Сломленные

День тянется медленно.

Жара не спадает ни на секунду. Плотная, лениво обволакивающая, она висит в воздухе, давит на плечи, затуманивает взгляд.

Бетон раскалён, белые стены виллы слепят глаза, а тени, вместо того чтобы спасать, будто только подчёркивают безвыходность их положения.

Часы не идут, а буквально ползут и выводят из себя.

Всё замирает: бассейн гладкий, как стекло; диваны не тронуты; свет ложится ровными полосами на пол и не меняется часами.

Мир будто выключен.

Оставлен в режиме ожидания.

В этой тишине каждый шаг слышен отчётливо, громко. Каждый вздох — лишний. И всё вокруг лишнее.

Или лишние только они?

И только ближе к вечеру всем становится заметно легче и веселее, потому что к сто сорок первым возвращается Кайл.

На его руке плотный белый гипс, намертво зафиксированный повязкой через шею. Лодыжка аккуратно стянута эластичным бинтом: как Новак и сказала, ушиб оказался лёгким.

Он выходит из машины, шагает неторопливо, с едва заметной хромотой, будто упорно игнорирует любой дискомфорт. Лицо уставшее, но в глазах всё тот же живой блеск.

Ничего страшного не случилось.

Подумаешь.

На фоне вылизанной картинки виллы его появление кажется почти абсурдным: пыльные ботинки, потрёпанная после падения одежда, выбеленный гипс, что не вписывается в стерильный антураж и ярким пятном контрастирует с его смуглой кожей.

По-настоящему Эмили понимает, что всё не так плохо, когда Гэррик входит в дом и первым делом морщится, бросив тоскливый взгляд на бассейн.

Он не произносит ни слова, но по выражению лица становится ясно: отсутствие возможности искупаться задевает его сильнее, чем свежие швы и сраная кость, которая ещё утром торчала под ненормальным углом из его плоти. А следом проскальзывает ещё одна эмоция, куда более узнаваемая: острая, искренняя потребность в алкоголе.

И как будто в ответ на эту немую просьбу на кухонной стойке уже стоят новенькие бутылки.

Бурбон.

И текила.

Две.

Соуп и Алехандро, по счастливой случайности, с утра не забыли о самом важном.

Настроение в доме меняется.

У всех.

Новак и Прайс стоят у длинной столешницы на кухне.

Капитан режет лайм с хирургической точностью. Ровные дольки одна за другой ложатся на тарелку непрерывным рядом.

Близко к нему Эмили методично обмакивает края рюмок в соль, повторяя заученное движение по инструкции Варгаса.

Из гостиной доносится бодрая музыка, ритм которой сбивается, утопая в раскатистом смехе. МакТавиш и Гэррик, как всегда, сцепились в словесной перепалке. Громкой, живой, заряженной так, что хватит на всех.

Чуть тише, на фоне разговор Алехандро и Гоуста. Голоса ровные, низкие, будто протянутые по поверхности как мягкий шёлк.

В их интонациях — спокойствие. Контраст резкому веселью сержантов, но не противоположность.

Дом постепенно наполняется жизнью.

И Новак это нравится.

— Так значит, ты и лейтенант, — бросает Прайс небрежно, ломая комфортную тишину, но его голос сквозит мягкостью больше, чем обычно.

Он не поднимает взгляда, задаёт вопрос будто мимоходом, словно это не щепетильная тема, а они всего-навсего обсуждают погоду за окном. Но это не так.

Они оба это знают.

Эмили замирает.

Хмурится.

Слова цепляют её не смыслом. А интонацией. Потому что капитан говорит спокойно и ровно. Без насмешки и давления.

Она не отвечает сразу.

Просто стоит рядом, следя, как соль ровным ободком ложится на край очередной рюмки. Движения чуть медленнее, чем нужно.

Новак выдыхает.

Тяжело, медленно, будто с этим воздухом уходит что-то, что слишком долго держалось внутри.

— Это плохо? — спрашивает почти шёпотом.

Она даже не уверена, чего ждёт.

Его оценки?

Одобрения?

Разрешения?

— Я этого не говорил, — отзывается наконец Джон и слегка пожимает плечами.

— Непривычно — да. Даже странно. Особенно если вспомнить, как вы друг друга не переносили вначале.

Новак криво усмехается.

Потому что это правда.

Всё началось с взаимной злости.

Со скрежета зубов. Колючих взглядов. Недоверия.

— Я знаю Саймона уже довольно давно, — продолжает капитан. — И я видел его в разных состояниях: в ярости, в боли, в бреду, когда его собирали по кускам после ранений. Видел, как люди неделями обходили его стороной, потому что он был в хреновом настроении.

Прайс кладёт последнюю дольку лайма на тарелку и выпрямляется, поворачиваясь к Эмили.

Не торопится заполнять повисшую паузу. Оставляет ей пространство, чтобы впитала в себя губкой его слова.

— Но таким я не видел его никогда.

Таким.

Эмили тяжело сглатывает, продолжая упрямо втирать рюмку в соль.

— Я знаю, что с ним нелегко. Он всегда всё держит внутри. Не умеет иначе: его не научили. И я видел, как это жрёт его изнутри, — голос мужчины становится тише почти как у отца, который не умеет в слова, но пытается изо всех сил. — Но сейчас я смотрю на него, и он будто стал живее. Из-за тебя.

Новак чувствует, как тисками сжимает грудную клетку будто от нехватки воздуха.

Она отрывисто кивает.

Не ему — себе.

— Поэтому нет, — Прайс ставит тарелку на поднос. — Это не плохо.

На его лице появляется едва заметная, ободряющая улыбка. Которая греет, но не давит. Потому что он должен был это сказать.

Это важно было сказать.

— Пойдём, солнышко, — мужчина кивает в сторону гостиной и отрывисто подмигивает ей. — Иначе там начнётся бунт из-за отсутствия выпивки.

Прайс подхватывает поднос так буднично, будто это не рюмки и лайм, а часть его привычного арсенала оружия. Подхватывает ещё бутылку текилы, легко, без лишних движений зажимая подмышкой, и исчезает за дверным проёмом, растворяясь в гулком смехе сержантов и музыке.

Пространство вокруг будто меняется: становится тише, плотнее, и эта тишина цепляется к коже сильнее, чем дневная жара. Она смотрит на пустую столешницу, где только что стоял поднос, и снова слышит в голове слова капитана.

Из-за тебя.

Фраза простая, почти обыденная, но для неё — точный удар в самое уязвимое место. Она пытается отмахнуться, не принимать близко к сердцу, но внутри всё сжимается, как тугая пружина. Горло перехватывает, грудь становится тесной.

Все противоречивые чувства играют между собой: страх и облегчение, сомнение и тепло. Всё намешано в один тугой ком, который как ни пытайся — не разорвать. И ей кажется, что ещё чуть-чуть и она треснет. Потому что человек не может выдерживать столько всего сразу.

Ебучий фейерверк.

Она опирается ладонями о столешницу, намертво сжимая пальцами холодный мраморный край. Закрывает глаза.

Секунда.

Две.

А затем Эмили резко выдыхает. Будто выталкивает вместе с горячим воздухом лишнее.

Она открывает шкафчик и почти машинально достаёт два широких стакана. Толстое стекло глухо ударяется о столешницу. Следом появляется бурбон. Тёмная бутылка с элегантной этикеткой, привычная тяжесть в руке.

