Time

– Уйди, пожалуйста.

– Украина, перестань...

Держава последний раз тяжело выдыхает, подходя к стоящему в дверном проёме повстанцу  и выталкивая его за дверь. Он хмурится, когда теплые пальцы несильно сжимают его запястья, явно не желая никуда уходить.

– Убери руки и дай мне побыть одному, УПА, - палец соприкасается с грудью армии, повторяя прикосновения ещё пару раз, и Украина не собирается уступать красным испуганным глазам напротив. – Уходи.

Издевательство.

Только недавно ему сообщили, что в Херсоне снова начали подготовку к референдуму, а людям насильно продолжали впаривать паспорта граждан Российской Федерации. Где-то в груди неприятно заныло от досады и беспомощности, заболело в боку и дало по голове глухим эхом из воспоминаний.
Как то так он уже потерял и Крым, и Донецк с Луганском.

– Я ничего с собой не сделаю, - они встречаются взглядами, но армия не отпускает бледные запястья, уже когда-то истерзанные под властью чужих мыслей. – Не заставляй меня слать тебя нахуй... УПА!

– Что УПА? - тонкие пальцы крепче сжали уже его предплечья, толкая страну во внутрь комнаты и удерживая в своих руках. – Тебе напомнить, кому пришлось тебя откачивать? - повстанец злится, внутренне шугаясь холодного и отстраненного взгляда зелёных глаз напротив. – Ты осознаешь, что все люди хотят домой или что города хотят обратно под твоё руководство? ...что кроме тебя у меня никого нет и я буквально пропаду, если тебя не станет?

Независимое государство медленно выдыхает и освобождается от хватки одним резким движением.

– Что за Санта Барбару ты здесь устроил? - внутри что-то стремительно закипает. – Я же сказал, что ничего с собой не сделаю. Научись меня слушать наконец-то, еблан. - голос становится ровнее, возвращая прежнее спокойствие и глядя на парня напротив всё холоднее. – А теперь уеби отсюда нахуй и дай мне побыть одному.

– Но...

– Нахуй пошел!

Возглас взлетает к потолку, и Украина ошатывается, как только дверь перед ним захлопывается, лишь теперь позволяя себе сгорбиться и опереться руками о стену. В боку продолжало всесильно болеть, словно от него отрывают кусок плоти.

Больно.

Он шарит по карманам, прихрамывая и доходя к подоконнику, на который бессильно садится. Ладони скользят вдоль куртки, натыкаясь на выпирающий бугорок, откуда держава вытягивает сигареты и смотрит на единственную сигарету в пачке.
В голове творится что-то непонятное и это что-то погружается в серый дым, который оседает налетом на горле.

Украина понимает беспокойство за него, но всему должна быть мера. Он более не подвластен людям, которые лишь хотят раздать его территорию для построения дружеских отношений. Это значит что и он сейчас может быть спокоен за свою целостность и существование в целом.

Целостность. Губ касается горечь улыбки при мыслях о оккупированных территориях, которые обещают держаться и держатся с последних сил, продолжают бороться даже когда кажется, что уже конец всему. Разве он не должен быть таким же сильным? Не должен, а обязан.

Телефон отдает неприятной вибрацией где-то под верхней одеждой, и независимое государство подумывает его выбросить в ближайшее время. Стоит ли загадывать, чтобы это был Зеленский с хорошими новостями? Конечно же нет, ведь ему звонит бывший-уебок, вновь изменивший свой номер.

– Чего надо, пидрила? - парень опускает взгляд на сигарету, наблюдая, как бумага медленно сгорает под влиянием жара.

– Как грустно, что уже не «любимый», - сквозь динамик слышен хриповатый маниакальный смешок, и Украина невольно ежится.

– Ближе к сути, - делает затяжку и выпускает сизое облако полупрозрачного дыма в потолок. – Что надо?

Услышав тяжёлый вдох, левая бровь ползет вверх, а потом возвращается вниз, когда украинец теряет терпение.

– Ты снова куришь? - перебивает мысль голос Федерации, и независимое государство чуть ли не давиться, уловив в нем знакомую когда-то нормальность.

– Ближе к сути давай, - сквозь хрипоту от внезапного кашля проскакивает раздражение, которое постепенно лишь нарастает уже после смешка по ту сторону провода.

– Нетерпеливый, как всегда...

Кому уж говорить тут о терпении? Уж точно не представителю ебанной страны, которая покусилась на чужие территории и отгребает хороших пиздюлей.

– Не хочешь встретиться сегодня вечером? - вопрос все же застает врасплох, заставляя сознание немного зависнуть от подобного предложения. – Мы могли бы решить всё мирно и просто поговорить, ведь между нами произошло недоразумение. Думаю, что...

Что этот опарыш только что спиздонул?

– Ты сейчас назвал погибших из-за тебя людей, разрушенные дома и оккупацию МОИХ земель недоразумением? - пальцы сжимают фильтр ещё тлеющей сигареты, собираясь потушить о гладкую поверхность пепельницы. – А я уже подумал, что не всё потеряно... - украинец усмехается, услышав как Россия зашуршал в трубку, видимо, поднимаясь с кровати.

Что-то остаётся неизменным.. Как, например, то, что россиянин любит говорить лёжа под одеялом. Довольно привычная и теплая когда-то привычка бывшего партнёра, что сейчас не вызывает абсолютно никаких чувств.

– Видимо, мне показалось.

– Украина, я...

Короткие гудки, и очередной временный номер улетел в чёрный список. Он не желает слушать того, кто старается изо дня в день манипулировать им, давить на больное и сделать виноватым Украину. Федерация всё ещё не понимает, что чувств не осталось? С губ слетает тихий выдох. Как кто-то может понимать чьи-то чувства, когда сам никогда не чувствовал?

Независимое государство спокойно улыбается от некой лёгкости где-то глубоко в подсознании. Приятные ощущения того, что он отпустил эти тяжёлые для восприятия мозга отношения.

–  Пошёл нахуй, орк ебанный.