Крест и Венец Степи
В тот ранний час, когда утренний туман, подобный влажной пелене скорби, окутал руины итальянских полей, посольство выехало из Рима на север. Понтифик Лев I, облачённый в простую, лишённую золотых орнаментов пурпурную мантию, восседал в открытой колеснице, над которой возвышался высокий серебряный крест. В его изгибах отражались первые, ещё робкие лучи восходящего солнца, словно сама надежда цеплялась за символ веры. За ним, словно тени былого имперского величия, следовали консул Геннадий Авиен в потрёпанной дорожной тоге и префект Меммий Эмилий Тригетий, нервно теребивший край свитка с печатью сената. Впереди развевался белый флаг — символ мира, а над головами плыл невиданный дотоле в степях штандарт: крест, окружённый лавровым венком. Горстка всадников-преторианцев, вооружённых лишь короткими мечами, замыкала шествие; их щиты были нарочито опущены, дабы не вызвать ни малейшего недоверия.
Аврелиева дорога, некогда уставленная цветущими виллами и величественными храмами, лежала среди пепелищ. Фуражиры Онегеза добрались и сюда. На полях, где ещё весной колыхалась тучная пшеница, теперь торчали обугленные остовы сараев. Крестьяне, прячась в придорожных кустах, при виде креста шептали молитвы, а бледные от голода дети выбегали на дорогу, протягивая руки к хлебу, который посольство раздавало щедро, несмотря на скудные собственные запасы. Геннадий Авиен, глядя на разорённые деревни, бормотал себе под нос:
- Это не война — это кара Господня. Но заслужили ли мы ее?
Тригетий молчал, не сводя глаз с севера, где, ему чудилось, уже виднелись зарева костров гуннов. И это при том, что главные силы Аттилы всё ещё стояли у По.
На третий день пути, когда посольство приближалось к Пизе, а солнце клонилось к закату, на горизонте появились всадники — не римляне и не галлы, а те, чьи низкорослые кони и составные луки наводили ужас на всю Европу: воины Онегеза. Их шлемы, украшенные волчьими клыками, блестели в косых лучах, а сами они, словно порождения теней, мчались бесшумно и стремительно. Сердца римлян сжались от страха, но Лев, спокойно подняв крест, приказал остановиться. Белый флаг взметнулся выше. К ним подскакал молодой гуннский воин с обветренным, не знающим жалости лицом. Геннадий Авиен, сделав шаг вперёд, произнёс на латыни:
- Мы — послы мира. Ведите нас к вашему предводителю, Онегезу.
Гунн молча кивнул, его взгляд скользнул по серебряному кресту, и в глазах на мгновение мелькнуло нечто, похожее на суеверное почтение. Через сутки колонна, окружённая конным дозором, въехала в лагерь Онегеза. Это был не хаотичный стан кочевников, а строгий военный город из войлочных юрт, где каждый костёр, каждый шатёр стояли в идеальном порядке. Сам Онегез, высокий и суровый, с лицом, будто высеченным из гранита, вышел навстречу. Его плащ из лисьих шкур шуршал при движении. Увидев Льва, он не склонил головы, но коснулся пальцем креста, словно проверяя, настоящий ли он. Выслушав Тригетия, он отдал лаконичные приказания:
- Накормить. Определить на ночлег. Немедленно гонца к кагану. Доложить.
На рассвете к посольству присоединился эскорт Онегеза — два десятка всадников с короткими копьями. Один из них, старый воин с седой в бороде, наклонился к Тригетию и прошептал на ломаной латыни:
- Аттила уважает тех, кто не боится смотреть в глаза Великой Тьме.
Дорога стала ещё мрачнее: леса, некогда полные птичьего пения, теперь хранили гробовое молчание, а в чаще виднелись обглоданные волками кости. Авиен, сжимая в руке медальон с изображением Юпитера, шептал:
- Мы идём к богу грома и железа, но наш щит — милосердие.
Спустя несколько дней ужасающего пути, у разрушенной Пармы, чьи городские ворота зияли, как челюсти чудовища, их нагнал гонец Аттилы на вороном коне.
- Лагерь кагана у реки Минчио! — крикнул он, указывая на восток. — К Мантуанскому мосту!
И вот, в тот самый час, когда заходящее солнце залило округу багровым светом, посольство увидело другое, неожиданное зрелище: Флавия Аэция во главе отряда римских всадников. Его доспехи были покрыты пылью, лицо — измождено, а глаза, полные изумления, смотрели то на крест понтифика, то на бесстрастные лица гуннского эскорта.
- Вы сумасшедшие, — выдохнул Аэций, опуская меч. — Или святые. Но если вы доберётесь до него... — Он не договорил, лишь крепко, по-солдатски, обнял Авиена, а затем, повернувшись к своим людям, скомандовал: - Опустить оружие! Пусть видят: Рим идёт с миром.
Лев поднял руку, останавливая римских стражников.