Мысль приходит просто и ясно: один глоток — станет легче.

Ей.

Ему.

Она задерживает взгляд на янтарной жидкости, пальцы сильнее сжимают горлышко, словно в этом сжатии есть решение. Потом берёт её окончательно, вместе со стаканами и литровой бутылкой колы. Выпрямляется.

И идёт в гостиную.

Соуп и Газ устроились на одном диване. Джонни, не теряя времени, уже успел изобразить чёрным маркером на гипсе Гэррика внушительный член, и теперь оба корчатся от смеха, хлопая друг друга по плечам. Смех громкий, искренний, почти детский.

Прайс сидит рядом с ними, опрокидывая в себя рюмку с текилой.

Он кидает на сержантов тот самый взгляд, в котором раздражение странным образом переплетается с теплом. Будто усталый отец, который прекрасно понимает, что его дети навсегда останутся детьми, как бы сильно они ни старались казаться взрослыми.

На другом диване, чуть в стороне, лейтенант и Варгас ведут разговор. Тихий, деловой, сдержанный: в контраст двум шумным идиотам поблизости.

За стеклянными дверьми, открытыми настежь, лежит неподвижный бассейн, отражающий от своей поверхности лунный диск серебрящимися бликами. Снаружи трещат цикады — равномерно, монотонно, создавая ту особую музыку вечера, когда день наконец отпускает и позволяет свободно дышать.

Смех, голоса, музыка.

Всё это обволакивает Новок мягким, почти что непривычным фоном.

Но глаза по инерции цепляются за Гоуста. Она идёт к нему, как будто не выбирая, просто подчиняясь привычному движению.

Притягивается к нему как сраный магнит.

Садится рядом и тут же плотно прижимается к его боку, ощущая знакомое тепло сквозь ткань своей одежды. Это выходит так естественно, будто она возвращается на своё место.

Эмили ставит бурбон и стаканы на низкий кофейный столик. Тут же тянется к бутылке, но Райли, не прерывая разговора с Варгасом, протягивает руку и мягко обхватывает её запястье. Лёгкое движение, и он настойчиво возвращает руку девушки обратно к ней на колено.

Фокус остаётся на беседе, он даже ничего не говорит, но даже этот крохотный жест звучит как молчаливый приказ: я сделаю это сам.

Гоуст берёт бутылку, откупоривает и привычным движением наливает переливающуюся оранжевыми оттенками жидкость в оба стакана.

В её — добавляет колы, потому что выучил, как она любит.

В свой — чистый.

Он протягивает ей её стакан, и едва она успевает взять его в пальцы, лейтенант обнимает её за плечи, притягивая к себе невероятно близко, словно пытаясь слить их в неделимое целое. Тёплая тяжесть его руки ложится привычно и естественно.

Новак выдыхает, едва сдерживаясь, чтобы не замурчать подобно кошке.

Эмили пьёт маленькими глотками: сладость колы смешивается с терпким вкусом бурбона, разливаясь внутри необходимым спокойствием.

Райли всё ещё говорит с Алехандро.

Низкий голос ровный, собранный, вибрирует в его груди и отдаёт импульсами ей в бок. Варгас кивает, отвечает так же спокойно, сдержанно.

Но в какой-то момент Гоуст чуть поворачивает голову к Эмили. Не прерывает фразы, не сбивается с мысли, просто смотрит сверху вниз своими карими глазами.

Взгляд мужчины цепляет её так, будто весь шум комнаты проваливается куда-то глубоко. Смех Соупа, громкие реплики Газа, даже музыка. Всё отодвигается на второй план. Остаётся только это короткое касание глазами, из-за которого её внутренности переворачивает подобием мёртвой петли на американских горках.

Девушка упрямо делает вид, что сосредоточена на стакане, но губы сами предательски тянутся в едва заметную улыбку на краешке её губ.

И этого ему достаточно: Райли возвращается к разговору с Варгасом, будто ничего не произошло.

Только его пальцы на её плече невольно сжимают ткань футболки чуть крепче, чем прежде.

— Твою мать, — вдруг вскрикивает Газ и резко морщится, одёргивая локоть. — Блять, ты можешь поосторожнее?

МакТавиш, захлёбываясь в смехе, хлопает ладонью по дивану и в запале задевает гипс Гэррика.

— Прости, прости, — сержант поднимает ладони вверх. — Случайно.

Газ сидит, тяжело дыша. Губы сжаты в тонкую линию, челюсть сведена, и Новак может поклясться, что видит крохотные бусины пота у него на лбу.

Боль написана на лице слишком отчётливо, чтобы отшутиться.

— Как же хуёво всё вышло, — наконец выдыхает он, покачав головой, и здоровой рукой хватается за рюмку.

Подносит её к губам и залпом осушает, словно спиртное способно выжечь остаток боли изнутри лучше чем обезболивающее.

— Могло было быть хуже, — встревает в разговор Варгас, усмехаясь и кивая в сторону девушки. — Если бы Эмили тебя не поймала.

Девушка молчит пару секунд, делая медленный глоток из стакана.

— Я не поймала, — отзывается она, ногтем постукивая по толстому стеклу. — Просто замедлила. И улетела вместе с ним.

— Как можно быть такими неудачливыми? — спрашивает Кайл, глядя на Новак.

Она улыбается, чуть пожимая плечами.

Будто бы у неё был ответ на этот вопрос.

— Мы — ошибка природы.

— Не то слово, — хрипло поддерживает Гоуст, и в его голосе проскальзывает то сухое чувство юмора, которое обычно скрыто под маской.

Коллективный смешок прокатывается по комнате, сбивая напряжённую атмосферу.

— Да ладно, всё не так уж плохо, — уверенно говорит МакТавиш и вгрызается зубами в лайм.

Газ переводит на него тяжёлый взгляд.

Приподнимает сломанную руку, будто намеренно хочет подчеркнуть её вес и неудобство. Морщится едва заметно, но Новак видит, как на его лице тенью проходит боль, которую тот всеми силами пытается подавить.

— Да что ты? — спрашивает он сухо, бровь поднимается вверх. — Мне носить эту хуйню шесть недель.

Соуп, естественно, и не думает затыкаться.

Напротив.

Ухмыляется шире, наклоняясь чуть ближе к сержанту, словно специально пытаясь выбесить.

— Зато это охуенный трофей. Девушки тащатся от шрамов. Может, и от гипсов тоже?

Газ закатывает глаза, но уголок губ предательски дёргается, будто он готов сорваться на смех.

— Ага. Конечно. Особенно когда на нём твой ублюдский рисунок.

— Это современное искусство, — фыркает МакТавиш.

Комната снова взрывается смехом.

Громким, искренним, раскатистым. Таким, что перекрывает даже цикад за открытыми дверями и музыку, льющуюся из колонок. Даже Гоуст, привычно сдержанный, чуть качает головой и хрипло усмехается, скрываясь за ободком стакана.

Газ тоже не выдерживает: короткий смешок слетает с его губ прежде, чем он успевает прикусить его зубами. Он тут же кашляет, пряча улыбку в здоровой ладони, но все уже заметили.

— Ты кусок идиота, МакТавиш, — бубнит Гэррик, бесполезно пытаясь выглядеть раздражённым.

Вечер тянется дальше.

Музыка играет всё громче, бутылки на столе становятся всё легче. Текила разливается рюмка за рюмкой, лайм сменяется новым, соль осыпается на столешницу и вылизанный мраморный пол.

