— А ну брысь! — завопила я, топая по вымощенной серым камнем дорожке. Звук моих каблуков даже не напугал дворняг — они привыкли и знают, что я ничего им не сделаю, сколько бы ни замахивалась лопатой или веником и ни орала. — Хватит! Прекратите! Опять потом за вами по всему двору дерьмо убирать!

Со стороны я наверняка выглядела безумной — стояла посреди грязных сугробов, раскрасневшаяся и взмыленная, и орала на игнорирующих меня собак, сотрясая в воздухе пакетами. Люлька, пятнистая малая, с громким лаем пронеслась мимо, и Гром яростно рыча, бросился следом, чуть не сбив меня с ног. Они скрылись за забором на улице, и я быстрым движением захлопнула калитку, опустив засов.

— Почему эта сраная калитка всё время открыта, — сопела я от злости, поднимаясь по ступеням на крыльцо. Старое дерево протяжно скрипело под моими шагами, но я была настолько взмыленная и уставшая, что даже не боялась провалиться.

Входная дверь тоже была незапертой, но это меня как раз и не удивило. Перешагнув порог, я затопала ногами, стряхивая с подошвы снег и грязь, и уронила пакеты с сумкой в прихожей. Дом насквозь провонял специями и рафинированным маслом. Я поморщилась, расстёгивая ботинки, и, повесив верхнюю одежду на вешалку в шкафу, прошла вместе с пакетами на кухню.

Из комнаты сестры на первом этаже доносился громкий звук работающей плазмы. Кажется, Фаина смотрела очередной корейский сериал — я слышала оригинальную речь сквозь плохую озвучку. Уронив покупки на стол, я вымыла руки, прошла через гостиную и раздвинула картонные двери.

В комнате царил полумрак — окна были зашторены, и свет излучали только экран телевизора и монитор. Аромат жареной курицы, масляной картошки и шоколада перемешался с вонью подгнивающей где-то еды и кислятиной застарелого пота. Фася сидела за огромным столом с наушниками на голове и усердно щёлкала компьютерной мышкой, второй рукой выгребая чипсы из литрового пакета. Заметив меня, она кивнула:

— Салют, чё так долго? Я чуть с голоду не померла.

Я предпочла промолчать, хотя на языке так и крутилась реплика о том, что Фаине голодная смерть не грозит. Она ещё лет пять может спокойно переваривать свой собственный жир.

— У меня были дела.

С этим словами я плюхнулась на огромную трёх спальную кровать и, сложив руки на груди, уставилась в телевизор. На экране толпа корейских девушек и парней бурно выясняли отношения, и от гнусавой мужской озвучки мои уши просили сделать харакири. Заметив гримасу ужаса на моём лице, Фаина сказала:

— Это ток-шоу. Нигде нет нормальной озвучки, приходится смотреть это говно.

— Ты же всё равно работаешь, — ответила я, указав на собственные уши.

— А мне не мешает, — отмахнулась сестра. — Я вношу последние правки. Этот придурок забыл скинуть мне файл с дегустацией хинкалей с креветками, а потом полчаса выносил мозг, мол, почему я не вставила такой важный момент в итоговый монтаж.

— Какой кошмар, — буркнула я, продолжая наблюдать за парочками на экране. В принципе, если смотреть без звука, то очень даже неплохо.

— Я сделаю вид, что не услышала сарказм, — также глухо отозвалась Фася, возвращаясь к работе. — И сделаю вид, что ты хорошая сестра.

— Это что, сарказм? — в притворном удивлении вскинула я брови, хоть сестра уже меня и не слушала.

Единственная работа, на которую теперь способна Фаина, — удалёнка. Поэтому она разместила объявление, предлагая услуги видеомонтажёра. Монтировать, к слову, она не умела. Несколько месяцев объявление висело без откликов, а потом на него наткнулся такой же неумёха, называвший себя видеоблогером и снимающий ролики про еду и проверку ресторанов Санкт-Петербурга. Они спелись, и теперь он делал вид, что на его канал подписаны бесчисленные миллионы, а Фася — что не гуглит каждый свой шаг во время создания спецэффектов. Зарабатывает она на этом сущие копейки, но считает себя профи. Смех да и только.

— Может, отвести тебя на улицу? — спросила я, когда в шоу закончилась церемония выгона, и проект покинул красавчик с обесцвеченными до желтизны волосами. — Ты сутками за компом сидишь. Так хоть воздухом подышишь.

— Не-а, — отозвалась Фаина с набитым ртом. Крошки чипсов осыпались на её чёрную застиранную футболку, размером с пододеяльник, и она беззаботно стряхнула их на пол, где уже валялись обёртки от бургеров и несколько двухлитровых бутылок из-под лимонада. — Просто открой окно.

Спорить было лень — главное, что я предложила, а значит выполнила свой сестринский долг. Не моя же вина, что Фася не хочет двигаться, предпочитая в позе ждуна стремительно врастать в компьютерное кресло. Поднявшись с кровати, я стала пробираться к окну мимо коробок, нагромождённых в невысокие башни. Не заметив самую маленькую, я споткнулась и, пытаясь удержать равновесие, повисла на гардине. Ноги не слушались — пятка наступила на вращающийся диск для физкультуры, и меня закрутило, как юлу. Ткань обмоталась вокруг руки, больно пережала кожу, и я с визгом грохнулась на пол, задев коробки. Башни с грохотом посыпались на меня, и картонный уголок угодил прямо в лицо, больно ткнув в место под глазом.

Застонав, я перевернулась на живот и попыталась встать. Голос сестры зазвучал как из-под воды:

— Я тебя, вроде, только окно попросила открыть. Ты зачем беспорядок устроила?

— Спасибо, что поинтересовалась жива ли я, — прокряхтела я, поднимаясь с пола и отпихивая от себя коробки, в которых что-то громыхало. — Зачем тебе все эти коробки? Что там?

— Посылки, — простодушно ответила Фася, так и не оторвавшись от монитора.

— А диск на полу тебе зачем?

— Спортом заниматься, — также невозмутимо сказала сестра.

Раздвинув гардины и впустив в комнату солнечный свет вместе со свежим зимним воздухом, я скептично посмотрела на Фаина.  Кто-то может подумать, что я ненавижу свою старшую сестру, но это не так — я злюсь, негодую, раздражаюсь, но не ненавижу.

Дело в том, что Фаина жирная. Нет смысла подбирать толерантные и политкорректные синонимы, потому что назвать Фасю полноватой или женщиной в теле — значит признать себя неадекватным человеком. В свои тридцать лет при росте сто семьдесят сантиметров она весит триста десять килограммов. Стремительно набирать вес Фася начала где-то три-четыре года назад, точно уже и не вспомню, и не собиралась останавливаться.

Фотографии в рамках пятилетней давности доказывали, что сама по себе Фаина красивая, но слои бесчисленного жира изуродовали её до неузнаваемости. Серые глаза превратились в маленькие щёлочки, щёки надулись и обвисли, лоб округлился и навис над бровями. Шея растворилась в десятом подбородке, густые тёмные волосы поредели и превратились в блёклые мышиные хвостики. Талия исчезла в четырёх «спасательных кругах», кожа на бёдрах и голенях с жиром обвисла и стекла к пяткам, пальцы на руках и ногах превратились в сардельки. Глядя на сестру, я иногда забываю, выглядела ли она когда-то иначе. На фото на меня смотрел совершенно другой человек.

Когда Фася только-только начала поправляться, мы с мамой пытались замотивировать её на активные прогулки, танцы и ходьбу в спортзал. Но сестра не видела в себе нарастающих проблем, и не видит до сих пор. Чем сильнее она разрасталась вширь, тем чаще в нашу калитку стучались курьеры с доставкой. И одному богу известно, где она берёт на всю жратву денег.

Самое удивительное и раздражающе то, что Фаина искренне считает, что дело не в ней. Ну, не в ней проблема и всё. Виноваты постоянные проблемы со здоровьем, неблагоприятная экологическая ситуация, пандемия, мировые кризисы, вызывающие стресс, и детские травмы. Она покупает тренажёры для ног, ленты для растяжки, протеиновое питание и чаи для похудения. Именно такой чай в красной упаковке и вывалился из одной коробки, рухнувшей на меня после падения. Я подняла её с пола и обнаружила, что с запястья исчез браслет. Он ничего не стоил — бижутерия, — но мне он очень нравится, поэтому я стала суетливо осматривать пол под ногами, в поисках разноцветного украшения на тонкой нитке.

Отставив чай на столе, я опустилась на колени, упёрлась руками в покрытый пылью ковёр и заглянула под кровать. От увиденного меня едва не прихватил инфаркт. Огромная площадь под матрасом сплошь — от стены и до края кровати — завалена мусором. Там было всё — грязные салфетки, коробки из-под пиццы, контейнеры с маркировкой японского ресторана, использованные палочки и ворох пустых упаковок из-под чипсов, шоколадок и кукурузных хлопьев. И всё это было покрыто толстым слоем пыли.

