Соль океана и запах корицы, Часть 15
Стены дома отца стали давить на меня. Каждый скрип половицы, каждый приглушенный разговор по телефону – все напоминало мне о том, что я натворила. О тех двух метках на моей совести. И о нем. Его образ преследовал меня днем и ночью. Я ловила себя на том, что ищу в толпе на улице его темные глаза, прислушиваюсь к низким мужским голосам, вздрагиваю от звонка телефона.
После того разговора с Лукой я поняла: я не могу здесь оставаться. Его предупреждение о мести Доменико висело надо мной дамокловым мечом. Но дело было не только в страхе. Мне нужно было убежать от себя самой.
– Я уезжаю к бабушке, – объявила я за завтраком отцу, когда пришла утром домой к родителям. – На Лонг-Айленд. Ненадолго. Мне нужно...проветрить голову.
Отец отложил газету и посмотрел на меня внимательно. Он видел мою бледность, темные круги под глазами.
– После всего случившегося...это, наверное, мудрое решение. Элеонора всегда умела приводить твои мысли в порядок. Сколько времени тебе нужно?
– Не знаю. Неделю. Может, две.
– Хорошо. Риккардо поедет с тобой.
– Нет! – вырвалось у меня слишком резко. Я смягчила тон. – Пап, пожалуйста. Мне нужно побыть одной. Там тихо и безопасно. Никто не знает, что я там. Никто не ищет меня на краю света.
Он помолчал, изучая мое лицо, и наконец кивнул.
– Хорошо. Но телефон всегда при себе. И каждые три часа – смс.
Я кивнула, с облегчением проглотив комок в горле.
Попрощаться с мамой было проще. Она просто обняла меня крепко, поцеловала в лоб и прошептала: «Отдохни, солнышко». Она жила в своем мире тишины и вышивки, и мои душевные бури были для нее чем-то далеким и непонятным.
Лука был в своей палате. Он выглядел немного лучше, но боль все еще затуманивала его взгляд.
– Умница, – хрипло сказал он, когда я сообщила ему о своем решении. – Убирайся отсюда, пока эта война не поглотила тебя целиком. Дай мне и отцу разобраться с Марчелли. Передай привет бабушке.
В его словах не было упрека, только усталая забота. И это ранило сильнее любого обвинения.
Дорога заняла несколько часов. Я смотрела, как каменные джунгли Манхэттена сменяются облаками, а затем и вовсе уступают место бескрайним пейзажам и солоноватому ветру с океана. С каждым километром я чувствовала, как тиски вокруг моего сердца понемногу ослабевают.
Дом бабушки стоял на самом берегу, невероятно крепкий и уютный. Он был выкрашен в серо-голубой цвет, как море в пасмурный день. Я вышла из машины, и меня тут же обнял знакомый запах – соленого воздуха, свежескошенной травы и дымка от камина.
Дверь открылась, не дожидаясь, пока я постучу.
– Внученька моя! – бабушка Элеонора стояла на пороге, укутанная в большой вязаный платок, несмотря на относительно теплую погоду. Ее лицо, испещренное морщинами, расплылось в такой искренней, лучезарной улыбке, что у меня на глаза навернулись слезы.
– Бабушка, – я бросилась к ней в объятия, прижавшись к ее хрупкому плечу. Она пахла ванилью, лавандой и чем-то неуловимо родным, чего мне так не хватало.
– Заходи, заходи, замерзла вся! – она повела меня в дом, ее теплая, сухая рука не отпускала мою. – Я как чувствовала, что ты приедешь. Испекла твой любимый яблочный пирог с корицей.
Дом был таким же, как в моих воспоминаниях. Книжные полки до потолка, старинная мебель, фотографии в рамках. На многих – я, маленькая, с косичками, рядом с дедушкой. Он умер, когда я была еще ребенком. Говорили, несчастный случай на рыбалке. Но я с возрастом начала догадываться, что «несчастные случаи» в нашей семье часто имеют чью-то злую волю. Бабушка после его смерти уехала сюда, подальше от всего, и построила себе этот тихий, прочный мирок.
– Садись, рассказывай, – она усадила меня за кухонный стол, заваленный газетами и книгами, и принялась накладывать мне огромный кусок еще теплого пирога. – Твой отец звонил, сказал, что ты устала. От своих свадеб этих, наверное? Всех закормила тортами, а сама худая, как щепка!
Она болтала о пустяках, не спрашивая ни о чем серьезном. Она всегда была такой. Она знала, кто такой мой отец. Знало, чем занимается семья. Но она никогда не осуждала и не лезла с расспросами. Она любила своего зятя, Ренато, за то, что он безумно любил ее дочь, мою маму, и всегда, с ее слов, был хорошим отцом и мужем, обеспечивающим семье защиту и достаток. Она смотрела на мир проще: есть семья, которую нужно любить и беречь, а все остальное – дело наживное и не всегда подконтрольное.
– Да, устала немного, – улыбнулась я, проглатывая кусок невероятно вкусного пирога. Он пах детством и безопасностью.
– Отдыхай тут, – сказала бабушка, поставив перед мне кружку горячего чая. – Спи сколько влезет, гуляй по берегу, читай книжки. Воздух тут лечебный. Все плохое ветром сдувает.
И я поверила ей. После ужина я залезла на диван в гостиной, укрылась огромным бабушкиным пледом и смотрела, как она вяжет, слушая мерный стук спиц и завывание ветра за окном. Здесь не было места мафиозным разборкам, снайперским винтовкам и глазам Доменико Марчелли. Здесь была только тишина и бесконечный, умиротворяющий шум океана.
Перед сном я зашла в свою комнату – ту самую, что была моей с детства. Бабушка зажгла на тумбочке маленькую свечу.
– Чтобы плохие сны не снились, – сказала она просто и ушла, оставив меня наедине с собой.
Я легла в постель и уставилась в потолок. За окном шумел прибой. Я ждала, что кошмары вернутся. Что я снова увижу его с пистолетом. Или лица тех двоих, кого я убила.
Но впервые за много ночей меня не мучили видения. Я заснула глубоким, безмятежным сном, под убаюкивающий гул океана, пахнущий солью, корицей и безусловной любовью. Здесь, на краю света, я снова могла дышать. И по крупицам собирать себя обратно.
(тгк https://t.me/nayacrowe.)