Железо и Хлеб
Не так давно, казалось, сама жизнь висела на волоске. Тогда еще не князь, а просто Перун, воин с разбитым сердцем и горсткой отчаявшихся односельчан, пустился в погоню за отрядом профессиональных головорезов, разграбивших его село и уведших в полон жителей. Они шли по бескрайней степи, опасаясь каждого перелеска, каждого холма, за которым мог скрываться конный разъезд. Любой воинственный вождь мог прервать их путь навсегда — просто потому, что ему показалось подозрительным их поведение, или вовсе без причины. А ведь тогда, всего несколько лет назад, никакой большой войны и близко не было — лишь малая, жестокая война каждого против всех.
Теперь же все переменилось. Большая война пришла по воле Аттилы, его армия, подобно стальному тарану, двигалась на Рим. Но на землях вокруг Карпат, там, где прошел Перун со своим туменом, воцарился удивительный порядок. Славянские фактории росли как грибы после теплого дождя. Не успевал путник отойти от одной, как на горизонте уже маячил частокол и дымок очагов следующей фактории. Когда Перун, выполняя волю кагана, устроил лагерь в Русе и взял под контроль балканские земли, круг, охватывающий великие горы, практически замкнулся. Возникло новое пространство — не империя, но и не хаос, а нечто прочное и живое, как сплетенные корни дуба.
В сами Карпаты славяне не лезли — мало там места для пашен, да и перевалы труднопроходимы. Но в горах жили даки — суровые, но честные люди, ставшие добрыми соседями. Им нужно было славянское зерно и добротная сталь, а славяне не прочь были полакомиться их сочными фруктами и терпким виноградным вином. Торговля шла бойко. Железная руда, добываемая рудокопами даков, теперь поступала в долины в массовом количестве. Горцы, видя ненасытный спрос, расширяли выработки, зная, что на равнинах их товар заберут вместе с руками и попросят еще.
А на равнинах творилось нечто невиданное. Стальной плуг, который кузнецы ковали теперь в каждой крупной фактории, превращал некогда дикие, нетронутые степи в сплошные пашни, сады и огороды. Земля, щедрая и отзывчивая, платила за труд сторицей. Люди, веками жившие в страхе, начали дышать полной грудью.
Страх, конечно, не исчез совсем. Иной раз еще можно было нарваться на шайку разбойников, отчаявшихся или не желающих жить в новом порядке. Но такие случаи становились все реже. Каждое нападение теперь вело к немедленной и беспощадной облаве силами гарнизона ближайшей фактории, при полной и яростной поддержке всего окрестного населения. Спрятаться варнакам было уже негде. Даже родственники, боясь гнева общины, не хотели пускать их в свой дом. Односельчане долго разбираться не станут — сожгут дом пособников к чертям собачьим, и вся недолга. Закон, установленный Перуном, был прост и суров: «Мир и труд под защитой меча. Кто мешает миру — тот враг всем». И он был един для всех — и для местного, и для пришлого. Поэтому разбойничья вольница очень быстро заканчивала свой путь в петле, устроенной на придорожном дереве, в суровое и ясное назидание другим.
Всем нашлось место под этим новым небом. Не только славяне, но и гепиды, остготы, аланы, даже отдельные роды сарматов — все могли поселиться на свободных землях, платя оброк не кровью, а хлебом или ремеслом, и спокойно растить своих детей. Более того, дети эти — и мальчики, и девочки — могли обучаться в школах, что возникали при крупных факториях. Там учили не только грамоте, что была редкостью, но и ремеслам: кузнечному делу, речному промыслу, землепашеству, врачеванию травами. И конечно, все мальчики, независимо от рода, проходили военную подготовку. Мир должен уметь защищаться.
Именно об этих превратностях судьбы размышлял Перун, стоя на невысоком холме и наблюдая, как его ратники штурмуют укрепления собственного лагеря. Одни — с яростью и отвагой, другие — с хитростью и выдержкой. Он видел в этом не просто учение, а исток нового народа — не по крови, а по духу.
Раннее утро застилало долину Дуная серебристым туманом, скрывая могучие воды. А в лагере у Русе жизнь уже кипела. Здесь, на равнине между рекой и лесистыми холмами, Перун возвел не просто укрепление — он построил точную, хоть и уменьшенную, копию стен Константинополя, как их описывали бывалые купцы и пленники.
Стены тянулись на пол-лиги, высотой в двенадцать шагов, с башнями через каждые пятьдесят. Ворота — из векового дуба, обитые железом. Ров — глубиной в шесть шагов, заполненный водой из Дуная. Все это было создано не для забавы, а для суровой науки выживания и победы.
Перун вышел к строю. Без доспехов, в простой холщовой рубахе, с длинным копьем в руке. Перед ним, замерев в строю, стояли десять тысяч воинов: славяне в льняных портах и рубахах, гепиды в кожаных поножах и кольчугах, аланы в характерных остроконечных шлемах. Все молчали, зная — сегодня крови не прольется, но поражение может оказаться горше настоящей раны.
Перун остановился у макета главных ворот, выстроенного из бревен и обмазанного глиной.