От возмущения я шумно вздохнула. И это стало моей роковой ошибкой. Нос защекотало, глаза зачесались и заслезились, в горле засвербело, и я оглушительно чихнула. Мощный порыв воздуха поднял всю пыль из-под кровати, и я поспешила отползти подальше от филиала ада на земле. Поднялась на ноги и увидела, что ладони, колготки на коленях и жёлтые носки со смайликами покрыты серой грязью.

— Фась, — позвала я сестру, — знаю, вопрос глупый, но ты давно заглядывала под кровать?

Оторвавшись от работы, Фаина стянула наушники и вопросительно посмотрела сначала на меня, затем на кровать.

— А что там?

— Там срачь! — вскрикнула я, демонстрируя свои грязные руки. — Ужас, кошмар, полный треш! У тебя есть ведро, зачем ты складируешь мусор под кроватью?!

— А это всё твоя вина! — тут же пошла в атаку сестра. — Это же ты мне не помогаешь! Знаешь же, что я не могу сама поддерживать порядок! Вот почему ты сегодня трубку не брала, когда я звонила? А если бы я упала и сломала ногу?

Схватившись за сердце, я вскинула глаза к потолку и стала уговаривать себя не орать. Но это было невероятно трудно, потому что Фася, схватившись за любимое оружие, продолжила гнуть свою линию:

— Почему мне надо отвлекать маму от работы, чтобы дозвониться до тебя? Мать бы пожалела, раз меня не жалко! — Распалившись, Фаина стала глотать звуки, из-за чего её речь стала неразборчивой, но по-прежнему манипулятивно-отвратительной. — Ты когда в последний раз мыла полы в моей комнате? Знаешь же, что я аллергик, мне дышать тяжело!

И тут крышка на кастрюле моего кипящего гнева подлетела к потолку. Я заорала:

— Ты не можешь дышать, потому что ты жирная, дура!

Выпалив это, я вылетела из комнаты. В гневе хлопнуть дверью не удалось, поэтому я пнула картонную фанеру и взвыла от боли в большом пальце. Стекло на раздвижных дверях зазвенело, и я, смачно выругавшись, понеслась наверх. Зычный голос сестры понёсся мне вслед, но я зажала руками уши, взлетела на второй этаж, чуть не распластавшись на ступенях, и, очутившись в своей комнате, от души грохнула дверью.

Стало чуть легче, но я по-прежнему кипела от бешенства. Нога болела, под глазом ныло, голова гудела от подскочившего давления. Накрутив по комнате кругов двадцать, я выдохнула и плюхнулась на кровать, ударив по подушке кулаком. Уставившись на плакат Джеймса Дина, приклеенного к потолку, я прикусила губу, уговаривая себя не плакать. если начну реветь, то уже не смогу остановиться, и утром проснусь с опухшим лицом.

Вскинув руки, я собралась почесать горящие щёки, но тут же одёрнула себя — ладони-то грязные. Спускаться вниз в ванную не хотелось, поэтому я скатилась на пол, доползла до стола и вынула из ящика пачку влажных салфеток. Израсходовав половину, я выбросила грязные салфетки в корзину и, стянув колготки, разлеглась на полу. В отличие от комнаты сестры, в моей спальне всегда царит идеальный порядок — в шкафах на плечиках висит идеальный ряд одежды, в ящиках аккуратными стопками лежат тетради и учебники, на столе в подставке все ручки и карандаши стоят концами вверх, а пол ежедневно протирается, в том числе и под кроватью. Я даже прочитанные книги не оставляю где попало, а неизменно возвращаю на место. Привычка соблюдать порядок прочно вошла в мою жизнь не так давно — в детстве я была той ещё свинотой.

Где-то полчаса я провалялась на полу минут сорок, не в силах подняться и заняться насущными делами. Нужно приготовить ужин, сделать презентацию по детской психологии, загрузить вещи в стирку и погладить то, что высохло. Но мне не хотелось делать абсолютно ничего. Единственное, что хоть немного зажигало мой энтузиазм, — фотографии.

Вспомнив о снимках и сумме, обещанной за работу, я с кряхтением села, затем встала, наспех переоделась в домашнее и, бросив одежду в корзину для грязного белья, спустилась на первый этаж. Фаина так и сидела за столом перед монитором, а её коляска стояла посреди холла, на полпути к туалету. Гордо тряхнув волосами, я прошагала в прихожую, подхватила сумку и вернулась в свою комнату.

Включив ноутбук, я подключила фотоаппарат к устройству и открыла папку с фотографиями. Под плейлист с энергичной музыкой я принялась за работу. Перебирая фото, я удалила те, что получились плохо, и скинула в отдельный файл те, что вышли просто потрясающе. Когда на экране высветилось изображение Егора Щукина, делающего замах клюшкой, я поставила локти на стол, опустила на кулаки подбородок и томно вздохнула. До чего же он красив.

Если мысли о Егоре посещали меня на людях, я сразу начинала испытывать жгучий стыд, но будучи наедине могла себе позволить полистать его фотографии, помечтать и поплакать.

Думаю, я влюбилась в Щукина с первого взгляда. Это случилось два года назад, в тот день, когда Марина представила мне своего парня, игрока хоккейного клуба «Медведи». Я знала, что не могу испытывать чувства к молодому человеку лучшей подруги, но ничего не могла с собой поделать. Я даже вступила в отношения с парнем — только бы забыть о Щуке. Но себя не обманешь. С Лёней мы уже месяц как расстались, а влюблённость в Егора, кажется, стала только сильнее.

Чтобы удержать себя и свои чувства, я не ходила на матчи команды, не интересовалась хоккеем и старалась избегать совместного времяпрепровождения. Но Марина, как только у меня появились первые отношения, всё время звала нас на двойные свидания. И нет ничего хуже, чем терпеть поцелуи своего молодого человека, когда истинный объект страсти на твоих глазах милуется с другой.

И только деньги, в которых я отчаянно нуждалась, вынудили меня прийти в ледовый дворец. В маленьком подмосковном городке не так много желающих записаться на фотосъёмку, а те, кто всё же нуждаются в качественных снимках для себя или бизнеса, предпочитают обращаться к более именитым и раскрученным фотографам.

Щёлкнув мышкой, я пролистала следующие несколько снимков и остановилась на фото Кисляка, нагло ухмыляющегося в камеру из-под хоккейной маски. Чёртов уничтожитель наушников. Не справившись с любопытством, я зашла в браузер и вбила имя Кисляка в поиск. По экрану тут же заползали аккаунты парня и статьи из местных интернет-порталов. Открыв первую попавшуюся, я стала читать.

Так, крайний нападающий хоккейного клуба «Медведи», играющий под номером 24. Это я уже знаю. Дальше в статье пошли биографические факты «подающего надежды хоккеиста». Мать владеет парочкой бутиков модной одежды в самом центре, кажется, я даже бывала там, но тут же выходила, увидав ценники на бирках ничем не примечательных кофточек. Отец — прокурор города. Что ж, теперь поведение Кисляка становится мне понятным. Ещё бы, таким блатным солнце светит даже ночью.

Я уже хотела было закрыть вкладку, но взгляд наткнулся на фото, прикреплённое к статье. На ней Андрей и незнакомая мне девушка стояли рядом и улыбались в камеру. Судя по нарядам, это было какое-то деловое мероприятие. Подпись под снимком гласила: «Сын прокурора Андрей Кисляк и дочь начальника ГИБДД Яна Самойлова». Даже девушка у этого вредителя под стать ему. Элитарная. Интересно, почему тогда, имея под боком эту Яну, Кисляк продолжает крутить романы направо и налево. Если, конечно, слова Тихона были правдой.

Завершалась статья снимком Андрея во время хоккейного матча. Парень снял с головы шлем и отправил фотографу воздушный поцелуй, подмигнув. Закатив глаза, я свернула вкладку браузера, закинула снимок Кисляка в папку и, поставив музыку на паузу, вышла на балкон.

На улице потихоньку смеркалось. По дорожкам гоняли дети, шлёпая сапогами по лужам, за ними носились собаки, радостно подпрыгивая и виляя хвостами. Дикие кошки, опасаясь псин, передвигались по частному сектору по крышам низких строений и вставали на дыбы каждый раз, как очередная дворняга заходилась в оглушительном лае. Из крыш полуразваленных домов в небо тянулся серый дым, в окнах стали зажигать свет. Наш сосед, Иван Аркадьевич, активно работал топором, и треск раскалывающегося дерева сливался к будничным звукам загородной жизни. По крышам начал накрапывать мелкий дождь, и матери стали загонять шкодливых отпрысков домой.