А Райли и Новак пьют своё.

Два стакана для неё — больше, чем достаточно. Она прекрасно помнит ту рождественскую вечеринку, после которой единственное, что ей хотелось — это сдохнуть.

Гоуст пьёт чуть больше, чем она, но по привычке в меньших количествах, чем остальные.

Гул в комнате постепенно становится вязким. Смех не утихает, но становится чуть громче, чуть пьянее, чуть неуклюжее.

Эмили чувствует, как усталость подбирается незаметно.

Тепло алкоголя расползается по телу, соединяясь с тягучим грузом прожитого дня, и она чувствует, как находиться в вертикальном положении становится всё тяжелее.

Девушка делает последний глоток и ставит стакан на столик.

— Мне хватит, — тихо произносит она, слегка наклоняя голову к лейтенанту.

Его взгляд тут же переключается на неё, короткий, внимательный.

— Пойду.

Он сначала молчит.

Коротко кивает, как всегда. Но пальцы на её плече чуть сжимаются, задерживаясь на миг дольше, чем нужно, а затем соскальзывают на её поясницу, подталкивая с дивана.

— Скоро приду.

Новак быстро прощается со всеми, кидая короткое «спокойной ночи», и поднимается наверх, в их с Райли комнату. Закрывает за собой дверь, и гул снизу сразу обрывается. Смех, музыка, бесконечная болтовня Соупа и Газа остаются по ту сторону, превращаясь в далёкое эхо. Комната встречает её тишиной и липкой духотой.

Она включает кондиционер и, когда помещение медленно начинает наполняться холодным воздухом, с облегчением стягивает с себя одежду. Сначала платье, которое за целый день будто приросло к коже, потом уже давно высохший купальник. Скидывает всё на кресло в углу бесформенной кучей.

На смену — нижнее бельё и широкая оверсайз футболка, которая достаёт почти до колен. Простая ткань мягко струится по телу, прохладная и домашняя после целого дня в жаре.

Эмили садится на край кровати, проводит ладонями по лицу, задерживаясь на закрытых глазах. Глубокий вдох, медленный выдох. В груди становится чуть легче.

Она откидывается на подушку и, потянувшись к тумбочке, берёт книгу.

Страницы шелестят под пальцами. Сначала строки держат внимание, даже увлекают, но с каждой минутой взгляд начинает цепляться за буквы, терять нить. Текст ускользает, превращается в бессмысленные ряды.

Эмили моргает, упрямо возвращается к абзацу, перечитывает его снова и снова, но слова уже не складываются в образы. Усталость берёт своё.

Она вздыхает и откладывает книгу обратно. Щелчок выключателя на светильнике, и свет в комнате гаснет, уступая место мягкой темноте.

Тишина теперь полная, неподвижная. Только размеренный гул кондиционера и приглушённые голоса снизу, смешанные с басами музыки.

Она поворачивается на бок, спиной к двери. Подтягивает колени ближе к груди и укрывается тонким одеялом. Секунду просто лежит с открытыми глазами, вглядываясь в мрак вокруг. Она закрывает глаза, но сон не идёт. Мысли упрямо крутятся в голове, одна цепляется за другую, и тело никак не хочет отпускать прожитый день.

Вдруг, дверь тихо открывается. Девушка сразу улавливает этот звук. Едва заметный, но в безмятежности комнаты он звучит слишком отчётливо.

Шаги.

Ровные. Размеренные.

Райли.

Он не включает свет.

Эмили слышит, как он медленно снимает с себя всё лишнее: приглушённый скрип ремня, глухой стук кроссовок о пол, лёгкое шуршание ткани. Всё это настолько привычно, что кажется ритуалом, без которого ночь не начнётся.

И на секунду ей кажется, что ничего не изменилось. Что всё, мать его, в порядке.

Кровать чуть скрипит под весом Гоуста, когда он ложится. Тепло его тела тут же чувствуется даже сквозь одеяло, и у Эмили как всегда переворачивает все внутренности от его близости.

— Спишь? — Его хриплый голос звучит тихо, почти у самого её уха.

Эмили открывает глаза, хотя он этого не видит, и качает головой.

Несколько секунд ничего не происходит.

Только их тихое, синхронное дыхание в темноте. Потом матрас проседает чуть сильнее, и тёплая ладонь ложится ей на талию, притягивая ближе к себе.

Его грудь касается её спины, ткань футболки впитывает его тепло, а дыхание у самого затылка становится ровным и тяжёлым.

Новак тихо выдыхает, когда палец Гоуста на её бедре начинает вырисовывать небольшие круги. Она позволяет себе расслабиться и крепче прижаться к нему самой.

Потому что нет угрозы.

Потому что это всего лишь он.

Но его рука скользит выше по футболке. Мучительно медленно, вдоль линии её талии и выше, к груди.

Девушка рефлекторно перехватывает его запястье, останавливая.

Её пальцы цепко сжимаются на его руке, словно чётко ставят невидимую границу. Она всё ещё лежит к нему спиной, глаза широко открыты, дыхание сбито.

Внутри на мгновение возвращается знакомое. Резкая, колючая вспышка памяти, как будто собственное тело предупреждает: осторожно.

Осторожно, осторожно, осторожно.

Ты ебучая трусиха, Новак.

Райли замирает вместе с ней. Ни малейшего движения, ни попытки вырваться из её слабой хватки.

Он ждёт.

Эмили закрывает глаза.

Секунду стоит на грани такого глупого, но важного для неё выбора.

Отпустить себя.

Оттолкнуть его.

И вдруг делает короткий, злой вдох носом, как перед головокружительным прыжком в ледяную воду.

Почти рывком, чтобы не передумать, она снова опускает его руку к себе на бедро только для того, чтобы подтолкнуть выше. Под тонкую ткань футболки. Новак выпускает запястье Райли, безмолвно давая ему необходимое разрешение.

Когда его тёплые пальцы встречают её кожу — Эмили почти не вздрагивает: лишь издаёт сдавленный звук, что-то между хриплым стоном и всхлипом. На секунду ей кажется, что тело снова отзовётся спазмом, вытолкнет его прочь и закутается в твёрдый кокон безопасности, который она так бережно сплетала вокруг себя всё это время.

Но этого не происходит.

Этого. Не. Происходит.

Она прижимается к нему сильнее, зарывается затылком в его плечо, чувствуя, как сердце мужчины рвётся из грудной клетки ей в спину. Горячее, сбившееся дыхание касается её шеи, и огненные мурашки бегут волной по всему телу.

— Уверена? — низко спрашивает Райли, поднимая руку всё выше, пересчитывая один за другим острые рёбра под тонкой кожей.

Новак не доверяет своему голосу.

Поэтому просто коротко кивает, и вжимается в его спину сильнее, сильнее, сильнее. Чтобы одно целое, чтобы ни сантиметра между ними.

Ладонь лейтенанта медленно скользит выше и накрывает её грудь.

Движения такие бережные, такие нежные, что в голове девушки истерично бьётся дикий диссонанс. Он — жёсткий, холодный, опасный и привыкший к силе касается её так, будто держит в руках что-то хрупкое. Что-то, что может сломаться, если слегка перегнуть с силой.

Когда его указательный и большой пальцы сжимают сосок, уже напрягшийся от ожидания, Эмили всё-таки крупно вздрагивает. Не из-за страха. Не из-за того, что от его прикосновений выворачивает наизнанку от отвращения.

А потому что она хочет.

