Молитва и кинжал
Вечерний туман, густой и ледяной, стелился по мраморным галереям императорской резиденции в Равенне, окутывая призрачными покровами статуи цезарей и богов. Он казался дурным предзнаменованием, вестником грядущей беды. В тронном зале, где еще утром скучные чиновники докладывали о налогах и границах, теперь царил хаос, достойный Вавилонского столпотворения. Гонец в разорванной и пропыленной тунике, с лицом, искаженным ужасом и усталостью, рухнул на колени перед Валентинианом III. Его дрожащая рука протянула императору сверток пергамента, испачканный грязью, кровью и следами дождя.
— Гунны... По... Аэций... — это были не слова, а хриплые звуки, вырвавшиеся из пересохшего горла.
Император, обычно сохранявший ледяное спокойствие, резко вскочил с трона, опрокинув массивный золотой бокал с фалернским вином. Темно-багровая, как запекшаяся кровь, жидкость растеклась по разложенной на полу карте Италии, символически заливая изображения рек и городов.
— Говори толком, человек! — хрипло выдохнул он, сжимая резные подлокотники трона так, что его костяшки побелели.
— Они перешли По ночью... как тени... — гонец задыхался, пытаясь проглотить воздух. — Аэций пытался остановить их у Кремоны, но... но это был обман. Ловушка! Их авангард прошел южнее, вброд у Пьяченцы. Легионы разбиты... Гунны идут на юг!
Зал взорвался криками ужаса и отчаяния. Сенатор в пурпурной тоге, всего час назад обсуждавший повышение налога на соль, без чувств рухнул на мраморный пол. Придворные дамы, прижимая к груди шкатулки с драгоценностями, метались между колоннами, подобно перепуганным птицам в клетке. Кто-то в исступлении начал рвать на себе одежду, кто-то пал ниц перед алтарем Юпитера, взывая к богам, которые, казалось, давно отвернулись от Рима.
— Где Аэций? — Валентиниан, забыв о достоинстве, схватил гонца за воротник. — Почему он не удержал линию обороны? Где мой главнокомандующий?!
— Он... он пытается собрать фронт... — глаза посыльного наполнились слезами бессилия. — Но гунны готовят переправу по всей линии реки! Легионов не хватает! Вслед прорвавшемуся авангарду высланы наши лучшие части, но эти дьяволы двигаются слишком быстро!
Император отпустил его и отшатнулся, будто от удара. Мысль, страшная и ядовитая, пронзила его мозг: а не намеренно ли Аэций провалил оборону? Не хочет ли он, старый интриган, избавиться от неугодного императора, подставив его под удар гуннов? «Никому нельзя доверять, — пронеслось в голове. — Кругом одни предатели и льстецы».
За окнами послышался грохот колес и суетливые крики: слуги в панике грузили на повозки сундуки с золотом, государственные свитки и даже тяжелые бронзовые статуи предков императорского рода. Но времени на это уже не было. Гунны, эти дети степей, могли добраться до Равенны за три дня.
— В Рим! — прорезал хаос голос Валентиниана, обращенный к немногим оставшимся верными офицерам. — Собирайте императорскую охрану! Берем только оружие, воду и хлеб! Остальное... — он с отвращением махнул рукой, глядя, как какой-то раб пытается выломать из стены мозаику, — оставьте этим жадным воронам.
Один из преторианцев, старый центурион со шрамом через все лицо, шагнул вперед:
— Ваше величество, но Рим — не крепость! Стены древние, местами обветшали, гарнизон слаб. Там даже ночные воры чувствуют себя хозяевами!
— Там наш патриарх, Лев! — резко оборвал его Валентиниан. — Там сенат! Там... Бог не оставит нас. — он запнулся, сам не веря своим словам. Но Рим был символом. Если падет он, падет и сама идея Империи.
Внезапно двери распахнулись, и в зал ворвалась императрица Соломния с маленьким принцем на руках. Ее сложная прическа растрепалась, а лицо было искажено гримасой ужаса.
