Его Атлантида, Её Брахма

Грань между грубостью и лёгким флиртом становится чрезвычайно эфемерной, когда напиваешься.

Cecilia Ahern

***

Глянцевый паркет отражал мягкий свет встроенных в потолок светильников, а у входа воздух был наполнен едва уловимым ароматом лёгких нот аромадиффузора. Я пробегаю мимо зеркальной панели в прихожей – отражение скользит следом, поймав блеск шоколадных волос в движении.

Электронный замок негромко щёлкает и открывает дверь. Я мгновенно меняюсь в лице и чуть сдвигаю брови к переносице, переступая через порог. А в полдюйма стоит тот самый мужчина, которому я задолжала обещание встретиться на других условиях.

— Как ты узнал, что я живу здесь? — сжигаю его дотла злым взглядом, ощутимо меняя тон голоса. Лёд вместо пепла, — Я вроде ясно дала понять, что больше не пойду с тобой на контакт, — произношу строго и серьёзно, ведь адекватный человек после такого не стал бы следить за девушкой, и вечером заявляться к ней в квартиру. Адекватный человек вообще не придёт к незнакомой девушке в квартиру поздно вечером.

Вход в жилой комплекс был возможен только по электронному пропуску: стеклянные двери мягко раздвигались, считывая карту, а за ними открывался просторный холл с приглушённым светом и минималистичной отделкой – панели с кнопками, нейтральная подсветка и аккуратно расставленные дизайнерские кресла. Так как он сюда попал? Не прикинулся курьером ведь?

А страшнее становится от того, что отца нет рядом, и я наедине с ним, стоящим в непонятках и ступоре точно так же, как и я, находясь на лестничной площадке в одиночестве, и когда вернётся папа – неизвестно. Сам так же заламывает брови и принимается сверлить вопросительными, недоуменными глазами в ответ, резко отводя взгляд. Сложно упустить цвет его глаз.

Фиолетовые, как аметист. Завораживает.

— Я, кажется, ошибся, милая леди.

Он, о чём-то задумавшись, разворачивается и шагает в сторону лифта, двери которого мягко раздвигаются с оповещением «25 этаж» и из него выходит отец, в ту же секунду пересекаясь с мужчиной. Нависает напряжённое молчание и начинается перекидывание вопросительных взглядов друг на друга.

— Пап, не бери в голову, он уже уходит, — быстро подойдя к отцу, беру его под локоть и веду к дверному проёму, заводя внутрь, — Это промоутер, — уверенно заявляю, пихая локтем незваного гостя в сторону кнопки вызова лифта, — Уже больше семи часов, где мой муж? Надеюсь, его не выпроводил консьерж?

— Дочь, всё нормально? — он сдвигает брови не хуже нас двоих и распахивает ранее прикрытую мной дверь, переводя взгляд на высокую фигуру, — Вот же он.

Резко поворачиваю голову в его сторону и вытягиваюсь в лице, будто ничего не случилось, полностью расслабляя его. Но внутри меня всё кипит. Я едва не рассмеялась. И он… мой муж?

Хоть старший руководитель и создаёт впечатление, будто меняет женщин так же часто, как галстуки, но безмерно красив. Признаю. Мысленно перебираю: каждая из них – идеал, каждая – ненадолго, а теперь вот я. Он согласился взять меня в жены, потому что узнал о моей принадлежности к клану Курокава, или хочет извлечь ещё какую-то выгоду? Я сдерживаюсь, чтобы не фыркнуть вслух.

— В каком смысле? — взгляд отца снова приковывает меня. Он что-то пытается понять, а я наблюдаю, как отец обменивается рукопожатием с Раном.

— Да. Господин Хайтани, — мужчина спокойно снимает смокинг и аккуратно вешает его на вешалку, убирая в шкаф-купе. Он делает это с такой лёгкой грацией, что я на секунду отвлекаюсь, — Скажи, а что тут происходит? — голос его ровный, спокойный, но в нём слышна нотка холодного удивления, будто он впервые столкнулся с ситуацией, которая его действительно озадачила.