Когда за поворотом показалась машина, я сразу узнала мамин серый седан, купленный с рук четыре года назад. Дворники на лобовом стекле активно работали, качаясь будто маятники, и я наблюдала за ними, пока мама выбиралась из машины, чтобы открыть ворота и загнать транспорт на участок. Вскинув голову, она заметила меня и помахала рукой. Улыбнувшись, я вскинула в ответ руку.

Быстро продрогнув, я поспешила вернуться в комнату, заперла дверь и спустилась вниз. В дом мама зашла, загруженная подарочными пакетами. Из одного торчала бутылка шампанского, а из другого — огромная коробка шоколадных конфет.

— Сегодня что, день медсестры? — испугалась я и принялась судорожно вспоминать все медицинские даты.

Заметив на моём лице сосредоточенное выражения, мама усмехнулась и покачала головой, располагая пакеты на столе рядом с моими из продуктового.

— Нет, просто у меня только сегодня дошли руки привезти все передачки от родственников пациентов. — Вынув шампанское, она стала разглядывать этикетку на бутылке. — И тащат же они всё время конфеты, алкоголь и кофе. Хоть кто-нибудь бы принёс колбасы или сыр хороший. А ещё лучше — соленья.

— Не знаю, по-моему, нам — сплошная выгода, — хмыкнула я, вынимая из пакета большую коробку «Мерси». Стянув обёртку, я откинула крышку и сунула в рот сразу две конфеты с красной ягодной присыпкой. — Представь, сколько денег мы сэкономили на подарки для учителей.

— Тоже верно, — вздохнула мама и убрала шампанское в тумбу, оборудованную под бар. — Ты уже ужинала?

Только после её слов я ощутила зияющую дыру в желудке. Последний раз в моём рту побывал лишь скромный университетский обед, и теперь к горлу подступила голодная тошнота. Покачав головой, я плюхнулась на стул и вытянула вперёд руки.

— Не-а. Я сразу за работу... — Спохватившись, я закашлялась и сквозь сдавленный хрип, исправилась: — За домашку села.

Мама нахмурилась, и я уже было решила, что она учуяла фальшь в моём голосе, но тут она схватила пластиковую прозрачную коробку со стола и грозно спросила:

— Фаина принимала сегодня лекарства?

Я обернулась к холодильнику, на котором висела магнитная доска. На ней красным маркером была расчерчена таблица, согласно которой сестра ежедневно должна принимать предписанные врачом таблетки. Их так много, что маме пришлось писать детским фломастером с тонким кончиком, чтобы всё уместить. После каждого приёма по часам нужно ставить галочку напротив нужного названия. Сегодняшний столбец оставался пустым.

— Видимо, нет.

— Опять она заработалась и забыла, — недовольно пробубнила мама, вынимая из шкафа кофейное блюдце. Она принялась выдавливать из блистеров разноцветные таблетки и налила в огромный стакан воду. — Вот почему я прошу тебя быть дома. Чтобы ты контролировала приём лекарств.

Поджав губы, я проследила за тем, как мама, вооружившись блюдцем и стаканом, направилась в комнату сестры. Доносящийся оттуда звук работающего телевизора стих и раздались голоса. Но комната Фаины далеко от кухни, поэтому я не разобрала ни слова. Сцепив пальцы в замок, я ждала, когда мама вернётся, чтобы поговорить с ней, но в широкий арочный проём она вошла, катя перед собой коляску с сидящей на ней Фасей.

Сестра недовольно насупила брови, словно ребёнок, которого только что отчитали за проказу. Немудрено, что мама злится из-за лекарств — они стоят бешеных денег, а когда Фася пропускает приём таблеток, всё лечение оказывается бессмысленным. Хотя, если внимательно посмотреть на сестру, то сразу становится понятно, что тут любое лечение, кроме зашитого рта, окажется бесполезным.

С трудом подкатив коляску к столу, мама поморщилась и украдкой схватилась за поясницей, растирая. Сделала она это за спиной сестры, чтобы Фаина не увидела, сколько хлопот и проблем нам доставляют её проблемы со здоровьем. И вовсе не потому, что Фасе станет неловко и стыдно, наоборот — сестра закатит жуткий скандал и обвинит нас в том, что мы её не любим и не жалеем. А мама этого ужасно боится. Ведь после очередной такой истерической сцены Фаина хватает телефон и через приложение заказывает доставку из ближайшего ресторана быстрого питания. Видя, как в калитку нашего участка входит курьер, нагруженный пакетами, мама всегда плачет.

— Баба Клава, — уже с улыбкой на губах говорит мама, подходя к холодильнику, — вчера угостила нас домашними пельменями! Давайте поужинаем ими?

Я тут же кивнула — мне, собственно, без разницы, что закидывать в рот. Насмотревшись на сестру, я давно потеряла интерес к еде. Могу раз в несколько месяцев позволить себе что-нибудь вкусное, раздражающее аппетит, но большую часть времени я питаюсь только тем, что даёт мне энергию. Даже супами, которые в детстве ненавидела.

— Не хочу, — брезгливо поморщилась Фаина, укладывая тучные руки на кухонный стол.

Жир под кожей мгновенно растёкся по столешнице, пахнуло кислотой застарелого пота, и я тут же встала, сделав вид, что горю желанием набрать в чайник воды.

Мама застыла возле холодильника с пакетом замороженных пельменей и растерянно посмотрела на свою старшую дочь.

— Почему? — тихо спросила она, и мне захотелось пнуть мать под колено. Ей давно пора было сказать Фасе легендарную родительскую фразу: «Жри, чё дали». — Они вкусные, у бабы Клавы половина посёлка ими закупается...

— Фу. — Лицо Фаины перекосилось от отвращения. — Я не буду жрать то, что какая-то сомнительная деревенская бабка лепила своими грязными лапами. Это негигиенично. Ты нас отравить хочешь? Знаешь, сколько инфекций размножается на неправильно приготовленной пище?

Я застыла в обнимку с чайником, раздумывая: сразу выплеснуть воду на голову охреневшей сестры или сначала подогреть до ста градусов?

— Фаина, — растянув губы, сказала я, ставя чайник на базу, — жить в твоей комнате — вот что негигиенично. Ты, сначала, научись выкидывать мусор в корзину, а потом что-то говори про чистоту рук других людей.

Злой взгляд Фаси метнулся в мою сторону.

— Тебя что, кто-то спрашивал?

Не желая развивать скандал, в итоге которого мы обе разорёмся как две бешеные курицы, а мама разрыдается от бессилия, я махнула рукой и вынула из тумбы кастрюлю. Пусть мать сама разбирается.

— Но, Фась, — устало вздохнула мама, опуская пакет с пельменями на стол, — у нас нет другой еды. — Лицо Фаси вновь перекосилось от бешенства, и она поспешно затараторила: — Но я могу по-быстрому что-нибудь приготовить. Что хочешь?

Я метнула на маму гневный взгляд, и она послала мне умоляющий в ответ. Стиснув зубы, я водрузила кастрюлю с водой на плиту и включила газ. Синеватое пламя вспыхнуло на конфорке, и я схватила за пачку лавровых листов.

— Шашлык из свинины, — заявила Фаина и ударила руками по подлокотникам кресла. Точнее, она угодила по валикам жира на боках, которые расплылись по бокам. Сестра напоминала дрожжевое тесто, оставленное в таре не по размеру. — И лепёшку с соусом тартар.

Мама растерянно захлопала глазами. Она ожидала жареную картошку, яичницу, на крайний случай — макароны с мясом.

— Но у нас ничего нет, чтобы это приготовить.

Фаина надменно фыркнула и вынула откуда-то из складок свой мобильный, больше напоминающий по размеру планшет.

— Ещё бы, в этом доме никогда нет того, что я люблю, — высказалась она и принялась стучать жирными промасленными пальцами по экрану. — Я закажу доставку. — Она подняла хмурый взгляд на меня. — Если тебе что-то надо заказать, то переводи деньги. Я за тебя платить не буду.

Криво усмехнувшись, я покачала головой.

— Хочу на ужин пельмени из-под грязных пальцев бабы Клавы. Инфекция — моя любимая специя.

По обвисшим щекам сестры поползли красные пятна, а мама, поджав губы, бросила на меня недовольный взгляд. Что опять не так-то? Я же её поддержала, а она опять недовольна.

Обиженно засопев, я схватила со стола пакет с пельменями и принялась грубыми рывками развязывать узел. Он не хотел поддаваться и от чрезмерных усилий просто порвался. Парочка пельменей проскочила в образовавшуюся дыру и укатились на пол. Фаина торжествующе воскликнула, тыча в меня пальцем:

— Вот, ещё и с пола жрать! Ну уж нет, увольте.

— Да пошла ты, — буркнула я, поднимая замороженные кругляши с пола, и прикусила язык. Вышло слишком громко, и мама с Фаиной всё услышали.