Хочет его, чёрт возьми.

— Всё ещё могу остановиться, — шепчет ей Райли, но слова противоречат действиям.

Его бёдра впечатываются в неё сзади, и Новак чувствует поясницей, насколько его член твёрдый через ткань его боксеров и хлопковых шорт. По её позвоночнику проходит приятная дрожь, живот сводит тугой волной, и она невольно выгибает спину, чтобы прижаться к нему ещё сильнее.

Она глухо выдыхает и качает головой.

— Нет.

Голос маленький, тихий, но в нём нет ни капли сомнения.

Райли тяжело вздыхает, почти с рыком, и его ладонь начинает двигаться дальше. Вниз, по её животу, под резинку её трусиков. Его пальцы издевательски неторопливо скользят ниже, где она уже горит, и каждое крохотное движение отзывается в ней жадным предвкушением.

Раньше Эмили думала, что у неё иммунитет к зависимостям.

Алкоголь? Наркотики? Сладкое? Да насрать.

Но когда Гоуст касается её клитора, едва ощутимыми, дразнящими движениями, заставляя её буквально подскочить на месте и чуть сжать ноги, она понимает, что проиграла.

Потому что он становится её зависимостью.

Опасной и тотальной.

Короткий, сдавленный всхлип вырывается у неё прежде, чем она успевает его проглотить, и Райли замирает на мгновение, будто снова проверяет, не зашёл ли дальше, чем позволено. Но она снова перехватывает его запястье и толкает его руку глубже, пока его палец не скользит в неё целиком, оставляя внутри жаркую, до невозможности совершенную полноту.

— Блять, — вылетает у неё сквозь зубы, и это звучит не как ругательство.

Это звучит как сраная молитва.

Гоуст начинает двигаться внутри неё выверено, каждый раз чуть глубже, чуть напористей. Его большой палец снова находит её клитор, и ритм сразу становится невыносимо точным, будто он уже давно знает, как сделать так, чтобы она разрушилась. Сломалась в его руках.

Кажется, каждое движение внутри отзывается по всему телу. В животе, в груди, в горле, даже в кончиках пальцев, которыми она остервенело вцепилась в простыню.

Её дыхание рвётся клочками, губы раскрыты, а звуки, что срываются, уже невозможно сдержать. Хриплые, отчаянные, такие, которых она никогда бы не позволила себе раньше. Такие, которые она не издавала ни разу в своей жизни.

Она выгибается навстречу, словно просит больше, глубже, сильнее. И Райли, чёрт возьми, даёт. Прижимает её крепче, удерживает в своих руках так, что у неё нет ни единого шанса вырваться.

Как будто бы она будет пытаться.

В этот момент Эмили понимает, что ещё секунда, ещё одно движение — и она сорвётся в пропасть, сгорев в этом чёртовом огне до самого основания.

И вдруг лейтенант замирает. Его пальцы перестают двигаться, оставляя её тело на самой грани.

Девушка не выдерживает. Короткий, жалобный всхлип вылетает против её воли и она толкается бёдрами вперёд, навстречу его руки, которая скользит обратно ей на живот.

Верни, верни, верни.

Потому что это — пытка.

Губы Райли находят её шею, скользят горячими поцелуями вдоль линии её горла, заставляя её выгибаться навстречу. Лёгкий укус в районе бьющегося в возбуждении пульса — и в следующий миг он разворачивает её на спину. Устраивается между её ног, расталкивая податливые ноги в стороны.

Он смотрит на неё сверху, и даже в темноте комнаты, под бледным светом луны, проникающим через панорамное окно, Эмили различает его глаза. Чёрные, глубокие, такие тёмные, что они кажутся бесконечной бездной, в которую она падает стремительно и добровольно.

В этом взгляде жадность.

Голод.

Но и яростная сдержанность.

Не напугай.

Не сделай больно.

Будто он удерживает беснующегося внутри зверя на цепи. И эта цепь натянута до максимального предела.

Гоуст медленно поддевает ткань футболки и снимает её, открывая её разгорячённое тело сантиметр за сантиметром. Звук падения ткани куда-то на пол в тишине кажется оглушительным. Сверху она остаётся абсолютно обнажённой. Открытой.

Руки девушки, лежащие по бокам, комкают ткань простынки. В голове вспыхивает привычная для её тела и сознания команда: прикройся, защитись, обезопасься.

Но Райли смотрит на неё так...

Словно она — самое желанное и драгоценное в этом мире.

И глупые мысли Эмили с треском рушатся одна за другой.

Он склоняется ниже, губами и языком проводит по её животу. Сначала медленно, выше пупка, потом ниже, оставляя влажный след, пока не замирает у линии ткани. Его зубы легко поддевают резинку, и девушка выгибается навстречу, невольно вытягиваясь навстречу его движениям.

Руки лейтенанта ложатся ей на бёдра. Широкие ладони обхватывают их с двух сторон, крепко, уверенно. Большие пальцы скользят к линии трусиков, поддевают ткань, чуть натягивая на её коже.

И в этот миг он поднимает взгляд на неё.

Цепь его самоконтроля неотвратимо рвётся.

Звено за звеном.

Но Эмили всё равно видит тот самый вопрос, который он уже спрашивал: «ты уверена?».

Эмили улавливает это и, вместо слов, чуть приподнимает таз, давая ему уверенный ответ: «да».

Райли тянет ткань вниз и выпрямляется, помогая ей движением. Закидывает её ноги себе на плечи, удерживая в удобном положении. Бельё отлетает к футболке на полу, и он медленно опускает её ноги обратно, снова устраиваясь между ними. Девушка тут же обхватывает его талию ногами, притягивая к себе ближе. Потому что вдруг даже миллиметр расстояния между ними ощущается до боли неправильным.

Когда он видит её полностью обнажённой под собой, грудь тяжело вздымается от спёртого дыхания. Из его горла срывается низкий, животный стон, интенсивность которого заставляет Новак судорожно вздрогнуть.

Но в следующий миг он замирает. Пялится куда-то вниз, и девушка привстаёт на одном локте и следит за его взглядом.

Блять.

Палец Райли скользит по выпуклой коже. Там, где раньше скрывала тонкая ткань, кожа до сих пор несёт на себе уродливую метку. Красноватый след, чёткий, будто выжженный на бледной коже.

Вырезанная ножом буква «V».

Райли каменеет.

Дыхание рвётся где-то в его глотке, становится хриплым, тяжёлым. На виске, слегка скрытым светлыми волосами, пульсирует злостью вена, и кажется, что его глаза пытаются стереть, уничтожить это мрачное напоминание.

— Не надо, — тихо шепчет она, едва дотронувшись до его плеча свободной рукой.

Он смотрит на неё.

Глаза темнее, чем тягучая ночь за окном. В нём ярость, которую мужчина и не пытается скрыть. И что-то ещё, более сложное, жгучее. Невыносимое желание защитить, даже если уже слишком поздно.

Новак видит.

Ещё секунда, и он взорвётся.

И она не даёт ему этого сделать.

Обхватывает шею Гоуста обеими руками и через его сопротивление притягивает к себе, заставляя наклониться ниже. Его ладонь упирается в подушку рядом с её головой. Мышцы напряжены, челюсть сведена.

Она упрямо смотрит ему прямо в глаза. Близко, так, что он не может отвернуться и снова посмотреть туда. Эмили знает, что он хочет. Чувствует, как подбородок мужчины дёргается вниз, на шрам, в который всё ещё с силой вжимается его палец.

