Его Атлантида, Её Брахма

— Урод! Ненавижу тебя!

Хлёсткая пощёчина.

Ручьём текущие слёзы.

Ночной режущий ветер.

И пугающий хруст щебня под массивными колёсами чёрной иномарки.

За несколько минут до этого

***

— Мори, что это? — дыхание сбивается, сердце с каждой секундой от вида прочитанного на экране колит сильнее, а глаза наливаются непрошенными слезами, — Это правда?

— Конечно нет, любимая, — он фальшиво смеётся и забирает свой гаджет из моих ослабевших и трясущихся рук, с непередаваемой злостью сжимая его в большой ладони, — А вот читать чужие переписки нехорошо.

Мужчина грубо обнимает, чуть ли не до удушья прижимая к себе, и закатывает глаза.

— Что значит «нет»? Ты был с ней в день, когда сделал мне предложение? Так ты собирался выполнять супружеский долг? — резко вырываюсь из этих объятий, со злостью и обидой толкая жениха в грудь, и смотрю на него помутневшими глазами, в которых с каждым мгновением прорисовывается дикая боль от столь ужасного поступка любимого человека.

Эти воспоминания о переписках и фото с тайных встреч с другой женщиной застряли в моей голове, как плёнка в старом проигрывателе. Застряла где-то на середине и не хочет отпускать тёплые, как его руки, воспоминания. Эта весна отображается на плёнке, которую я уже никогда не смогу оставить на закрытом и пыльном чердаке. Хочется закрыть дверь на железный замок и никогда больше не возвращаться в нашу спальню, чтобы не вспоминать все дни, проведённые вместе. От него пахло теми же духами, которые сейчас я терпеть не могу.

Наверное, я чувствовала определённые чувства, которые затягивали в жуткие дебри. Но сейчас было совершенно не до этого, однако первое, что я вспоминаю, это берег тёплого моря, и ветер, что так небрежно поправлял локоны. Но сейчас это не тот полюбившийся ветер, сейчас он только режет меня резкими порывами. И правду говорят, что от любви до ненависти один шаг. А любовь ли это?

— Какой ты у меня умной оказалась, — юноша ядовито и грязно улыбается, падая на дорогой кожаный диван, закидывает ногу на ногу и заводит руки за голову, переплетая пальцы между собой, держа их на затылке, и вбивает мне в голову правдивое: — Ты думаешь, что у нас действительно всё было по-настоящему?

— Урод! Ненавижу тебя! — мокрой от слёз ладонью влепляю ему хлёсткую пощёчину, забираю свою сумочку с комода в прихожей, и покидаю пределы квартиры на самом оживлённом районе префектуры Окинавы.

Перед глазами всё размыто, виден лишь нечёткий мягкий свет уличных фонарей и фар проезжающих машин. Ноги подкашиваются. Всё время кажется, что земля идёт по кругу. Идти невыносимо тяжело.

Был только холодный дождь и блеск грозы в тёмном небе.

С другой стороны, стоит радоваться, что я, наконец, избавилась от предателя в этих «отношениях», но почему тогда так больно? Внутри чувствуется лишь опустошение, но никак не облегчение. Домой совсем не хочется. Наверное, папа будет искать меня и поднимет шум.

Летаю в своих мыслях, прикрывая глаза, и полной грудью дышу влажным прохладным воздухом. Но идиллию режет визг шин – густой, хищный звук, от которого вздрагивает улица. Чёрный «Форд Мустанг» с тонированными стёклами. Я узнаю этот звериный рык, даже будучи глухой. В нашем городе на таких ездят только люди, к которым подступиться можно разве что через прицел – вице-президенты, советники и доверенные брахманские псы.

А это значит, что они здесь.

Машина встаёт вровень с моим шагом, замедляется. Слёзы, оставленные на моих щеках, уже холодеют, но сердце, и без того загнанное, начинает уходить в пятки. Никто из прохожих даже не поднимает головы – здесь так принято. Тебя могут грабить, вербовать или убивать в двух метрах, и никто не вмешается, дабы не словить пулю в лоб. И если кто-то решил меня подловить, пусть покажет зубы первым.