— Майя! — Мама почти простонала моё имя от досады, а Фаина с силой сжала пальцами телефон.

Взглянув на маму, я увидела в её глазах приказ — немедленно извиниться перед сестрой. На этом моё терпение лопнуло, как пакет с пельменями. Грохнув заморозкой по столу, я развернулась и вышла из кухни.

— Майя! Немедленно вернись! — закричала мне вслед родительница, но я и не думала её слушать.

Взлетела наверх по лестнице на реактивном двигателе и что есть мочи хлопнула дверью. Будь у нас не стеклопакеты, а обычные окна, то те точно бы задребезжали от такого удара. Схватившись за голову, я принялась нарезать круги по комнате, считая до десяти и пытаясь успокоиться. Но покой мне только снился.

Я злилась на маму, на Фаину, на себя, на Кисляка, сломавшего наушники, на автобус, так и не пришедший к остановке. Злилась на непогоду, на орущих на улице детей и лающих собак. Злилась на весь мир.

Не в силах больше нахаживать шаги, я упала на кровать лицом вниз и сдавленно замычала. За дверью послышались шаги и скрип половиц. Я немедленно села, поджала под себя ноги и, обняв подушку, отвернулась к окну. Мама вошла без стука, и я увидела её отражение в стекле. Бледная, уставшая, с осунувшимся лицом и тёмными кругами под глазами. Бог знает, сколько она спала за последнюю неделю. Дверь тихо закрылась, и матрас рядом со мной продавился под маминым весом.

— У тебя что-то на учёбе случилось? — спросила она, проведя ладонью по моей спине. — Или это из-за Лёни?

Я обозлилась.

— Причём тут Лёня? Мы расстались месяц назад, мне на него вообще начхать. И на учёбе у меня всё нормально. Меня злит поведение Фаины и то, что ты позволяешь ей так хренеть и борзеть.

— Выбирай выражения, — негромким голосом осадила меня мама. — Ты с матерью разговариваешь.

— Да мне однофигственно, — ляпнула я, вконец закипая. — Говорю по факту. Фася уже давно берегов не видит, а ты... — Запнувшись, я махнула рукой. — Ещё и заставляешь меня с ней нянчиться. С работы выдёргиваешь.

Произнеся последние слова, я тут же пожалела о сказанном. Я же не хотела говорить о подработке раньше времени. Мама ещё пару месяцев назад запретила мне этим заниматься, потому что я должна быть дома, пока она работает. Всё ради и из-за Фаины и её недееспособности из-за своего незакрывающегося рта.

В комнате повисло напряжённое молчание. Наконец, мама тихо спросила:

— С какой ещё работы.

Помедлив, я ответила:

— Я на подработку ходила. В ледовый дворец. Им для сайта нужны качественные снимки. Завтра снова пойду.

— Не пойдёшь, — отрезала мама. — Ещё и в ледовый. Совсем ума лишилась?

Я только вздохнула. Мама после рождения Фаины и первого развода всё время находилась в поисках суженного. Того самого. Но то ли у неё судьба такая, то ли мама просто не разбирается в мужиках, но ей попадались исключительно гады. И спортсмены. Гады-спортсмены. Один бухал, другой изменял, третий попался на стероидах и вылетел из команды — сплошная чёрная полоса. И именно поэтому мама сделала странный вывод, что они все такие. И переубеждать её было бесполезно. А я вот знаю, что и в бочке дёгтя найдётся ложка мёда. Егор Щукин, например.

— Мам, мне не пять лет, — решилась я протестовать. — Сама могу решать, что мне делать.

— Можешь, — согласилась мама. — Но твои решения не должны вредить нашей семье.

— Да чем вредят-то?! — вспылила я, вскочив с кровати и повернувшись к родительнице. — Из-за этих подработок я не прошу у тебя денег и не сую нос в семейный бюджет!

— Майя, сколько можно это обсуждать? — Мама смахнула со лба прядь волос и устало вздохнула. — Я же тебя по-человечески попросила. Ты нужна дома, должна быть рядом с сестрой и помогать ей.

Пальцы, сжатые в кулаки, вонзились ногтями в мягкую кожу на ладони. Стиснув зубы, я отвернулась к окну и глухо процедила:

— Что ж ты заладила. Мам, ей уже тридцать лет. Она не нуждается в няньке. Взрослая тётка, в конце концов.

— Снова ты за старое. Ты же слышала заключение психолога — у Фаси посттравматическое расстройство. После того, что тогда случилось, она...

Я не дала маме договорить — взорвалась неожиданно для самой себя, как забытая в темноте петарда. Развернувшись на пятках, я заорала во всё горло, направив весь гнев на усталую родительницу:

— Это было пять грёбаных лет назад! Сколько можно это мусолить?! Фаине тогда было двадцать пять, а мне тринадцать! Вот только я хернёй по сей день не страдаю, а она весит полтонны и не собирает останавливаться!

— Прекрати так говорить, — тихим голосом попросила мама, чем разозлила меня ещё больше. — И не кричи, Фаина услышит. Её расстраивает, когда мы говорим про её травму.

— Да мне насрать! — завизжала я, уже не в силах контролировать гнев — он выплёскивался из меня, как вода через трещину в дамбе. — Мам, мне восемнадцать! Я хочу гулять после университета, зарабатывать деньги на хотелки, ходить на свидания и не срываться домой по первому звонку! Я устала! Я жить хочу!

Ни единый мускул на мамином лице не дрогнул — высеченная из камня фигура, холодная и неподвижная. Она уже отрастила броню, и сколько бы я ни орала, всё бесполезно. Поэтому ответила она абсолютно спокойно, почти шёпотом:

— А я не устала? Сутки в больнице, домашние заботы, болезнь Фаси, твои истерики — думаешь, я не устала?

— Так сбрось уже тридцатилетнюю тётку со своей шеи. Сразу легче станет.

— Она моя дочь.

Вот оно что. Дочь.

— А я? — тоже тихо спросила я. — Я не дочь? Почему мама есть только у Фаины? Мне тоже нужна моя мама. Которая поставит на первое место мои чувства и переживания. А не превратит в сиделку для сестры, которая сама виновата в своих проблемах.

Мама молчала, глядя на меня не мигая. По моим щекам покатились злые слёзы. Мы часто ругались из-за проблем Фаины, но я впервые озвучила то, что грызло меня изнутри. Мне не хватает мамы. Она есть для всех: для Фаси, для пациентов, для начальника, ставящего ей смены в последний момент, для соседей, которым нужно померить давление и поставить укол — для всех, но только не для меня.

Мама приняла тот факт, что я выросла и стала самостоятельной, без угрызений совести. Ведь так и должно быть. Ведь я не больная, а Фася да.

Так и не сказав мне ни слова, мама поднялась с кровати, провела пальцами в нервном движении по переносице и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Вот и всё. Конец разговора. Я сказала, а меня не услышали.

Меня никогда не слышат.

***

Диван тихо, но пронзительно скрипел. Я боялась пошевелиться и почти не дышала. Если притворись, что сплю, то ничего не случится. Я так делала, будучи маленькой, когда боялась привидений в доме. Затаивалась, делала вид, что меня нет, и чудила из темноты уходили, так и не тронув меня.

Но это чудовище никуда не хотело уходить. Ни из моих кошмаров, ни из моей кровати. Липкие руки подбирались всё ближе, а скрип становился всё громче — горячее зловонное дыхание над ухом оглушало, и от страха слёзы катились по щекам, заливая подушку. Чужие руки пробрались под одеяло, и я жалобно всхлипнула. Чудовище замерло — я себя выдала.

Пробуждение, как такое нередко бывало, вышло кошмарным. Я содрогнулась всем телом, села на кровати и откинула прочь тяжёлое одеяло. Пижама насквозь пропотела и прилипла к телу, хоть обогреватель на автоматическом режиме прекратил работать ещё несколько часов назад.

За окном едва-едва зарождался рассвет, часы показывали девятый час. Зарывшись пальцами во влажные от пота волосы, я стала медленно вдыхать и выдыхать, прикрыв налитые кровью веки. Дыхание замедлялось, сердцебиение успокаивалось. В последний год кошмары почти не посещали меня, я уже и забыла об этом отвратительном чувстве — просыпаться в собственном поту не от температуры или жары в комнате, а от пыток собственного сознания.

Не знаю, что изменилось этой ночью. Возможно, дело во вчерашней ссоре с матерью. Или наспех съеденной тарелке пельменей возле плиты. Негативные эмоции и еда незадолго до сна часто провоцируют кошмары — реальные или нет.