Я всматриваюсь в него, изучаю каждое движение: безупречный костюм, ровная осанка, руки, привыкшие к власти. Он явно не привык, чтобы кто-то мог удивить его. Но мысль о том, что этот «вечно меняющий женщин» человек теперь породнится с нашей семьёй, вызывает во мне смешанное чувство: раздражение, сарказм и странную, почти неуловимую тревогу.

— Ничего не происходит, — нервно приподнимаю уголки губ, пытаясь скрыть свою глупость, поворачиваясь немного в сторону Хайтани.

А он сегодня не такой тёплый, как вчера, и это очень чувствуется. Тогда он не сводил глаз и заглядывал в самую душу, но почему сейчас так невесомо холоден? Неужели авторитетность не позволяет? Однако, если смотреть со стороны, это абсолютно нормальное поведение малознакомого человека, а той ночью, он наверняка просто старался получить моё доверие, чтобы я не боялась и успокоилась. И у него это получилось.

Или сейчас его задело моё отношение? В порыве дикого испуга от «слежки», как казалось поначалу. И панического страха, что в организацию меня потащат тисками, если буду грубить высокопоставленному лицу.

— Не нужно формальностей. Мы ведь скоро станем семьёй, — он приподнимает уголки губ и плавно опускает их, вешая чёрное пальто на вешалку. Классика, прям как я люблю. Конечно, как и все девушки, я носила в душе идеал, и вот стоящий в прихожей мужчина попал под все критерии.

Оставаясь лишь в белой рубашке с парочкой расстёгнутых пуговиц у шеи, он открывает вид на татуировку энграммы "Ханафуда" серёжек покойного Изаны Курокавы, моего троюродного дяди. У меня тоже такая есть, только набита на ложбинке между грудей. Символ семьи. Символ крови. И моё прошлое, от которого я безрезультатно убегаю.

Кажется, он бывал в нашем доме, и даже не один раз. Но это остаётся большой загадкой, так как живу я совсем не в этой квартире, а в другой, что папа подарил на совершеннолетие, стукнувшее четыре с половиной года назад.

— Мэй, принеси мою чёрную папку в кабинет, — папа, неспешно разувшись, проводит Рана в гостиную, на фон включая первый попавшийся канал с классической музыкой, дабы атмосфера не была такой напряжённой, какая царит именно сейчас, и скрывается в коридоре.

Мечусь по отцовскому кабинету, в спешке пытаясь найти чёрную папку, и нахожу спустя пару-тройку минут среди её подобных экземпляров, от хлопка закрывшейся двери утыкаясь взглядом в белоснежный ворсистый ковёр. Закрываю дверцу шкафа, медленно спускаясь вниз, и перелистываю глянцевые страницы, не поднимая взгляд вверх.

Гостиная открывалась просторным залом: у панорамных окон стоял диван из мягкой кожи цвета топлёного молока, перед ним возвышался низкий стеклянный столик на хромированных ножках, на котором аккуратно лежали альбомы по искусству и архитектуре. С потолка спускалась люстра из хрусталя, её переливы отражались в больших панелях на стенах.

Ран стоит у окна, рассматривая улицу, но спиной ко мне. Уверенный, расслабленный, как человек, который уже получил желаемое.

— А где папа? — кладу бумаги на стол и останавливаюсь посередине комнаты, всё же сохраняя с Раном приличную дистанцию, и наблюдая с первичным любопытством, подмечая каждую деталь: как он разговаривает, какие у него проявляются привычки без охраны.

— Скоро вернётся.

— У тебя наглость выше роста, — произношу я ровным, но сдержанным тоном, стараясь не выдавать раздражения, и, обходя столик, останавливаюсь на таком расстоянии, чтобы он услышал, как я дышу.

— А у тебя – привычка нападать первой, даже когда это не твой ход, — отвечает он, не оборачиваясь, явно намекая о том, что мы начали с плохого дубля.

— Зато я умею выигрывать, — чуть наклоняю голову, скользя взглядом по линии его плеча, — Правда, иногда жертвую пешками.