— Девушка, у вас всё хорошо? — спокойный, чуть грубоватый голос доносится из-под тонированного стекла. Он говорит размеренно, но в интонации есть что-то от человека, которому подчиняются без лишних вопросов.

Я не отвечаю сразу – только ускоряю шаг. Каблуки оставляют на лужах круглую рябь. Но боковым зрением всё же вижу, как стекло опускается. В глаза впивается чужой взгляд – изучающий, цепкий, как лезвие ножа. Привыкший оценивать, сколько ты стоишь и как тебя можно использовать. Я смотрю прямо, не отводя глаз, как будто бросаю вызов.

— Да. Извините, мне нужно было внимательнее смотреть на дорогу, — отвечаю коротко и ясно, до сих пор не оборачиваясь и уверенно шагая прямо, но боковым зрением всё же замечаю, что мужчина опускает чёрные тонированные стёкла и подъезжает ближе.

Чувствую не только накатывающую волну страха и паники, не только табуном проносящиеся мурашки по коже, неясно, от почти ледяного дождя или накаляющейся обстановки, но и чужой взгляд на себе. От этого становится ещё хуже.

Это точно один из членов организации Бонтен (она же – «Брахма»). Это чувствуется по интонации голоса, по эфемерной наглости, с которой он подстраивается под мой безмятежный ритм.

И, возможно, именно этот момент – моя первая проверка после долгих лет в отставке.

К глазницам подступает новый поток слёз, отчего губы начинают содрогаться, а картина перед глазами снова плыть.

Надоело всё держать в себе.

Дождь начинает усиливаться, стекает по волосам и капает с пальто, но вместе с ним по коже идут мурашки, совсем не от холода.

— Вы не должны в одиночку гулять по улице в такое время, — уверенный тон не меняется, но за мягким звучанием я слышу приказ.

Он смотрит на меня, как на объект, который нужно взять под контроль и потребовать за его поимку премию, пытаясь заполучить доверие. И давит на педаль ещё слабее, подстраиваясь под мой темп ходьбы и вглядываясь через стекло в наколку, присвоенную всем членам совета директоров.

Из интереса поворачиваю голову в сторону рядом едущего Форда, пытаясь превратить искажённую картинку в нормальную, не плывущую. Гляжу исподлобья на мужчину, чуть прищурившись, изучая и бегая поникшими глазами вдоль и поперёк то по нему, то по салону, и делаю для себя вывод, что он не несёт опасности. Однако садиться в чужую машину всё равно опрометчиво. Хотя плевать, в организации все на таких ездят, так что бояться нечего. Выгляжу я и правда паршиво.

— Для кого как, — парирую я, — Может, это вы – плохая идея для такого района. Здесь нет камер.

Он смотрит с неким безразличием, что сильно располагает и успокаивает. Трепещущее сердце, чувствуя безопасность, начинает биться в стандартном режиме, а слёзы начинают высыхать. Мужчина приподнимает уголки губ, и замечая, что я медленно подхожу к его машине, откидывается в кресле, одним движением открывая дверь.

Сажусь рядом с ним на переднее сиденье, продолжая нагло рассматривать незнакомца, подушечками пальцев прохожусь по влажной щеке, вытирая оставшиеся капли слёз, и прерывисто опускаю глаза, тяжело выдыхая. Запах салона тёплый, чуть терпкий, с примесью дорогого парфюма и кожи.

Водитель был одет в сиреневый классический костюм, в мочках ушей блестела пара маленьких серёжек, алмазной гранью переливались чёрные кольца на пальцах правой руки, которые под светом фонарей блестят, как оружие, скрытое на показ. Откинув голову к спинке, мой взгляд зацепился на такую же метку на остром кадыке.

Временами "Ханафуда" напоминала мне клеймо, которое ставят только тем, кто доказал свою преданность кровью.

Царила напряжённая обстановка, которую первым разряжает мужчина:

— Можешь оставить открытой. В лес не увезу, — он ухмыляется, стараясь приподнять уголки и моих губ, чтобы забыть про плохое настроение, и поворачивает по часовой стрелке магнитолу, наполняя салон негромкой музыкой и прерывая неловкую тишину.