Учебный день сегодня начинался со второй пары, и хоть я могла ещё поваляться в постели, пытаясь заснуть, спать расхотелось. Натянув тёплые носки, я тихо спустилась на кухню, выпила залпом два стакана воды, положила под язык успокоительное и заглянула в мамину спальню. Кровать пустовала — мама даже не разбирала её. Нахмурившись, я заглянула в комнату Фаины. Сестра утробно храпела в своей постели, свесив одну ногу на пол. На мониторе её компьютера медленно нарезали круги цветные рыбы, а в воздухе воняло затхлостью и потом.

Задвинув двери, я на цыпочках прошла в столовую и обнаружила там маму. Она лежала на небольшом диванчике, подложив ладонь под щёку, а на обеденном столе стояли пустая бутылка вина и полная окурков пепельница. Нос учуял запах перегара, а мозг отметил, что нигде не было грязного бокала или стакана — мама пила вино прямо из горла. В её спальне я взяла из шкафа красный клетчатый плед, вернулась в столовую и накрыла маму, которую, кажется, тоже мучали тревожные сны. Она хмурилась и что-то бормотала. Я прислушалась, но не смогла разобрать ни слова.

Вернувшись в свою спальню, я открыла балконную дверь и впустила поток свежего утреннего воздуха. Улица перед домом пустовала — даже собак было не видать, и горел один лишь фонарь за четыре дома от нашего. Надышавшись свежестью, я рухнула на стул и включила ноутбук. Меня поприветствовала толпа жёлтых миньонов на заставке, и я набрала пароль для входа.

Палец завис над левой кнопкой мыши, а курсор застыл над иконкой диалога со старым приятелем из бывшей школы. Написать или нет? Если узнаю, что всё осталось, как прежде, смогу дальше спать спокойно. Но другая мысль не давала мне сделать задуманное — чем чаще я буду им интересоваться, чем реальнее будут кошмары. Давно пора забыть о случившемся и жить дальше. У меня новая жизнь, новые планы и цели — нельзя позволять прошлом держать меня за горло и тянуть назад. Туда, откуда мы с таким трудом сбежали.

Покачав головой и отбросив длинные спутанные после сна волосы на спину, я закрыла окно браузера и откинулась на спинку стула. Не буду ничего писать и спрашивать. Точка. Пора закрыть эту тему раз и навсегда.

***

В двери ледового дворца я вошла при полном параде. Волосы заплетены в сложную причёску из нескольких кос, спускающихся в завитые локоны, на глазах острые стрелки, выведенные новой чёрной подводкой, на губах бордовая помада. Короткая зауженная юбка в чёрно-белую клетку едва доставала до середины бёдра, шёлковая чёрная блузка с рюшками на груди мягко раскачивалась при каждом шаге. На ноги я нацепила ботинки на плоской подошве — решила на этот раз не рисковать и не позориться, путаясь в собственных каблуках.

Появившись в холле, я резко затормозила, увидав толпу хоккеистов. Они стояли возле окон, о чём-то беседуя. И все они были разодеты в красные спортивные толстовки с нашивкой «Медведей» на спине и груди. Я не ждала их так рано, думала, что приду первой и успею подготовиться, поэтому растерялась и рассеянно оглянулась по сторонам.

Моё появление осталось незамеченным, потому что я вошла вместе с другими посетителями дворца. Юркнув за широкую спину отца с двумя мелкими детьми, я приблизилась к гардеробу, попутно стягивая с себя куртку. Гардеробщица с бесстрастным лицом забрала у меня одежду и протянула номерок. Опять двадцать четвёртый.

Сунув кругляш в сумку, я бросила быстрый взгляд на своё отражение в зеркале, поправила вздыбившиеся пряди и, расправив плечи, гордо прошествовала к компании спортсменов.

— Всем привет!

Я собрала всё мужество в кулак, чтобы голос не дрогнул. Стоять в одиночку перед стольким количеством людей и обращать на себя внимание — всё равно, что выступать с докладом перед полной аудиторией. Потно и страшно.

Парни обернулись и, увидев меня, стушевались, как дети. Я видела точно такие же выражения лица у подростков, когда пришла по одному заказу в школе — фотографировать девятиклассников на выпускной альбом. Однако сейчас передо мной стояли здоровенные лбы, на две, а то и три головы выше, поэтому я поджала губы, борясь с желанием рассмеяться. Страх и неловкость немного притупились.

Первым заговорил, конечно же, Кисляк. Закинув руку на плечо соседу, он вальяжно произнёс:

— А вот и наш фотограф. Ну что, Лейбовиц, куда идём?

Мне его тон не понравился. Да что уж там — мне сам Кисляк жуть как не нравился. Поэтому я саркастично ответила:

— Лейбовиц известна тем, что снимает знаменитостей. А чем же знаменит ты, сынок прокурора?

— О, — хохотнул Андрей и толкнул товарища — кажется, это был Костров, — слыхал? Она знает, кто я. — Понизив голос, он заговорщицки прошептал: — Гуглила меня, походу. Ох уж эти фанатки-и. — Вновь обратившись ко мне, он протянул: — Ну, а вдруг я стану знаменитым игроком сборной КХЛ? Или России? Тогда эта фотка будет стоит миллионы.

— Не обольщайся, Кисляк, — усмехнулся Егор, хлопнув Андрея по спине. — Твоя рожа столько не стоит.

Выйдя вперёд, Щука кивнул мне за спину.

— Там стена белая есть. И народ почти не ходит.

— Да, — кивнула я, не удержав рвавшуюся наружу счастливую улыбку. — Я вчера заприметила её. — Вскинув руку, я звонко щёлкнула пальцами, топнула каблуком ботинка и развернулась по часовой стрелке: — Шагом марш, за мной!

— Макеев нас строит, теперь эта, — заворчал за моей спиной Кисляк, протяжно вздыхая. — Ни на минуту расслабиться нельзя.

— Разговорчики в строю, — рявкнула я и бодрым шагом понеслась вперёд.

В небольшом коридорчике с тупиком и правда никого не было. От стены напротив через окно лился солнечный свет, и пока Медведи болтали, я устанавливала штатив с камерой, пытаясь отыскать правильную точку, чтобы моя тень не попадала в кадр. Старый свет сломался ещё месяц назад, потому что я имела неосторожность оставить его в коридоре, а Фаина, которая никогда не смотрит, куда едет, переехала его колесом своей инвалидной коляски.

Стоило прикупить кольцевую, как у блогеров, пусть и не самую качественную, но мои деньги стремительно улетали с карты, а я, как человек с низким уровнем финансового образования, никак не могла это остановить.

Я даже не удивилась, когда Кисляк вызвался фотографироваться первым, и тут же осадила его, кивнув Егору.

— Капитан первый.

Парни со смешками загудели, глядя на Андрея, которого явно раздражало то, с каким упорством я игнорирую его гиперактивную персону.

Оттянув ворот толстовки, Щукин спросил:

— Снять?

Я покачала головой.

— Нет, давай в ней. Очень хорошо, что вы все в них пришли.

Егор встал спиной к стене и провёл пятернёй по волосам. Он не знал, куда деть руки, и суетливо закачался. Я встала за штативом и вскинула ладонь.

— Егор, успокойся и встань ровно.

— Да я не умею фотографироваться, — неловко проговорил Егор, выпрямляя спину и одёргивая рукава толстовки. — Как встать-то?

— Делай как я, — опять встрял Кисляк, и я громко скрипнула зубами от раздражения. Ну он просто не выносим.

Взгляд Щукина обратился мне за спину, и я тоже обернулась. Кисляк явно копировал какую-то древнегреческую статую — выставил вперёд левую ногу, правую руку закинул за шею и, задрав голову, уставился куда-то в пространство. Скосив глаза на Егора, он ухмыльнулся:

— Понял? Учись, пока я жив.

Ткнув пальцем в уничтожителя наушников, я спросила у Щуки:

— Запомнил? — Он с недоумением во взгляде кивнул. — Никогда так не делай.

Хоккеисты заржали, а я увидела тень Кисляка, демонстрирующего моему затылку средний палец. Не глядя, я вскинула руку и ответила ему тем же. Закуток дворца опять наполнился смешками.

Работа закипела. В основном парни делали то, что я от них требовала, но периодически им хотелось подурачиться. Так моя плёнка заполнилась фотографиями, на которых хоккеисты корчили рожицы, косили глаза к носу и совершенно по-идиотски лыбились. Мило, конечно, но я периодически поглядывала на часы и дёргалась от нервов. Оставалось не так много времени до тренировки, а мне не хотелось бесить тренера, который пошёл на встречу просьбе.

Когда подошла очередь Кисляка, я набрала полную грудь воздуха и надула щёки, уговаривая себя успокоиться. Вена на лбу уже заранее начала пульсировать, а Андрей ведь только шёл к точке. Ещё ничего не началось, а я уже на взводе. Остальная команда заулюлюкала, и Кисляк послал им воздушный поцелуй, театрально кланяясь. Спокойно, Майя, ты же ещё вчера поняла, что этот тип — шут. Нет, даже клоун. Пять минут страданий — и ты свободна.