— Не сейчас, — её голос низкий, почти шёпот, но в нём ни капли дрожи. — Всё нормально.

Её пальцы скользят по его затылку к задней части шеи, чуть сильнее сжимают раскалённую кожу.

— Пожалуйста.

Слова выходят коротко, отрывисто, но в них есть решимость. И вся её просьба одновременно. Потому что она не хочет думать. Не хочет думать о прошлом. Не хочет думать о руках, которые касались её до него.

Она хочет думать о сейчас.

А сейчас она хочет, чтобы он оказался внутри неё.

Она отрывисто тянет его ближе, и прежде чем лейтенант успевает возразить, сама целует его первая. Жадно, резко, так, будто хочет выбить из него всю эту злость, которая впитывается в неё через касания его тела. Их губы жадные, нетерпеливые, и в переплетении их языков огня больше, чем воздуха.

Одновременно её пальцы находят резинку его хлопковых шорт. Она дёргает их вниз. Уверенно, без заминки, демонстративно давая понять.

Я. Так. Сильно. Хочу. Тебя.

Райли глухо рычит в поцелуй, помогает ей одним движением, стягивая с себя всё лишнее.

Он резко отрывается от её губ, тяжело дыша, и на секунду его взгляд мечется по темноте комнаты.

Новак понимает.

Конечно, она, блять, понимает.

Райли выглядит так, будто где-то на прикроватной тумбочке или под подушкой чудесным образом может появиться презерватив. Эта короткая пауза выглядит до невозможности нелепо на фоне их общей звериной жадности и возбуждения.

Эмили хрипло, нервозно усмехается и обхватывает его подбородок, возвращая его взгляд к себе.

— Я на таблетках.

Лейтенант сдержанно кивает.

Выдыхает тихо, но тяжело, и вновь прижимается к ней по максимуму. Его свободная рука ложится ей на бедро. Разводит ещё шире. И она чувствует, как его твёрдый член упирается во вход. В груди сжимается от предвкушения. Волнения. Страха. Который сейчас ощущается как какой-то дикий отголосок где-то на подкорках сознания.

Эмили замирает. Дыхание перехватывает. Сердце стучит так громко, что кажется, он слышит его пульсацию каждой частичкой его кожи.

Лоб Гоуста скользит к её щеке, губы почти касаются её уха. Он сдерживает себя настолько сильно, будто каждое движение даётся ему через силу. И девушка может поспорить, что так оно и есть.

Мучительно осторожно он начинает скользить внутрь.

Эмили зажмуривает глаза, пальцы вцепляются в его плечи, ногти царапают широкую спину. Первые сантиметры — горячо, непривычно, невозможно.

Райли сразу останавливается.

Одна его ладонь крепче сжимает подушку рядом с её головой, вторая намертво стискивает талию, чтобы удержать на месте то ли её, то ли себя. Мышцы каменные, готовы прорваться через его скелет.

Но он не двигается дальше.

Он выдыхает резко, и осторожно толкается глубже, растягивая. Миллиметр за миллиметром, позволяя её телу привыкнуть. И с каждым движением жгучее напряжение внутри сменяется противоположно другим. Растущим жаром. Тянущим, распаляющим её изнутри всё больше с каждой грёбаной секундой.

И когда мужчина наконец заполняет Новак целиком, они синхронно издают протяжный, тихий стон.

Райли всё-таки ломает её, как и планировалось. Потому что она чувствует чувствуя себя разорванной пополам: буквально и образно.

И одновременно собранной воедино.

Мужчина начинает двигаться. Медленно, будто выверяя каждый плавный толчок. Его тело нависает над ней. Большое, сильное, тяжёлое. Широкие плечи, грудь, мускулистые руки, удерживающие её словно со всех сторон.

Он кажется ещё более огромным, чем обычно.

Вес придавливает.

Движения заполняют всё пространство не только на кровати, но во всей комнате, во всём её чёртовом мире. На коже блестит тонкая плёнка пота. Мускулы под ладонями будто каменные, словно кто-то выбил их резцом подобно мрамору.

Но Эмили нихера не страшно.

Она ощущает колоссальную силу Гоуста. И впервые в жизни именно эта сила не угрожает, а наоборот. Защищает. Его тяжесть прижимает к матрасу, его руки словно стены вокруг, и внутри этих стен — она.

Безопасность.

Эмили проводит ладонями по его спине, вниз к талии, чувствуя, как под пальцами скользит влажная, горячая кожа.

— Быстрее, — вырывается у неё хриплым шёпотом, заплетающимся от эмоций языком.

Райли тут же улавливает неистовое отчаяние в её голосе и, чёрт возьми, слушается.

Его движения становятся грубее, нетерпеливее. Каждый толчок его члена уходит глубже, будто он стремится пробить все границы её тела и вбить себя в неё до самого конца, в каждую мельчайшую клеточку.

Он ритмично наваливается всем весом, так, что её спина пружинит о матрас, а дыхание сбивается, превращаясь в хриплый бессвязный шёпот и короткие вскрики.

Новак хватается за его плечи так, будто пытается удержаться в теле, которое больше не принадлежит ей самой. Потому что она принадлежит ему.

Ногти впиваются в кожу лейтенанта, оставляя длинные, красные полосы, которые будут служить молчаливым напоминанием ещё как минимум несколько дней. Каждый его рывок отдаётся внизу живота глухой вибрацией, по нервам разлетаются импульсы жара, мышцы сводит, и она вся сжимается, пытаясь выдержать этот безумный темп.

Их лбы сталкиваются.

Горячее дыхание обжигает её губы.

Глаза — в глаза.

Его рука с подушки движется выше и хватает спинку кровати над её головой. Дерево начинает неумолимо стучать о стену в такт его толчкам, и Эмили больше не может сдерживаться.

Она уже не думает о сдержанности, о каком-то самоконтроле, с которым обычно проблем не бывает. Стонет громко, прерывисто. Эхо отлетает звонким раскатом по всей комнате, навечно вгрызаясь грехом в стены. Бёдра сами подаются навстречу, и каждый раз он входит в неё глубже, сильнее.

Мокрые звуки тел, сталкивающихся друг с другом, подливает масла в огонь.

Она совершенно забывает, что под ними весь дом. Что их команда отдыхает на первом этаже.

Но она честна с собой: ей совершенно на это насрать.

— Тихо, — напряжённо шепчет Гоуст, прекрасно понимая, что его приказ — бессмысленный.

Она, блять, не может тише.

Контроль рушится. Ритм становится всё более бешеным. Сдерживать себя — невозможно.

Ни ему, ни ей.

С хриплым рычанием он накрывает её рот своим. Поцелуй яростный, грубый, влажный. Они оба неумолимо тонут, совершенно теряя связь с реальностью. Её крик и его стон глушатся в столкновении губ и зубов.

А потом — всё.

Горячая волна накрывает настолько быстро, что на мгновенье Новак кажется — она умерла.

Голова закидывается назад. Глаза закатываются. Тело выгибается под ненормальным углом и дрожит в исступлённом оргазме, который наотмашь рвёт каждый нерв изнутри.

Райли срывается следом.

Движения становятся неровными, судорожными. Несколько толчков, и он замирает, до основания вбиваясь в разгорячённую плоть, и полностью заполняет девушку собой.

Он позволяет себе расслабиться.