На устах впервые за последний час появляется лёгкая, незаметная улыбка. Она искренняя, не поддельная.

— Угрожаете или шутите? — спрашиваю сухо, изучая его профиль. И это первый момент, когда я понимаю – он меня не списал в категорию «пассажир».

— Зависит от того, как ты себя поведёшь, — он смотрит на мой профиль мельком, и я ловлю тот самый взгляд, от которого люди опускают глаза.

Впервые за вечер улыбаюсь, но это скорее реакция на игру, чем на шутку.

— Почему же ночью бродишь по такому району одна, да и без охраны, госпожа? — припарковавшись, взгляд цепляется за меня, будто проверяет, сколько я готова рассказать. Он постукивает пальцами по кожаной оплётке руля, в ответ на свой вопрос получая лишь тишину и шумный вдох, — Можешь не говорить, я тебя понимаю.

Синие глаза устремились в два лиловых омута, которые поблескивали при свете луны как драгоценные камни. Я почти ощущала его дыхание в районе своего лица, но пульс не ускорился, а дыхание осталось ровным.

— У меня, можно сказать, атрофирован инстинкт самосохранения. Да и со смертью... — вспоминаю всех ликвидированных объектов, которых приходилось лицезреть за весь период работы, — Я на «ты» с самого детства. Мой любящий жених обвёл меня вокруг пальца. Меня – бывшего корпората! — голос из-за подступающей истерики начинает потихоньку дрожать, а пришедшее в норму дыхание становится более глубоким и частым, потому что невыносимо больно становится с каждой секундой, когда в голове всплывает улыбка любимого, и его переписка с другом на спор, — Оказывается, о свадьбе он даже не думал, — поджимаю губы и томно вздыхаю, не в состоянии остановить лихорадку, — Хотя мне всё время казалось, что у нас всё искренне и навсегда...

В глазах моего слушателя не мелькает жалости – только понимание человека, который привык к сделкам, а не к чувствам.

— А плачешь чего? — собеседник ухмыляется, открывает бардачок и достаёт пачку сухих салфеток, протягивая их мне, — Тут стоит радоваться, что ты вычеркнула этого мерзавца из жизни и узнала обо всём сейчас, когда эти отношения ещё не смогли зайти слишком далеко.

— Мне ужасно надоело, что все относятся ко мне, как к кукле, — еле открываю несчастные салфетки и достаю одну, неторопливо разворачивая, — Кто-то делает меня мишенью для спора, кто-то общается со мной, чтобы извлечь для себя выгоду. Родной отец выдаёт замуж за незнакомого мне мужика, которого я в жизни не видела, ради каких-то документов, — всхлипываю вновь и вновь, прикладывая бумажную салфетку к глазам, вмиг превращая её в мокрую, — И сделать я с этим фиктивным браком ничего не могу, так как свадьба с бывшим отменяется, а мне нужно как можно скорее выйти замуж. Я полностью живу за отцовский счёт, но работа отвлекает меня от этих мыслей и я забываю, кем являюсь на самом деле. Поэтому возвращаюсь в организацию, словно в ресторан, в котором мне не нужно скрываться.

Мужчина внимательно слушает, задумчиво глядя вдаль, но молчит, давая выговориться, и изредка поглядывает на меня сбоку.

Верхушкам организации не принято распускать сопли, даже если они больше в них не состоят. Мы связаны коммерческой тайной до конца своих дней.

Но моё лицо так часто принимало выражение недовольства или грусти, что, казалось, могущественному преступнику вдруг станет жаль эту красоту, спрятанную в четырёх стенах из-за человеческой глупости.

— Переквалифицируй свою любовь, — подметил он, проворачивая зеркало заднего вида, — Сделка, фикция. Так надёжнее. И держи нож за спиной.

— Дуракам легче живётся, — беззаботно ответила я, пожав плечами и уловив его саркастические настрой, — Имя, господин? И должность, — надо было сохранять командный тон. Я же наследница основателя, а не истеричка.

— Ран Хайтани, старший руководитель, — ответил он с гордостью и хитрой ухмылкой, и увидел, как в зрачках напротив отразилась тень удивления с заметным удовольствием.