Вытянувшись по стойке «смирно» перед белой стеной, Андрей упёр руки в бока и ухмыльнулся, глядя на меня.

— Надеюсь, ты действительно профессионал, и фото покажут во всей красе какой я красавчик.

— Не переживай, — ухмыльнулась я в ответ, изо всех сил вцепившись в корпус штатива. Не сломать бы его. Об голову Кисляка. — Я дружу с фотошопом и отретуширую твой второй подбородок.

— Чего? — Кисляк провёл пальцами по шее, задрав голову. — Нет у меня второго подбородка! Я же спортсмен.

— Ага, — кивнула я, прижимаясь к глазку, — как скажешь, Андрюш.

И снова ржание за спиной. Весело, однако, им живётся — что ни скажи, сразу валятся от хохота.

— Ты всегда такая гадюка, или сейчас ретроградный Меркурий в зените? — с желанным любопытством поинтересовался Кисляк, застёгивая кофту под горло. Ещё через секунду он передумал и приспустил язычок молнии ниже.

Я решила не отвечать выпад. На каждое моё слово у него найдётся ответ, затем отвечу я, и перепалка продолжится до бесконечности. Поэтому я негромко сказала:

— Я снимаю, встань нормально.

Как ни странно, Кисляк послушался. Встал ровно, слегка вскинул подбородок и немного приподнял уголки рта. Никаких лишних эмоций и выделываний. Мне хватило пару щелчков, чтобы сделать нормальные фотографии. Первый из игроков, на кого ушло так мало времени.

Оторвав взгляд от экрана фотоаппарата, я с удивлением покосилась на Кисляка. Он кивнул:

— Готово?

— Ага, — буркнула я, — спасибо.

— Не за что, — пожал он плечами и расплылся в усмешке. — Не в первый раз.

Это я и поняла. У Андрея явно большой опыт в том, чтобы делать официальные фото. Ещё бы, его наверняка постоянно фотографируют на всяких приёмах и банкетах, или куда там прокурор города приводит своего сыночка.

Зря я думала, что самой моей большой проблемой окажется Кисляк. Бакин — вот где оказалась зарыта собака. Семён — Сеня, — второй вратарь, оказался невероятно деревянным. Не помню, как он проявил себя вчера на тренировке, но сейчас он стоял перед белой стеной, словно сгорбленный истукан. Я сказала выпрямить спину — он почесал подбородок, сказала повернуть лицо ко мне — он открыл рот и беспомощно уставился на товарищей по команде, которых буквально разрывало от смеха. Они стояли возле окна, красные под свет своих кофт, и давились смешками со слезами на глазах.

— Се-еня, — со злостью прошипела я, — ты что, русского языка не понимаешь?

— Почему? — округлил глаза парень. — Понимаю. У меня по нему тройка, конечно, но так я понимаю.

Вена на лбу вновь пришла в неистовое возбуждение, пульсируя. Я почувствовала, что начинаю краснеть от бешенства. И шутейки хоккеистов бесили ещё больше.

— Бакин, — ржал Кисляк, схватившись обеими руками за щёки, — представь, что она — шайба. Смотри на неё!

— Как представить-то, — забурчал Сеня, которому шайба явно прилетает в голову с завидной регулярностью. — Она же человек, а не шайба.

Кисляк взвыл, отворачиваясь к окну. Мне тоже хотелось выть. Ткнув пальцем в объектив, я ледяным голосом приказала, глядя на парня, как маньяк на жертву.

— Семён, сюда. Объектив. Смотри, бога ради, вот сюда.

Первый проблеск понимания в глазах парня. Я выдохнула, чувствуя, как по спине бежит пот. Ну и нервная, однако, работёнка. С девятиклассниками было проще.

Бакин кивнул, прижал руки по швам и, широко раскрыв глаза, уставился в объектив. С уголками губ происходило что-то невероятное — они изгибались то вверх, то вниз, и дрожали. Выглядел он так, будто его пучит.

— Сеня! — заорала я и от безысходности затопала ногами. — Сеня!

— Его сколько раз «Сеней» не назови — ситуация не изменится, — снова встрял Кисляк. И я не выдержала.

— Кисляк! Свали нахер!

Испуганно шарахнувшись в сторону, Андрей вскинул ладони и пробормотал:

— Да я чё? Да я вообще молчу...

— Они меня смущают, — заныл Бакин, и я схватилась за виски.

— Бакин последний, — процедила я, зажмурившись. — Вы все можете быть свободны, спасибо за сотрудничество.

— Майя, — начал было Егор, но я остановила его взмахом руки.

— Егор, у тебя есть клюшка, но у меня штатив, не бесите меня. Просто уйдите.

Парни послушно засобирались. Не знаю, поверили ли они в то, что я нахожусь на грани массового убийства, или им просто надоело дурачиться, но их смыло из закутка почти за секунду. Остались только я, Бакир, Щукин и грёбаный Кисляк, который бесцеремонно устремил на меня указательный палец.

— В смысле Майя? Ты же Варя.

Я уставилась на парня, вскинув брови в недоумении.

— И с чего ты это взял?

— Как с чего? Ты сама вскипев сказала подписать для Вари Морозовой.

Прижав ладонь ко лбу, я покачала головой. Точно, автограф. Я и забыла про него. Злосчастная бумажонка так и валяется на дне сумки, всеми позабытая. Морозова ведь сегодня не пришла на первые пары — проспала. Или тупо забила.

— Знаю Ми два года, — сказал Егор, усмехнувшись, и толкнул недоумевающего Кисляка локтём в бок, — и впервые слышу про её альтер-эго.

— Это был автограф для подруги, — наконец сказала я, с усмешкой взглянув на Кисляка. — Это она твоя фанатка. Не я.

Губы Андрея сжались в тонкую полоску, а в глазах промелькнуло... разочарование? Я толком и не поняла, что это было, потому что на лицо парня вернулась привычная беззаботная усмешка, и он, подхватив спортивную сумку, отсалютовал нам.

— Понятно. Ладно, удачи с Бакиным. Клинт, кажется, безнадёжен.

С этими словами он бесшумно скользнул прочь, а вслед за ним, молча пожелав мне удачи, скрылся и Щукин. Я с прищуром взглянула на Бакина. Не знаю, что за гримаса отразилась на моём лице, но вратарь попятился и упёрся спиной в стену.

— Только не бей, — взмолился он и посмотрел на меня по-детски открытым взглядом. — Я всё сделаю.

Устало вздохнув, я кивнула.

— Хорошо. Просто слушай меня и делай, как я скажу.

Без постоянно вставляющих свои комментарии парней дело пошло значительно лучше. Бакин не был тупым, как показалось на первый взгляд, — он до милого простоват и простодушен. Этакий большой ребёнок, который лучше понимает, когда с ним говорят спокойным, вкрадчивым голосом, и не давят присутствием большого количеством народа.

Закончив снимать и получив несколько более-менее сносных фотографий, я спросила у Бакина, нажимая на кнопку просмотра:

— Если ты стесняешься людей, то как выходишь играть на лёд?

— Так я в маске же, — пояснил Сеня. — Да и меня почти не выпускают на лёд.

— Да? — удивлённо вскинула я брови, выключая камеру и убирая в квадратную сумку. — Почему?

Отзывчивый Сеня помог мне убрать камеру в рюкзак и сложить штатив. Правда он не разобрался с шурупами на ножках и чуть не растерял их, бросившись собирать по всему полу.

— Так я же второй вратарь. Сижу на скамейке.

В правилах хоккея я разбиралась примерно так же, как и в высшем матанализе — то есть очень и очень плохо, — поэтому спросила:

— А разве вы не должны меняться? Для передышки и всего такого.

Сеня покачал головой, протягивая мне шурупы, которые я убрала в маленький тряпичный мешочек на завязках.

— Я типа в запасе. Если Щукин травмируется, выпустят меня.

— И что, ты вообще не выходишь на лёд?

— Иногда выхожу, — улыбнулся Бакин, и мы направились прочь из закутка. Вокруг снова засновали туда-сюда люди, и мне пришлось придвинуться к парню ближе, чтобы услышать, что он говорит. — Я буллиты хорошо ловлю.

Слово было мне знакомым, думаю, слышала от Егора, но значения не знала.

— Штрафной бросок, — пояснил Сеня и остановился перед коридорчиком, ведущем к раздевалкам. — Ещё есть серия буллитов после матча. Чтобы выявить победителя.

— А-а, — понимающе кивнула я, хотя из слов парня мало что поняла. Мне надо видеть, я, вроде, как, визуал.