Слегка надавить своей грудью на её, когда рука наконец соскальзывает со спинки кровати и падает ей на затылок, впутываясь в растрёпанные волосы.

Оба тяжело дышат и пытаются найти необходимый воздух, задыхаясь в произошедшем.

Эмили жмурится.

Обнимает его, пряча лицо в его влажную от пота шею, и начинает мелко дрожать, проживая давно забытые ощущения.

Близость.

Не просто физическая.

Эмоциональная.

В комнате только их сбившееся дыхание и гулкий стук крови в висках.

Новак открывает глаза и издаёт тихое шипение, когда Райли выходит из неё и падает на спину рядом, тут же притягивая её ближе к своему боку.

Они лежат рядом, плечо к плечу, обжигаемые жаром друг друга.

Дыхание постепенно выравнивается, но сердце продолжает биться слишком быстро, будто не может догнать внезапную тишину. Тишину, которая не давит. Которая кричит больше, чем любые известные миру слова.

Эмили прижимается к нему, ощущая, как у него под кожей ходят мышцы при каждом вдохе.

Впервые за долгое время она чувствует не пустоту после, а странное наполнение. Её тело ещё дрожит мелкими волнами, но душа наполнена редким, почти забытым спокойствием.

Когда в последний раз ты ощущала подобное, Новак?

Райли вздыхает и чуть поворачивает голову в её сторону. В полумраке лунного света его профиль кажется резче, а глаза всё такими же чёрными.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

Такой простой вопрос.

Но она знает: за ним скрывается больше, чем способен вытолкнуть из себя его уровень эмоциональности. Всегда больше.

Девушка слегка улыбается. Поднимает руку и проводит пальцами по линии его груди, собирая подушечками капли пота.

— Более чем.

Он молчит, но его пальцы на её плече замирают, а потом чуть сильнее прижимают её к себе.

И они продолжают лежать так.

Молча.

Вместе.

Пока за окном стрекочут цикады и дом внизу уже давно стих.

И в этой тишине будто формируется их собственный крохотный мир. Хрупкий пузырь, в который не проникает ни война, ни чужие голоса, ни прошлое. Только они вдвоём. Их дыхание и тепло вымотанных тел, туго переплетённых в темноте.

Мир, который существует ровно столько, сколько они держат друг друга рядом.

***

Саймон просыпается первый, когда первые лучи оранжевого солнца начинают бить в окно, разгоняя остатки ночи, а стрёкот цикад сменяется звонким щебетанием птиц.

Он открывает глаза и сразу же фокусируется на приятном тепле, которое разливается по его боку.

Смотрит вниз, на мирно и безмятежно спящую Новак. Светлые волосы разбросаны по подушке, губы слегка приоткрыты. Под веками едва заметно двигаются глаза, будто она видит сны, которые ему недоступны.

Райли не может удержаться.

Его пальцы тянутся к её лицу сами, будто без разрешения. Подушечки осторожно скользят по бархатной коже щеки.

Эмили тут же морщит нос во сне. Забавно, по-детски, словно пытается стряхнуть его прикосновение, не просыпаясь, и уголки рта мужчины против воли тянутся вверх.

Она. Красивая.

Без напряжения, без привычной собранности, тонны упрямства и вагона сарказма.

Просто женщина, спящая рядом.

Его, блять, женщина.

Саймон задерживает ладонь у лица, сержанта большим пальцем чуть проводит по линии скулы и выше, к виску.

Воспоминания обрушиваются на него как сраная лавина, которая накрывает с головой и не даёт возможности глотнуть свежего воздуха.

Её стоны, граничащие с криком.

Язык её тела, когда она извивалась под ним.

Огонь от её ногтей на спине, будто она держалась за него как за единственный якорь, чтобы не утонуть.

Саймон резко выдыхает сквозь зубы, сдерживая низкое рычание. Тело реагирует на грязные мысли мгновенно: ткань белья натягивается до боли, член становится каменным, неприятно упираясь в ткань.

— Мать твою... — шепчет он почти беззвучно, откидываясь затылком на подушку и на секунду закрывая глаза. — Возьми себя в руки.

Хвалёный самоконтроль, да?

Он медленно выбирается из постели, чтобы не разбудить девушку. Достаёт из сумки тёмные шорты для плавания, стягивает боксеры и натягивает их быстрым, отточенным движением.

Саймон бросает последний взгляд на Эмили. Она ворочается во сне и, будто почувствовав его отсутствие, тянет руку к пустому месту рядом. Пальцы нащупывают подушку, ещё хранящую его тепло, и мягко сжимают ткань.

Самоконтроль, самоконтроль, самоконтроль.

Мужчина хмыкает и идёт к двери, подхватывая на ходу книгу с тумбочки, которую Новак не выпускала из рук весь предыдущий день.

Он спускается на первый этаж.

В доме стоит абсолютная тишина.

Пауза.

На всей жизни вокруг.

Гостиная, мимо которой проходит Райли, выглядит так, будто ночью по ней пронёсся ураган. На столе пустые бутылки и стаканы вперемешку с салфетками, липкие следы от пролитого алкоголя, крошки соли и забытые дольки лайма.

Джонни и Кайл, разумеется, клялись, что уберут за собой, потому что как всегда сидели допоздна и ушли по своим комнатам самыми последними.

И, разумеется, как всегда обосрались с этим обещанием.

Райли издаёт недовольный звук и проходит мимо.

Раздвижная дверь на террасу легко поддаётся, и его встречает влажная утренняя духота. Но воздух свежий, с запахом нагретого камня и зелени, и уже яркое солнце неприятно режет по глазам.

Саймон выходит к бассейну.

Бросает книгу на соседний столик и опускается в шезлонг в тени, расслабленно закинув одну руку за голову. Второй он шарит по карманам шорт и вытаскивает полупустую пачку сигарет, тут же закуривая.

Первая затяжка привычно кружит голову и дерёт горло.

Сигарета тлеет между пальцами, дым ленивыми клубами поднимается в вязком утреннем воздухе. Райли берёт со столика книгу и раскрывает на первой странице.

Тонкая обложка с блёклыми цветами и крупным названием намекает на что-то из серии «женский сопли». Что-то лёгкое, с романтическими вставками. Что-то, что он никогда бы не взял в руки даже под дулом автомата.

— Какая же хуйня, — хрипло шепчет Саймон себе под нос.

Но страницы шуршат под пальцами, и он вдруг ловит себя на том, что затягивается не только дымом, но и чужим текстом.

Мужчина читает, лениво листая, и даже слегка ухмыляется. Детектив. Где больше про чувства, чем про расследование.

Неожиданно даже для Новак.

Он затягивается снова, выпускает дым в сторону бассейна и опускает взгляд обратно на строчки.

Тишина на вилле вязкая, плотная. Только щебет птиц и лёгкий шум листвы.

И вдруг сквозь эту тишину он улавливает тихие шаги. Едва различимые, осторожные.

Лейтенант поворачивает голову и видит Эмили.

Босые ноги шлёпают по горячей плитке, а края расстёгнутой рубашки, накинутой поверх купальника, развиваются в стороны от лёгкого ветра. С кончиков светлых волос падают капли воды после утреннего душа, а глаза сонно полуприкрыты от ослепляющего солнца.

— Шесть утра, а ты уже с сигаретой. И читаешь... — останавливается рядом с Райли она и улыбается, слегка наклоняясь, чтобы заглянуть в обложку, — мою книгу? Интересно.