— И твой отец только что поставил тебя на мою половину доски, — он слегка поворачивает голову, глазами встречаясь с моими. Смотрит чуть дольше, чем положено, будто взвешивая что-то для себя лично.

— Поэтому твоя машина не покидала район Минато до самого утра? — складываю руки на груди, прожигая взглядом дыру в его широкой спине. Конечно, мне стало интересно взглянуть, почему Совет Директоров обосновался в этом квартале, и записи с камер предоставили мне такую картину.

— Всё ещё злишься из-за «слежки»? — он легко кидает вопрос, как будто проверяет мою реакцию.

— Я всё ещё злюсь из-за того, что ты не удосужился объясниться, — парирую, выражая недовольство от такого "внимания", — Хотя, признаю, ты сделал эффектный выход.

Он делает медленный шаг в мою сторону, и в комнате сразу становится тесно. Потом отходит первым, оставляя за собой лёгкий шлейф табака и горького миндаля, и садится на диван. Я опешила, чувствуя, что партия только началась… и первый ход всё-таки был за ним.

Ран взял с края стола книгу и, уложив локоть на мягкий подлокотник, подпирает голову ладонью, кладя ногу на ногу. И через какую-то долю минуты всё же отрывает взгляд и переводит его на меня. Смотрит так, будто уже видит меня в белом платье… и на моих похоронах одновременно.

Щёки предательски покрываются румянцем, а лицо начинает отдавать жаром, и я решаю разрядить это нервное молчание своей, так сказать, пламенной речью:

— Прошу прощения, что была так груба, — заглядываю в его глаза и сажусь рядом, поджимая губы, — Не ожидала увидеть Вас в роли моего «мужа», — носком перебираю ворсинки молочного ковра, вырисовывая незамысловатые узоры, и глубоко вдыхаю воздух, размыкая губы, — Мне всё ещё горько от поступка «моего жениха».

— Ты всю жизнь собираешься горевать из-за этого? — он поднимает свой смешанный взгляд, в котором виднеется что-то вроде сочувствия и милости, но если присмотреться, виден некий холод и злость, словно он так и шепчет: «Лучше бы горевала, что тебя с позором из «Брахмы» выкинули».

— Когда осознаёшь, что тебя никогда не любили, становится ещё хуже и больнее, — вновь прерывисто опускаю взгляд, шумно затягивая воздух, и укладываю вспотевшую ладонь на румяную щёку, подпирая ею голову. С детства меня учили подавлять такие чувства, как любовь и привязанность. В приоритете была лишь жестокость и хладнокровие.

Мои руки привыкли к оружию раньше, чем к ласке. Но я хотела жить не как пленница, а как простая женщина. Любить и быть любимой, не проливая кровь.

— "Не смей доверять... Никому", — вдруг шёпотом произнёс Ран, и мои глаза тотчас распахнулись. Лёгкое дрожание пробежало по телу, и я едва не подскочила.

В голове эхом проносились фразы дяди, канувшие в лету. Все его советы и уроки вдруг стали реальностью здесь, в этой гостиной. Я ещё помню, чему нас учили, ощущая, как старые привычки взяли надо мной контроль: проверка каждого движения, каждого взгляда.

— "Даже себе... — дополнила я, уловив усмешку напротив, — Твоё собственное сердце может тебя обмануть".

— "Не верь ему слишком сильно", — закончил он и наклонил голову, в глазах скользнула искра интереса и уважения. Я поняла: он впервые встретил кого-то, кто может играть по своим правилам.

Мы замерли, оглядывая друг друга. В этих словах было больше, чем воспоминание – это был сигнал: мы понимаем друга на уровне, который мало кто способен постичь. Воспитание «Брахмы» создало нас такими, закалило, научило быть точными, холодными и одновременно готовыми к любому повороту

— Значит, ты тоже помнишь... — взгляд потеплел, и внутренний отклик отозвался в душе.

— Да... запоминал каждое слово, чтобы использовать потом, когда понадобится, — и он прав: пригодилось напомнить о том, кто я. Каждая буква, заложившаяся в сознании, отдавала в голову отточенными до мастерства уроками.

— Невозможно об этом забыть. Но я уже давно не живу по этим правилам, — глубоко вздохнула я, опустив взгляд.