— Ничего, — вдруг усмехнулся Сеня и по-братски хлопнул меня по плечу. Силу он не рассчитал, и я едва не согнулась пополам от удара, крепко стиснув зубы. — Ты втянешься. Там всё просто. Ладно, я погнал. — Он уже развернулся, чтобы унестись на всех парах на тренировку, но затормозил и обернулся. — И это, Майя, — его щёки расплылись в разные стороны, демонстрируя добродушную улыбку, — спасибо, что не смеялась надо мной.

Улыбнувшись в ответ, я кивнула, и Бакин сорвался с места, уносясь дальше по коридору. Я осталась стоять в одиночестве и раздумывать, чем дальше заняться. По-хорошему, надо ехать домой. Как раз скоро закончатся пары, и дружный дуэт из мамы и Фаины вновь примется разрывать на части мою трубку. И именно поэтому идти домой совершенно не хотелось.

Медленно прогуливаясь, я побрела по холлу, оглядываясь по сторонам. Вчера у меня не было времени, чтобы осмотреться и понять внутреннюю составляющую ледового дворца. Все стены были украшены стендами, плакатами и фотографиями — возле них толпились люди. Они бросали быстрые взгляды на расписание, болтали о чём-то друг с другом и шли дальше — поднимались по лестнице или разбегались по многочисленным коридорам. Большие двери, ведущие на ледовую арену, были заперты, а на мутных синих стёклах висела распечатка: «По вопросам аренды льда обращаться к спортивному директору ледового дворца».

Ноги привели меня буфету. Небольшое пространство заполонили круглые столики на два, максимум три, человека. Вдоль стены шли прилавки, где торговали салатами в маленьких глубоких тарелочках, снеками и булочками с неизвестным содержимым. Возле кассы стояла высокая худая женщина в синем переднике, лениво обмахивающая разрумянившееся лицо потрепанным журналом. Она без слов выдала мне на поднос кусок пирожного-картошку и стакан компота и также молча забрала деньги. Я мысленно отметила, что всё это она сделала без перчаток, а после того, как убрала купюры в кассу, потёрла пальцами густо накрашенные глаза.

Почти все столы были заняты мамами, которые привели детей на тренировки. Одни сгрудились в кучки, придвинув несколько столов, другие заняли места у окон или в углу и уткнулись в ноутбуки. Я нашла свободный стол у окна, отгороженный раскидистым ярко зелёным растением, и плюхнулась на стул, поставив сумки на подоконник.

Из окна открывался вид на парковку и дорогу, за которой стояла обычная вытянутая пятиэтажка, первый этаж которой сплошь занимают магазины и кафешки. Глотнув несладкий компот, я откусила кусок от пирожного и, включив камеру, принялась отсматривать получившиеся снимки. От некоторых хотелось смеяться в голос — я так и видела их в виде стикеров для телеграма или отдельной рубрики в соцсетях.

Когда добралась до первого снимка Щукина, я нахмурилась и забарабанила пальцами по столу. Не хватает одного игрока, я точно в этом уверена. Но кого? Пока мы работали, я запомнила имена многих. Вот Вадим Назаров, Саша Костров, Миша Пономарёв, Ваня Соколов, Лёша Богданов...

Но на языке крутилась фамилия, которую я никак не могла вспомнить. Кто-то не пришёл на фотосессию. Может, заболел?

Схватив телефон, я взглянула на время. Сейчас у Марины должна быть тренировка. Сунув остаток пирожного в рот, запив компотом, я подхватила свои вещи, отнесла посуду на раздачу и поспешила в холл, сопровождаемая гомоном и хихиканьем. По дороге я схватила первого попавшегося прохожего, подростка лет четырнадцати, и спросила, где тренируется хоккейная группа поддержки. Он не сказал ни слова, но ткнул пальцем наверх. Я вскинула голову, увидела балкон второго этажа и открыла было рот, чтобы уточнить, куда на втором этаже нужно идти, но подростка уже и след простыл.

На втором этаже пришлось побродить минут пять, прежде чем я вышла в холл, похожий на тот, что на первом, только поменьше размером. Громкий, тренерский голос Касаткиной был слышен издалека.

— И раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь!

Девочки из группы поддержки тренировались на специальных матах, взмахивая ногами и руками в такт Марининому счёту. Я издалека увидела, что не все попадают в синхрон и путаются — одни уже начали подъём левой ноги в шпагате, а другие схватились за бёдра, чтобы сделать круговые вращения. Поняв свою ошибку, они попытались вклиниться в танец, с опаской поглядывая на Касаткину. Марина стояла спиной ко мне, но даже так я видела, что подруга стремительно закипает — руки, упёртые в бока, с силой стискивали красную ткань длинными пальцами.

— Таня, блин, ты программу вообще учила? — заорала Марина, и девчонки вздрогнули, вконец запутавшись в движениях. — Какого хрена у тебя ноги вширь, если надо делать прыжок? А Синицина, ты вообще растяжку делаешь? Это шпагат, по-твоему? Вы что, на матче позориться собрались? — Стиснув кулаки, Касаткина топнула ногой и повысила громкость голоса ещё на три октавы, от чего у меня тут же заболели уши: — А хотя, продолжайте в том же духе! Зрители от вашего выступления будут в таком умате, что даже не заметят, как наши пропустили шайбу! Всё, перерыв! — Отступив на шаг, Марина закончила гневную тираду, со злостью припечатав: — Дуры.

Не успела я подумать, что лучше всего сейчас смыться и не попадаться на глаза разгневанной подруге, как она резко обернулась на пятках и увидела меня. Вся злоба мгновенно слетела с её лица, и Марина расплылась в радостной улыбке.

— Майка! Привет! — Бросив чирлидершам приказ разминать свои горбатые спины, она быстрым шагом направилась ко мне. — Как хорошо, что ты пришла. Я уже была готова поубивать этих тупиц. Ни черта не понимают, калоши деревянные.

На щеках Касаткиной горел яркий румянец, а тонкие пряди прилипли ко взмокшему лбу. Смахнув пот, она крепко обняла меня и, закинув руку на плечо, повела к синим мягким диванам, стоящим в стороне от тренировочного угла. Мы плюхнулись на один из диванов, и Марино шумно запыхтела, бросая злобные взгляды на девчонок, которые в отсутствие капитана принялись болтать, делая вид, что разминаются.

— Надеюсь, твоя фотосессия прошла лучше, чем моя тренировка.

— Не без шероховатостей, — ответила я и протянула подруге фотоаппарат. — Я уверена, что кого-то не хватает, но не могу понять, кого. Посмотришь?

Марина с готовностью взяла соньку и принялась жать на кнопку, листая фото. Спустя секунд тридцать, она вернула фотоаппарат мне и лениво протянула:

— Антипова нет.

Точно. Антипов. Я же слышала его фамилию на вчерашней тренировке. Вот почему чутьё подсказало, что кого-то не хватает.

— Странно, — задумчиво хмыкнула я, выключая соньку. — Он сегодня не пришёл. Были все, кроме него.

— Не удивительно, — фыркнула Марина, проваливаясь в мягкой обивке и запрокидывая голову на спинку дивана. — Это же Антипов. — Поймав мой вопросительный взгляд, она пояснила: — Та ещё заноза в заднице. Если он не хочет что-то делать, его хрен заставишь. И никто ему, блять, не указ, понимаешь ли.

— Сложный характер?

— Дерьмовый. Лучше забей на него. Обойдётся без анкеты на сайте.

— Так нельзя, — покачала я головой. — Нужны все игроки. Что я Казанцеву скажу? «Простите, Вадим Юрьевич, но Антипова нет, потому что он заноза в заднице»?

— Так и скажи, — беззаботно пожала плечами Марина и толкнула меня локтём. — Жвачка есть? — Я вынула из сумки пластмассовую баночку и протянула подруге. — Макеев с него пылинки сдувает, Антоша, видите ли, неприкасаемый. — Громко хохотнув, она закинула в рот белую подушечку и мрачно закончила: — А причина в том, что тренер потрахивает мамку Антипова. Вот так вот.

— М-да, — недовольно протянула я, поддавшись вперёд, и подставила кулак под подбородок, — прикольно. Даже не знаю, что делать.

— Ничего, — Марина звонко хлопнула меня по спине и потрепала, — что-нибудь придумаешь. Ты же башковитая.

Я скривилась. И почему всё не может быть просто? За что мне на пути всё время эти трудности? Теперь и с Антиповым разбираться.

Тряхнув головой, я задумалась. А может, всё проще, чем есть на самом деле? Вдруг Антипов забыл о просьбе тренера прийти пораньше. Или вообще заболел. Мало ли, какие могут быть причины. А я уже накрутила себя с доброй руки Касаткиной и начала заочно ненавидеть ни в чём не повинного парня.

— Кстати, — я решила переменить тему, — как у вас с Егором дела?

Марина небрежно повела плечами и надула накрашенные розовым блеском губы. Подумав немного, она буркнула:

— Да как всегда. Бесит он меня.