Он хлопает пеплом в пепельницу на столике, прежде чем потушить сигарету, и закрывает книгу одной ладонью.

— Знакомая рубашка, — бросает Саймон сухо, но уголок губ чуть дёргается, выдавая, что он не настолько серьёзен, как хочет казаться.

— В следующий раз закрывай свою сумку, — фыркает Новак. — А то слишком много соблазнов.

Саймон, не сводя с неё взгляда, поднимает руку и мягко обхватывает её запястье. Движение выглядит почти ленивым, но силы в нём хватает, чтобы одним рывком притянуть Эмили ближе.

Она теряет равновесие и падает прямо на него, грудью к груди.

— Никакой субординации, — низко произносит он, и рука уверенно скользит к её пояснице под лёгкой тканью.

Эмили вздрагивает, издавая короткий смешок, и упирается ладонями в его плечи, чтобы приподняться и посмотреть ему в глаза.

— Не знаю такого слова.

— Разумеется.

Она остаётся лежать на нём, даже не пытаясь подняться. Её вес лёгкий, но ощутимый. Их дыхание синхронизируется, грудные клетки двигаются навстречу друг другу в унисон.

Его пальцы продолжают двигаться по мягкой коже. Вверх по выпуклым позвонкам к лопаткам, и обратно вниз, задерживаясь на изгибе талии.

Машинально.

Второй рукой Саймон снова открывает книгу. Поднимает её над их головами начинает листать. Страницы шуршат, но текст расплывается.

Он переворачивает страницу даже не вспомнив, что читал до этого.

Потому что всё это — ахринеть как в новинку.

Просто лежать вот так с кем-то в руках. Без нужды торопиться. Без нужды постоянно думать о плохом. Без нужды надевать сраную маску.

И это ощущается более непривычным, чем сопливая книга в его руках.

— Хочу кофе, — вдруг бубнит Новак, поднимая на него глаза. — Будешь?

— Чай, — коротко отвечает он и откладывает книгу обратно на столик.

Она закатывает глаза, слегка качая головой, и шепчет себе под нос:

— Британцы.

Эмили дёргается, пытаясь соскочить, но он не даёт. Одно точное, выверенное движение, и Саймон поднимается вместе с ней. Она вынуждена обвить его талию ногами, вцепиться сильнее.

Одна его рука крепко держит её за спину под рубашкой, вторая уверенно фиксирует под задницей. Держит с такой лёгкостью, будто она весит не больше рюкзака с амуницией.

Райли несёт её на кухню.

На пол не ставит, а сразу усаживает на столешницу рядом с плитой. Ладони на миг задерживаются на её голых бёдрах, чуть сильнее сжимают их, прежде чем отступить.

Он отходит к шкафу, достаёт две кружки. Ставит их рядом с ней. Тяжёлый звук керамики по камню глухо разрезает утреннюю тишину.

Новак сидит неподвижно, ноги болтают в воздухе, рубашка сползла с одного плеча, оголяя острую ключицу. Она наблюдает за ним молча. Но лейтенант чувствует это горячим взглядом в спину.

Лейтенант заливает воду в чайник, щёлкает кнопкой.

Саймон опирается ладонью о край столешницы рядом с её бедром. Пальцы девушки по наитию двигаются к его. Касаются мягко, медленно проходясь по костяшкам, пока она смотрит куда-то в сторону немигающим взглядом, о чём-то задумавшись.

И он молчит.

Думает о том, что ему слишком тихо.

Слишком спокойно.

Слишком, блять... по-домашнему.

Райли нехотя разрывает контакт между их руками и тянется к чайнику, когда кнопка отскакивает вверх. Наливает воду сперва в кружку для неё, потом в свою. Запах растворимого кофе и крепкого чая смешивается, забивая душный воздух вокруг.

Они пьют молча.

Пар из кружек тянется к потолку, смешиваясь в одно облако, расплывающееся под утренним светом.

Через мгновение её пальцы снова находят его руку. Двигаются уверенно, словно секунда без физического контакта с ним для неё что-то нереальное. Коснувшись костяшек, задерживаются на одном из побледневших шрамов на коже.

Он не двигается, продолжая вливать в себя обжигающий и крайне говняный чай.

Только сжимает её ладонь в ответ, почти непроизвольно.

И этого достаточно, чтобы всё вокруг между ними снова стало плотнее. Теплее. Не в воздухе. А в груди Саймона.

Его самого тошнит от того, какой сентиментальной размазнёй он становится, когда эта ненормальная рядом.

Но ему реально похуй.

Всё это настолько правильно, что его же собственные принципы идут к чёрту один за другим.

Позже, когда все сто сорок первые просыпаются, дом постепенно наполняется шумом.

Варгас сидит в столовой, напротив Прайса.

Говорит негромко и показывает что-то руками, дополняя слова.

Капитан почти не поднимает глаз. Утыкается в ноутбук, пальцы стучат по клавишам с его привычной сухой сосредоточенностью.

У бассейна — Соуп и Газ.

Разговаривают тихо, стараясь не привлекать к себе особого внимания. Будто провинились. По сути, так и есть. Джон отчитал их за срач в гостиной, и теперь два придурка непривычно тихие.

Райли почти не злорадствует.

Почти.

А в гостиной — он и Новак.

На экране старая запись футбольного матча, испанский комментатор орёт что-то быстро и громко. Ни он, ни она не вникают.

Делают вид.

Эмили устроилась в углу дивана. Подлокотник подпирает плечо, ладонь держит голову. Ноги вытянуты на его коленях. Босые, тёплые. Райли держит одной ладонью её щиколотку, палец лениво проводит по кости.

Он смотрит на экран.

Краем глаза — на неё.

Чёртова привычка.

Спокойствие прерывает звонок на ноутбуке Прайса.

Капитан поднимает голову, морщит лоб. Его глаза бегло скользят по комнате, цепляют каждого. Слов не нужно. Достаточно взгляда.

Это важно.

Саймон моментально отрывается от спинки дивана, мышцы сразу собираются в тугой ком. Внутри щёлкает невидимый переключатель.

Режим лейтенанта.

Эмили, не делая резких движений, медленно убирает ноги с его коленей. Сидит прямо, взгляд на Прайса.

Из-за двери слышен шум шагов. Соуп и Газ возвращаются, явно поняв, что что-то не так. Варгас уже тянется ближе, плечи напрягаются.

В доме, только что живом и тёплом всё резко меняется. Пахнет ебучей тревогой.

Все собираются вокруг капитана, когда тот тыкает пальцем по тачпаду, принимая входящий звонок.

— Майкл.

Райли напрягается сильнее, руки скрещиваются на груди. Его взгляд падает вниз, на Новак. Она, будто на автомате, жмётся к его боку. Плечо невесомо касается его руки.

— Джон, — отвечает на приветствие Янг. — У меня две новости. Хорошая и плохая.

Он выдерживает паузу, будто специально даёт им приготовиться.

— Хорошая: обвинения с Кейт, а значит и с вас, сняты. Через несколько часов приедет машина. Можете возвращаться в Мексику.

Комната вздыхает разом. Будто кто-то открыл окно после духоты.

Всё читается на лицах.

Короткая вспышка облегчения.

— Плохая? — не тянет Прайс.

Райли скрещивает руки на груди сильнее, мышцы напрягаются до камня. Внутри, в отличие от остальных, ни капли облегчения. Хорошая новость звучит слишком чисто, слишком радужно. А он знает, что за этим всегда что-то мерзко гниёт.