— Отвлекись как-нибудь, я могу помочь, — он закрывает книгу и кладёт её на стол, концентрируя свой взгляд исключительно на моём выражении лица. Лучше бы он читал дальше.

— И как же ты мне поможешь?

— Давай сходим куда-нибудь, развеемся, — ожидая согласия, глядит прямо в глаза и приподнимает уголки губ, — Устроим медовый месяц.

— Господин Хайтани, — поднимаю растерянные глаза, мягким извинением прикрывая твёрдое «нет», и поднимаюсь на ноги, совершая первый шаг в сторону своей комнаты. Достаточно на сегодня импульсивной грубости, — Мне кажется, это не лучшая идея. Контракт ведь так и не подписан.

— Жаль, — наигранно произносит и также выдыхает, беря в ход тяжёлую артиллерию, — Очень жаль, что такой красивой и дорогой сумочке суждено остаться у меня.

Резко останавливаюсь и медленно поворачиваю голову в сторону Хайтани, окидывая его самым тяжёлым взглядом из своего арсенала.

— Она у тебя? Мне казалось, что я забыла её в квартире бывшего...

— Забыла её у меня на бардачке.

— Ты ведь вернёшь её мне?.. — аккуратно присаживаюсь рядом с ним и жду уверенное «да», однако ответ получаю немного иной, но смысл его предельно понятен.

— Давай встретимся сегодня к одиннадцати часам на том месте, где ты села ко мне в машину, там и верну пропажу.

— А без этого никак? Куплю себе новую.

— Никак. Ты в ней паспорт оставила.

22:47

Медленно перебирая ногами, иду вдоль той самой дороги и всматриваюсь в мужской силуэт, что с каждым шагом становится ярче и чётче. Глаза загораются, когда в его руке вижу свою драгоценную вещь, в которой было всё. Начиная от кошелька и заканчивая любимым блеском для губ.

Тянусь к сумке, уже касаясь ремешка пальцами, но Ран резко заводит руку за спину, не позволяя ухватиться за неё.

— Верни, — в недоумении поднимаю глаза на него и пытаюсь выхватить свою законную любимицу из лимитированной коллекции Селин, но Ран поднимает её вверх, не оставляя малейшего шанса забрать собственную вещь.

— Если бы я хотел вернуть тебе сумку так просто, то принёс бы твоему отцу, — поднимает её ещё выше, забавляясь от вида, как я бьюсь в тщетных попытках дотянуться, и легко улыбается, немного сгибая локоть.

— Ран, мать твою, Хайтани, что ты хочешь?

— Ты как разговариваешь с будущим мужем? — подразнил он, покачивая ручку на пальце из стороны в сторону, словно демонстрируя трофей, растягивая момент до абсурдной комичности.

— Хорошо... — тихо прошептала я, и шагнула вбок. В силу разницы роста, он не сразу заметил, как я слегка толкнула его в ребро и одновременно выхватила сумку. Он удивлённо вскинул брови, когда почувствовал, что предмет выскользнул из рук.

— Ну что ж, — он опустил руки, изображая капитуляцию, и возвращая лёгкую шутливую нотку в голосе, — Ты выиграла. Но от этого моё предложение не изменится.

***

Яркий диско-шар, что ослеплял своими лучами, караоке, свет прожекторов, громкая музыка, которая заставляет чувствовать все внутренности и каждый удар сердца, алкоголь, сделавший своё дело, и наш с Раном поцелуй, – единственное, что всплывает в голове с тяжёлой ночи.

09:23

Глубже спускаюсь под мягкое одеяло и зарываюсь в него носом, но как только чувство сознания возвращается ко мне, резко распахиваю глаза, ведь одеяло пахнет не так, как дома. Запах у него отличается, он совершенно другой, но такой приятный и свежий.

Глаза слепят лучи солнца, просвечивающиеся сквозь полупрозрачные занавески, из-за чего прикрываю лицо и начинаю осматриваться, понимая, что проснулась абсолютно не у себя дома, и даже не у отца.

• ——————— ✿︎ ——————— •