Я села вполоборота, закинула локоть на спинку дивана и подпёрла кулаком голову.

— Что на этот раз?

— Да там, — Марина отмахнулась и отвела взгляд. — Такое чувства, что у него отношения не со мной, а с клюшкой. Я его зову после тренировки в кафе, кино, погулять, а он вечно устал.

Я задумчиво смотрела на Марину. Как бы ей по-русски объяснить-то?

— Касаткина, ну ты тоже даёшь. Сама знаешь, как они отпахивают. Думаешь, его хватит на марафон «кино, ресторан, кровать»?

— Меня же хватает, — фыркнула Марина. — Чё за отношения такие? Чисто на пять минут увиделись, чмокнулись и разбежались. Я, между прочим, девушка, я хочу, чтобы за мной ухаживали!

Глядя на Касаткину, я молча слушала её душевные излияния. Всё было до безобразия просто — в жизни Щукина есть что-то ещё такое же важное, как и она сама. Состязаться с любимым делом парня — неравная борьба. Марина смешала в кучу всё: и хочу парня хоккеиста, и не хочу, чтобы он вкладывался в спортивную карьеру на полной, и тренировки с тупыми курицами достали, и форма новая из дерьмового материала — чешется постоянно, — и кофе утром был остывший. К концу её долгого и обстоятельного рассказа у меня разболелась голова.

Я даже не успела нажать на экран блокировки, как уже вскочила на ноги и торопливо заговорила:

— Блин, опаздываю! Всё, Маринк, пока, до завтра или до другого дня! — Я запнулась и выдохнула: — Короче, бежать мне надо.

— Давай-давай, — пробубнила Касаткина. — Беги. У вас у всех так много дел, на меня времени совсем нет...

Но я уже не стала её дослушивать. Задержусь хоть ещё на секунду, и поток из жалоб польётся по второму кругу.

На первый этаж я слетела почти бегом, едва не покатившись кубарем. Нога слетела с предпоследней ступени, я прижала рюкзак к груди с такой силой, что в рёбрах хрустнуло — пусть я переломаю себе все кости, но не дам фотоаппарату превратиться в груду бесполезного металла. Столкновение с полом было неизбежно, но чья-та твёрдая рука схватила меня за шиворот и дёрнула назад. Коротко взвизгнув. я приземлилась на задницу и протяжно застонала.

Как же больно!

— Не благодари, — зазвучал голос над головой. Прищурившись, я задрала голову и увидела улыбающуюся рожу Кисляка. Вскинув подбородок, он провёл ладонью по шевелюре и протянул: — Я настолько хорош собой, что девушки сами падают к моим ногам.

Оскалившись, я поднялась на ноги. Правда снова чуть не упала и уцепилась за джинсы Кисляка. Он вздрогнул и схватился за штаны.

— Придурок, — прошипела я, выпрямляясь.

— Хороша благодарность, — фыркнул Андрей. — Раздеваешь прямо на глазах у мелких.

Недоумённо вскинув брови, я покосилась на уничтожителя наушников. Гаденько ухмыляясь, он ткнул пальцем мне за спину. Обернувшись, я увидела хихикающих детей, во все глаза глядящих на меня. Гордо вскинув подбородок, я отряхнулась и взмахнула волосами.

— Странно ты помог. Я же всё равно упала.

— Так и ты не особо мне нравишься.

— Да пошёл ты, — уже беззлобно огрызнулась я и ткнула пальцем его в грудь. — У вас же закончилась тренировка? Антипов на ней был?

— Конечно. А что такое?

— Он мне очень нужен. Только его фотографии нет.

Кисляк скривился, поджав губы. Прищурив один глаз, он опёрся плечом на стену и покачал головой.

— Как бы тебе сказать...

Что он хотел сказать дальше, я уже не стала слушать. Потому что я его увидела. Антипова. Он быстрым шагом прошёл мимо нас, бросив «пока» Кисляку.

— О! Антипов!

Прижав сумку с фотоаппаратом к груди, я понеслась следом за парнем. Он шёл слишком быстро, а мои короткие ноги создавали слишком много проблем. Но я всё же достигла своей цели — схватила парня за рукав куртки и заставила остановиться у самых турникетов.

— Слава богу, — выдохнула я, запыхавшись, — еле догнала. Вы, спортсмены, такие быстрые!

Серые глаза недобро уставились на меня, и я с трудом поборола желание втянуть голову в плечи. Вместо этого тряхнула волосами и расплылась в самой доброжелательной улыбке.

— Ты же Антон, да? — Парень медленно кивнул. — Я Майя, помнишь меня? Я вчера вас снимала на льду.

— Допустим, — коротко ответил хоккеист.

— Я всех уже сфотографировала перед тренировкой, остался только ты. — Продемонстрировав фотоаппарат, я кивнула в сторону белой стены. — Можешь уделить мне пару минут?

— Нет.

Ого. Вот это меня отшили. Никогда не слышала по отношении к себе столь грубого отказа. Обидно, но нельзя сдаваться.

— Да я быстро! Честно! Мы дольше разговариваем, чем я бы тебя фотографировала...

— Что в слове «нет» тебе непонятно? — Антон вопросительно вскинул брови, а его глаза продолжали смотреть на меня коршуном. Так и заглотил бы, не оставив даже бренных косточек.

Да что с ним не так? Я что, девушку у него отбила? Хотя, после такого короткого диалога у меня действительно возникло желание узнать, если ли у него любимая и сделать всё, чтобы они расстались. Из-за меня. Чтоб говнюку неповадно было.

Только я открыла рот, чтобы сказать о задании Казанцева, как Антипов грубо оттолкнул меня с дорогу и, пройдя через турникет, вышел из здания ледового дворца. Я осталась стоять, глупо хлопая глазами ему вслед.

— Ну что, получила кочергой по башке? — с усмешкой сказал Кисляк, возникая рядом со мной. — А я хотел тебя предупредить.

— О чём предупредить? — глухо спросила я, продолжая безучастно пялиться на стеклянные двери входа. — О том, что ваш Антипов мудак? Да я уже своим опытом догнала.

— Да ты не обращай внимания. Он всегда такой.

Услышав незнакомый голос, я обернулась. Рядом с Кисляком, такой же высокий и широкоплечий, стоял Саша Костров. Улыбнувшись, он скрестил руки на груди.

— Мне надо доделать задание Казанцева, чтобы получить свои деньги! — От безысходности я топнула ногой и ударила сумкой себя по бедру. — Что мне ему сказать?

— Может, Казанцев и не заметит, что одного игрока не хватает, — пожал плечами Кисляк. — Забей.

— Слушай, ты такой умный, — вскипела я. — Может, что-то дельное посоветуешь? Чё тупо языком чесать?

— Грубиянка, — отбрил парень.

— Хамло, — не осталась в долгу я.

— Да завязывайте вы, — закатил глаза Костров. — Два дня друг друга знаете, а насобачились на сто лет вперёд. Но Кисляк прав, тебе проще забыть об Антипове. Он из принципа не станет фотографироваться.

— Из какого такого принципа? — Кровь забурлила в голове — я уже всей душой ненавижу грёбаного Антипова. — Что за принципы такие дебильные?

— Ну, — Саша неловко почесал затылок пятернёй и выдохнул, будто сдавшись. — Короче, у нас интервью недавно брали, после серии выигрышных матчей. И девчонка, которая писала статью, понравилась Антохе. И, когда он тебя вчера с фотиком увидел и узнал, что ты на подработке, психанул. Потому что Казанцев взял какую-то левую девчонку, хотя мог взять уже проверенного человека.

— Серьёзно? — От удивления я даже воздухом поперхнулась. —Это причина? Что за бред!

— Не бред, — ухмыльнулся Кисляк. — Просто Антип не знает, как к ней ещё свои яйца подкатить. А так был бы повод. Но, тут возникла неувязочка, — он махнул рукой, указывая на меня, — в твоём лице.

— То есть, вы мне сейчас хотите сказать, что Антипов саботирует мою работу из мести, потому что сам не додумался своей коротко стриженной башкой взять у неё номер телефона?

— Да, — хором отозвались парни.

От раздражения я снова топнула ногой. Вот же кусок идиота. Зла не хватает.

— А ну-ка, — я щёлкнула пальцами, глядя на закадычную парочку хоккеистов, — как ту девчонку зовут? Журналистку.

— М-м, — протянул Кисляк, почёсывая переносицу. — Не помню...

— Оля, — перебил его Костров. — Её Олей зовут. А тебе зачем?

Хмыкнув, я повернулась к ним спиной и снова уставилась на стеклянные двери, безостановочно открывающиеся и закрывающиеся. Я заставлю Антипова сделать это фото. А иначе, ему придётся фоткаться сразу на памятник. Ни за что не отступлюсь.