Эмили рядом будто замирает.

Ноги сдвигаются ближе, плечо прижимается к его боку. Она смотрит на лицо Прайса широко раскрытыми глазами, пытаясь вычитать в мимике хоть малейшую подсказку.

Хуёво насколько?

Потому что она, как и Саймон, тоже знает: настоящая новость всегда в слове «плохая».

— С Миллсом всё куда сложнее, — Янг говорит ровно, но в голосе сквозит раздражение. — Ублюдок изворотливый. У него всегда заготовлен план «Б».

— Кто бы сомневался, — Прайс коротко втягивает воздух сквозь зубы, взгляд не отрывается от экрана.

— Все мои доводы о том, что он не тот, за кого себя выдаёт, — Янг чуть наклоняется вперёд, — разбиваются о его контраргументы. Он упирает на то, что вложил «слишком много» в процветание США. Чтобы ты понимал — это цитата. И ему, чёрт возьми, верят.

— Он будет держаться за кресло зубами, — глухо отвечает Прайс. — И срать вместе с «Ковенантом», пока его не выкинут из Пентагона пинком под зад.

— Именно. Но мы с Кейт не собираемся останавливаться, — голос Янга становится жёстче. — Дойду до самого президента, если придётся. Миллс должен уйти. Раз и навсегда. И мне неважно куда: за решётку или на глубину шести футов.

Капитан молчит, глаза прищурены.

Вдох.

Медленный, тяжёлый.

— И для этого тебе нужны мы, — подытоживает он.

— Как всегда. Завтра вы возвращаетесь на базу в Мексике. Ждёте наших с Кейт указаний. План есть. Неидеальный, требующий подготовки, но он есть. А это, Джон, лучше, чем ничего.

Связь замирает.

Экран гаснет, и в комнате снова тишина.

Райли продолжает стоять на месте.

Руки всё так же плотно скрещены.

План есть.

Хуевая сказка для детей, которая обычно заканчивается кровью.

Он переводит взгляд на Эмили.

Она сильнее жмётся к боку мужчины, будто сама того не замечая.

Лицо спокойное, почти каменное.

Но он видит, как подрагивает кожа у виска. Первый признак напряжения, который она так плохо умеет скрывать. Даже если сильно пытается.

— Охуенно, — первым, как всегда, не выдерживает Соуп, выталкивая слово из своего рта с горьким сарказмом.

Новак выдёргивает себя из оцепенения.

Короткий вдох, и её рука у него в кармане. Пачка сигарет оказывается в её пальцах. Она не говорит ни слова. Только разворачивается и идёт в сторону гостиной, по пути захватывает телефон с кофейного столика у дивана. Раздвижная дверь к бассейну скользит и глухо закрывается за её спиной.

Райли не двигается.

Только следит.

Эмили поднимает голову, ловит лучистый свет лицом. Поджигает сигарету и тут же затягивается и выдыхает длинно, пуская дым над своей головой. Потом пальцы сжимают переносицу, словно это может отрезать все переживания, с которыми она столкнулась за последние несколько дней.

Саймон смотрит на неё сквозь стекло.

Телефон у уха, губы шевелятся, но слов не разобрать. Только рваные жесты, только паника в глазах, исчезающая с каждым словом, доносящимся с конца другой линии.

И этого хватает.

Он знает.

Кейт.

— Что ж, — голос Прайса гулко прорывает тишину, переманивая внимание Райли на себя. — Пора домой.

***

— Может, останемся здесь? — говорит Эмили, и в голосе слышится лёгкость, присущая ей шутливость. — Поженимся. Заведём детей. Двоих. И собаку.

Он продолжает укладывать вещи в сумку, движения привычные, отточенные, но на секунду всё же замирает.

Машина подъедет через десять минут, и у них совсем нет времени на разговоры о несбыточном.

Картина, которую она рисует, вспыхивает в голове слишком ярко: солнце, дом, тишина, простая работа, чужая жизнь, в которой он не видит себя.

В которой ему нет места.

— Нет, — говорит он спокойно, даже не поднимая на неё взгляда.

Она не обижается. Не злится.

В её лице нет упрёка.

Она знает, что значит для него служба. Не работа. Воздух. Что-то, без чего он тонет. Но видит она только верхушку айсберга. Холодную, блестящую на солнце грань.

Кошмары, которые рвут его из сна и бросают на постель, заставляя ловить воздух рваным, сбитым дыханием. Пот, ледяной и липкий, прожигающий ткань футболки до кожи. Темнота, где он пытается удержаться, насильно сбивая дрожь с рук и глуша крик внутри.

Она видит лишь поверхность.

То, что он сам выпускает наружу.

Глубже он не пускает.

Говорить об этом Райли с ней не хочет.

Или не может?

Она поднимает свой рюкзак с кровати, закидывает его на плечо и проходит мимо него. На секунду задерживается, оставляет короткий поцелуй на его губах. Тихий, поддерживающий жест.

Напоминания.

Я рядом несмотря на то, какой ты чертовски сложный засранец.

Он выходит вслед за ней чуть позже.

На нём уже балаклава.

И он знает: теперь она будет видеть его настоящее лицо ещё реже, чем хотелось бы. Только в тишине их комнат, за закрытой дверью его офиса. И, возможно, так даже проще.

Сто сорок первые сидят в гостиной, когда с улицы раздаётся протяжный гудок. Машина.

Все поднимаются почти одновременно и молча.

На улице полуденная жара. Густая, как масло. Липнет к коже, душит нос и горло. Райли щурится, опускает голову. Ему начинает казаться, что Эквадор пахнет потом, пылью и затхлым воздухом.

Перелёт до Мексики проходит слишком быстро. Как будто время намеренно подрезали. Выкинули всё лишнее, оставив только быструю посадку и взлёт.

Лас-Альмас встречает дождём.

Настоящим, ливневым. Крупные капли звонко лупят по бетону, по броне машин, по лицу. Влага ледяная, и от этого вдвойне непривычно после двух дней в сраной печке. Он натягивает капюшон, привычно сутулится под потоком.

Эмили рядом запрокидывает голову, смело подставляет лицо под дождь.

Он смотрит краем глаза, как она улыбается. Радуется. Ей нужен дождь. После жары он для неё как спасение.

Его же раздражает мокрая ткань на плечах, липнущие ботинки, мокрый запах асфальта. Но он молчит. Потому что она, блять, радуется.

База встречает так, как всегда.

Терпкий запах оружейной. Металлический привкус масла. Дежурные кивки проходящих мимо солдат.

Всё это похоже на возвращение в сраное болото, из которого Саймон и не выбирался.

Всё то, что он знает до тошноты.

Они доходят до комнаты Новак, и он замирает в дверном проёме. Наблюдает, как она бросает рюкзак у стены, падает камнем на кровать прямо в мокрой одежде и облегчённо выдыхает. Словно вернулась домой.

Дом.

Он не думает о базе как о доме. Для него это просто... место.

Толстые стены, где можно снять броню — в прямом и переносном смысле, — заткнуть рот кошмарам, перезарядить магазин.

Ни больше, ни меньше.

И всё же, когда лейтенант закрывает дверь уже своей комнаты и слышит дождь за окном, он не может избавиться от привычного ощущения. Они снова на своей территории.

Не вилла.

Не чужие стены.

Своё.

Но он знает, что дождь скоро закончится.

А война — нет.