— Наш путь — не через меч, а через веру, — произнёс он, и ветер унёс его слова к реке, за которой раскинулось море кочевых юрт — стан Аттилы, готовый взорваться рёвом ярости или, быть может, обернуться молчаливым спасением.
На закате, когда воды Минчио окрасились в золото, перед лагерем гуннов появилась невиданная процессия. Три фигуры в пурпуре, несущие высокий крест и папский штандарт с орлом, прошли сквозь строй воинов, чьи лица выражали смесь любопытства и недоверия. Понтифик, седовласый старец, шествовал впереди с достоинством, несущим бремя Рима и веры.
Войлочный шатёр Аттилы, обтянутый звериными шкурами, встретил их запахом жареного мяса и дымом полыни. Внутри, на груде расшитых золотом подушек, восседал сам Повелитель Степи. Его глаза, горящие, как угли, впились в Льва, но тот, осенив пространство крестом, произнёс твёрдо:
- Мир ищущему мира, но гнев Господень — жаждущему крови.
Аттила, откинувшись на медвежью шкуру, указал на места.
- Ты пришёл без меча, римлянин, — сказал он низким голосом, — но с символом, что, говорят, сильнее меча.
- Крест — не оружие, а свет, разгоняющий тьму, — ответил Лев.
За трапезой, среди яств невиданных, Авиен и Тригетий, подобно древним риторам, говорили о философии Малой Азии и чудесах Константинополя. Аттила слушал, и грубые пальцы его слегка касались края чаши.
- Вы говорите о землях за солнцем, — промолвил он наконец. — Но я видел, как ваш Рим грабил такие же города. Чем вы лучше?
Лев поднял голову, и взгляд его стал пронзительным:
- Тем, что мы строим храмы на руинах, а не руины на храмах. Земля Италии жаждет не крови, а дождя. Ваши кони увязнут в грязи греха, если пойдёте дальше. А Небо... Небо гневается на губителей святынь.
К полуночи Аттила, положив руку на плечо Льва, сказал:
- Ты один из немногих, кто не дрогнул. Завтра поговорим с глазу на глаз.
Оставшись один, Аттила ощутил знакомую, раскалённую боль в висках. В ушах стучало:
- Послушай старца... это знак.
Что-то сжимало сердце тяжким предчувствием. Он позвал верного Айдына.
- Одолевают меня сомнения, друг. Не ждёт ли меня судьба Алариха? — признался каган.
- Ведомо лишь богам, Элла. Мы можем принять мир и выкуп. Добычи и так несметно.
- Собери совет. Я объявлю свою волю, на случай...
В ту же ночь, при свете факелов, Аттила объявил вождям о разделе империи между сыновьями и завещал единство. Все принесли клятву. Затем он сказал:
- Если завтра я прикажу отходить, пустите слух о чуме в Риме. Пусть воины бегут от неё, как от огня.
На следующий день, войдя в шатер, Лев начал речь, приготовленную в сердце:
- Ты победил почти всю вселенную. Теперь победи самого себя — милостию. Ты достиг вершины человеческого величия; осталось уподобиться Богу, милующему смиренных.
- А где их смирение? — огрызнулся Аттила. — Валентиниан шлёт против меня предателя Аэция, а Маркиан попирает клятвы. Их гордыня стоила жизни тысячам! И ты упрекаешь меня? Я — тот, кто даёт вам шанс выжить! Я — сдерживающая сила!
- Господь сам покарает грешников. Не бери на себя Его ношу, — возразил Лев.
- Я и есть Его кара! — прогремел Аттила. — Я — Бич Божий, коего они сами на себя навлекли!
В этот миг новая, адская боль пронзила его череп. Лев же, не видя его муки, опустился на колени, склонив голову.
- Покарай меня, если это искупит вину моего народа, о Бич Божий.
И тут Аттила увидел. Вокруг склонённой фигуры старца возникло сияние, и за его спиной проступили два светоносных мужа с обнажёнными мечами, грозно взиравшие на кагана. Легендарные небесные защитники Рима — апостолы Пётр и Павел.
Взгляд Аттилы смягчился. Голос его утратил гнев.
— Апа... — тихо произнёс он, используя гуннское слово «отец». — Поднимись. Я вижу, твои слова угодны Богу. Встань. Рим получит свой шанс. Айдын!
Когда вошёл верный нобиль, Аттила объявил:
- Решение принято. Мы уходим. Обсуди с ними условия мира.
Затем, обратившись к Льву, добавил:
- А ты... ты поедешь в Рим и будешь опорой своему народу. "Апа"... отныне так я буду звать тебя.
Буквально через три дня необъяснимое для всего мира произошло: армия Аттилы повернула на север, оставив Рим нетронутым. Вечный город ликовал. А слово «Апа», данное гуннским вождём римскому епископу, очень скоро превратилось в латинское «Papa» — Папа. Льва I стали называть «Великим Папой» — как до него лишь апостола Петра. Ибо он одержал победу, недоступную никаким легионам, — победу духа над мечом.