Имя ударяет, как холодная волна.

«Пепельная орхидея». В криминальных округах оно звучит как легенда, которую лучше не проверять на правду.

— Приятно познакомиться, — отвечаю я, потянувшись к ручке, но он усмехается:

— Не забывайся, мы ещё не познакомились. Своё имя ты не назвала, милая леди.

Его бархатный голос звучал гипнотически и действовал, как услада для ушей. Его было приятно слушать, так что я отметила не только красоту внешности и шикарный музыкальный вкус.

— Да, точно, где же мои манеры? — я хихикнула, заправив мокрую от ливня прядь за ухо, и, подняв глаза на небо, начала искать полную луну среди грозовых облаков, — Мэй Дэ ви Барнес.

— Ого. Филиппинка?

Ответ на этот риторический вопрос нарушает мелодия звонка, доносящаяся из моей сумочки.

— Извини, это отец, — поставив сумку на бардачок, достаю телефон, и проведя пальцем по экрану, прикладываю его к уху, уловив из динамика взволнованное: «Ты где, Дэви?».

Глубоко вдыхаю, дабы он не понял, что что-то случилось, и произношу тихое: «Иду домой», в ответ получая краткое, немного злое: «Давай быстрее».

— Мне пора, — в последний раз прохожусь салфеткой по опухшим глазам и выхожу из машины, убирая телефон в карман, — Спасибо за увлекательную беседу, господин Хайтани.

— Предложу подвезти один раз, — говорит он, когда я уже открываю дверь и ступаю на мокрый асфальт, — Откажешься – потом сама попросишь.

— Посмотрим, — слабо улыбаюсь и открываю дверь, поправляя воротник и коротко подмигивая, — До свидания, соратник.

Я иду прочь, но в спине чувствую его взгляд. В этом взгляде – не просто интерес. Там расчёт. И обещание, что мы ещё встретимся – но не на таких условиях.

Вечер следующего дня
Crest Prime Tower Shiba, Minato, Tokyo

— А мне обязательно знакомиться с ним и сидеть тут? — заглядываю в телефон, часы которого показывают ровно восемь вечера, а это значит одно – с минуты на минуту он придёт, — Ведь все решения ты принимаешь, так значит обсуди с ним всё сам, а я распишусь и пойду к девочкам, хорошо?

— Дэви, я же не заставляю тебя от него иметь детей и жить вместе, — отец устало отвечает и мотает головой, подходя к пикающим ключам машины, — Вы просто познакомитесь. Дальше можете даже не видеться. Главное, что мы спаслись от банкротства. Глава очень великодушен, раз дал мне ещё один шанс.

Ох, отец, он проявил милосердие к нам, потому что моё существование – это всё, что осталось от его брата.

Семья Барнес – бывшие заместители отдела по финансированию корпорации «Бонтен». После того, как холдинг по вине и неосторожности отца потерпел крах, потерю акций и земли, было выдвинуто решение выдать меня, как единственную наследницу, имеющую родственную связь с почтенным основателем организации, замуж за одного из руководителей компании, чтобы получить 500 миллиардов йен и обелить репутацию главы финансиста, на место которого стану я после свадьбы. А за кого именно выйти замуж, мне не сказали.

— Ладно. Не злись, дочка, я просто на нервах, — смирившись с этим, томно выдыхаю, глядя на отца, который совсем недавно начал расцветать на глазах, — А ты куда?

— Схожу на парковку, — берёт ключи и переступает через порог, — Через минуту буду, а если он придёт, встретишь гостя без меня.

Вскидываю брови в полном недоумении, и не успеваю слово напоследок вставить, как слышу хлопок двери и нависшую гробовую тишину, но висит она недолго, ровно до того момента, пока в дверной звонок не начинают настойчиво звонить.

Отец или фиктивный муж?

Бегу в коридор и смотрю в дверной глазок, но в нём кроме размытого силуэта ничего не видно. Поворачиваю металлическую задвижку, и широко распахиваю дверь, напротив видя совсем не отца.

• ——————— ✿︎ ——————— •