— Ты не можешь просто так бросить Равенну! — крикнула она. — Это бегство! Это предательство!
— Это выживание, супруга, — холодно ответил Валентиниан, забирая у нее сына. Шестилетний мальчик не плакал, а лишь смотрел на отца огромными, полными недетского понимания глазами.
Через час жалкая колонна из десятка повозок и сотни всадников мчалась по Фламиниевой дороге на юг. Позади, в дыму догорающих факелов, медленно тонула во тьме Равенна. Император обернулся в седле, глядя на угасающие силуэты базилик и дворцов. Где-то там, за рекой, Аттила уже пировал на развалинах северных городов. Валентиниан сжал кулаки. Рим... Рим должен выстоять. Даже если ради этого придется отдать последний динар, последнего легионера, последний вздох. Ветер, дувший с севера, словно шептал в ответ: гунны уже близко. А впереди — лишь пыльные дороги и всепоглощающий страх.
По прибытии в Рим, Валентиниан, не теряя ни мгновения, созвал экстренное заседание сената. Сенаторы, бледные и перепуганные, уже были в курсе катастрофы. Первым слово взял префект Меммий Эмилий Тригетий, дабы изложить суровую реальность:
— Гунны силами двух туменов прорвали нашу оборону там, где ее никто не ждал. Однако, что странно, они не развивают наступление основными силами. Прорвавшиеся тумены ушли на юг, в направлении Пизы. Легионы Аэция брошены в погоню, но гунны уклоняются от боя, их цель — не сражение, а какой-то маневр. Одновременно Аэций вынужден стягивать резервы к месту прорыва, оголяя другие участки фронта, где в любой момент может повториться катастрофа.
— А Маркиан? — раздался голос из полумрака зала. — Он же клятвенно обещал поддержку, если варвары перейдут По!
— У августа Маркиана связаны руки, — мрачно ответил Тригетий. — С севера, с Балкан, нависла угроза Константинополю. Тумен некоего славянского князя по имени Перун стоит лагерем у Русе. Наша разведка доносит, что этот Перун тренирует свое войско в штурме крепостей, и выучка его людей высока. Если Маркиан отведет войска для помощи нам, он рискует потерять собственную столицу. Он направил несколько легионов в Паннонию, чтобы нарушить коммуникации Аттилы. Им даже удалось разгромить один из тыловых лагерей гуннов. Но для масштабной операции сил недостаточно. Аттиле достаточно снять с фронта пару туменов, чтобы восстановить пути снабжения. Думаю, именно этим и вызвана его пассивность по основному направлению. Пока что, по нашим сведениям, больше попыток переправиться через По не было.
— Какие будут предложения? — с горькой иронией в голосе спросил Валентиниан. — Насколько я понял, наш «доблестный защитник» Флавий Аэций носится сейчас по берегу По, как щенок за своим хвостом, не зная, где ждать следующего удара. А Аттила в это время наблюдает за этой комедией с северного берега и помирает со смеху. Кто командует прорвавшимися туменами?
— Онегез.
— Этого и следовало ожидать! — воскликнул император. — Онегез — воин не в пример Аэцию! Он ударит в тыл, как только Аттила начнет основную переправу. Или явится сюда, к стенам Рима! А защищать город... почти некому.
— Нужно срочно просить мира, — слово взял консул Геннадий Авиен, его лицо было строгим и бесстрастным. — Устроить встречу с Аттилой на самом высоком уровне. Остановить нашествие на любых условиях. Если к Риму придет вся эта орда, остановить ее будет не под силу даже ему самому.
— Я ни на какие переговоры не поеду! — взвизгнул Валентиниан, и в его голосе слышалась чистейшая паника.
— Но Аттила будет говорить только с первым лицом Империи, — мягко, но настойчиво парировал Авиен. — Другого он не станет даже слушать.
— Не поеду! Если меня убьют, Империя рухнет окончательно! Пусть едет патриарх, Лев. Он тоже первое лицо! Более того, он общается с Богом и уж наверняка присмотрел себе место в его чертогах, так что ему терять нечего!
— Мы не можем приказать святейшему отцу возглавить посольство, — возразил кто-то. — К тому же он далеко не молод, это опасно.
— Тем более! — настаивал Валентиниан, ухватившись за эту идею как утопающий за соломинку. — Ему самое время думать о спасении души, а не о бренном теле. Я лично буду умолять его и дам неограниченные полномочия на переговорах!
В дождливый рассвет, когда серый туман, словно саван, окутал семь холмов Вечного города, трое мужчин спешили по мокрым от дождя мостовым к Латеранскому дворцу. Император Валентиниан III, одетый не в пурпур, а в простую темную тогу, шел, опустив голову, словно боясь встретиться взглядом с редкими прохожими. Рядом, сохраняя каменное спокойствие, шагал консул Геннадий Авиен, а замыкал шествие префект Меммий Эмилий Тригетий, нервно сжимавший в руке свиток с печатью сената. За ними, на почтительном расстоянии, шла тень императорской гвардии. Их щиты были опущены — красноречивый знак безнадежности.
В приемной первосвященника пахло ладаном и воском. Лев I, облаченный в простую белую сутану без каких-либо украшений, стоял у высокого окна и смотрел на струи дождя, стекающие по стеклу. Его старческие, испещренные морщинами руки были сложены в молитве, но взгляд, которым он встретил вошедших, был тверд и ясен.
— Святой отец, — Валентиниан, нарушив весь этикет, опустился на колено. — Гунны уже в Италии. Аквилея пала. Если Аттила двинется на Рим... — его голос дрогнул, — Империя, вера... все превратится в прах.
Лев молча указал на скамью. Его глубокие, всепонимающие глаза оценили каждого: императора, чья гордыня сменилась животным страхом; консула, готового на все ради спасения отечества; префекта, чьи пальцы судорожно сжимали свиток судьбы.
— Вы просите меня стать заложником в стане варваров? — наконец заговорил папа. Его тихий голос обладал невероятной силой, каждое слово врезалось в сознание. — Я — пастырь душ, а не дипломат, торгующий жизнями.
Геннадий Авиен сделал шаг вперед. Его обычно спокойный голос дрожал от сдерживаемых эмоций:
— Святой отец, Аттила, при всей своей жестокости, известен необъяснимым почтением к христианскому учению и святыням. Говорят, он верит, что ваше присутствие — знак свыше. Если вы откажетесь, Рим падет без единого выстрела. Я умоляю вас не ради императора или сената... — он опустил взгляд на свои руки, — ради тех, кто остался в городе: стариков, матерей, детей, что сейчас молятся в базиликах о спасении.
Тригетий, обычно молчаливый, добавил хриплым шепотом:
— Мы поедем с вами. Я, консул... лучшие люди Рима. Дайте нам шанс умереть не как трусы в бегстве, а как римляне, защищающие свой дом.
Валентиниан поднял голову, и по его щекам текли слезы:
— Я наделяю вас всеми полномочиями. Заключайте мир на его условиях. Берите золото, земли... мой трон! Но спасите город!
Лев медленно подошел к небольшому алтарю, где горела единственная свеча. Он взял с полки потрепанное Евангелие и приложил ладонь к кожаному переплету. В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь монотонным стуком дождя по стеклу.
— Тридцать лет я молился, чтобы этот час не настал, — прошептал он. — Но если Господь избрал меня орудием Своего промысла... — Папа обернулся, и в его старческих глазах вспыхнул такой огонь веры, что Валентиниан невольно опустил взгляд. — Я поеду. Но не как посол империи. Как посланник Христа. И если Аттила осмелится поднять руку на Град Господа, да падет его кровь на его же голову.
Валентиниан дрожащей рукой достал из складок тоги пергамент с золотой императорской буллой — грамоту, дарующую папе право решать судьбу Рима. Лев взял ее, не глядя, и положил рядом с Евангелием.
— Готовьте коней, — сказал он, обращаясь к Авиену и Тригетию. — Завтра на рассвете мы едем на север.