— Константинополь — не просто город. Это крепость, которую сами боги, казалось бы, воздвигли в насмешку над смертными, — прогремел его голос, звучный и властный, как удар медного колокола. — Стены его выше, чем самое длинное ваше копье. Ворота крепче, чем ваши самые тяжелые тараны. И если вы пойдете на приступ, как стадо баранов, — умрете, как овцы на бойне.
Он указал на зубчатые башни:
— Там будут лучники, чьи стрелы настигнут вас за сто шагов. Там будет греческий огонь, что испепеляет плоть и железо. Там будут камни, которые разобьют ваши черепа, прежде чем вы успеете коснуться подножия стены.
Гепидский вождь Велемар, человек крутого нрава, сплюнул в сторону.
— Тогда зачем лезть на рожон, князь? Давай обойдем их. Возьмем измором, как брали города в степи.
Перун усмехнулся, но в его глазах не было веселья.
— Потому что они не в степи. Они за этими стенами. А стены падают только тогда, когда те, кто их штурмует, верят в победу сильнее, чем защитники, верят в свою неприступность.
Он взошел на высокий помост, откуда были видны все укрепления.
— Сегодня вы — штурмующие. Завтра — защитники. Потому что знать врага — значит знать и свои слабости. Это — высшая мудрость воина.
В полуденный зной первый отряд двинулся к стенам. Пятьсот славян, вооруженных длинными лестницами из ясеня, бежали вперед, поднимая клубы пыли, как в настоящей битве. Но едва передовые достигли рва, как с башни раздалась команда, и невидимые лучники «метнули» тупые стрелы — первый воин, коснувшись груди, остановился, «убитый». За ним — второй, третий.
На башнях стояли воины в синих плащах — те, кто изображал византийских защитников. Их луки не убивали, но каждый жест, каждый выкрик был точен и ярок.
Лестницы уперлись в стену. И тут гепиды-«защитники» сбросили вниз связки колючего терновника, имитируя град камней и брёвен. Штурмующие падали, срывались, но самые упорные пытались взобраться наверх.
Перун наблюдал, не вмешиваясь, но замечая каждую ошибку. Лишь когда последний «атакующий» был «убит», он крикнул, и медный рог протрубил отбой.
— Стой!
Он спустился к самому рву, поднял одну из сломанных лестниц.
— Вы бежали, как бегут в степи на врага. Но здесь — не степь. Здесь — смертельная ловушка. Вы мыслили как воины поля, а не как воины осады.
Кузнец Радогост, могучий детина, вытер пот с лица.
— Что же делать, князь? Как подступиться к такой твердыне?
— Думать! — огрызнулся Перун. — Стена — это не просто камень и раствор. Это — щит врага. И чтобы пробить его, нужно знать, как враг думает, чего он боится, на что надеется.
Вечером у костра Перун разложил перед собравшимися командирами карту, вырезанную на большом куске березовой коры.
— У стен Константинополя, при всей их мощи, есть три слабых места, — его палец водил по рисунку. — Во-первых, юго-западный угол — там река Ликос подмывает фундамент, и кладка там старше. Во-вторых, Ворота Золотого Рога — петли старые, их может сломать мощный таран. В-третьих, северная башня, что зовется Кентанарией — там несут службу новобранцы, их легко напугать и обратить в бегство.
Он посмотрел на суровые лица вокруг.
— Но знать слабости — не значит победить. Нужна слаженность, как в механизме часов. В бою времени на размышления не будет. Каждый должен знать свой маневр.
И он стал показывать новую тактику, рожденную его гением полководца:
Три атаки одновременно:
● Ложный, но яростный штурм главных ворот — чтобы отвлечь и приковать к себе лучшие силы защитников.
● Настоящий удар тараном у юго-западного угла — где стену можно обрушить.
● Обходной маневр легкой пехоты на северную башню — чтобы проникнуть внутрь и посеять панику.
— Почему именно три атаки? — спросил молодой славянин по имени Борислав.
— Потому что командир врага думает одной головой, — объяснил Перун. — Три угрозы, пришедшие с разных сторон, — это хаос для его ума. Он начнет метаться, дробить силы, совершать ошибки.
На следующий день Перун ужесточил правила.
— Штурм будет в полной темноте. Без факелов, без криков.
Воины застонали. В слепой ночи ломались лестницы, воины сталкивались друг с другом, «стрелы» защитников летели наугад, но считались попаданиями. Перун был неумолим:
— Константинополь не спит по ночам! Его стены освещены факелами! И вы должны научиться быть ночью зрячими, как совы, и бесшумными, как тени!
К полуночи нескольким небольшим группам все же удалось подобраться к стенам. Но вместо того, чтобы лезть напролом, они, как и учили, вкопали в землю специальные крюки и натянули между ними веревочные лестницы.
— Это не лестницы, — пояснил Перун наутро. — Это паутина. По ней движутся пауки. А пауки не шумят.
К рассвету десяток «пауков» добрался до вершины стены. Не как герои, а как призраки.
Когда взошло солнце, Перун снова перетасовал роли.
— Сегодня защитники и атакующие меняются местами. Те, кто штурмовал, будут обороняться.
Новый штурм был уже иным. Атакующие не бежали толпой. Они двигались медленно, неотвратимо, как вода, огибая препятствия. Легкая пехота атаковала с флангов, отвлекая «лучников». Таран, прикрытый сомкнутым щитовым строением - «черепахой», подкатывал к воротам. Лестницы ставили не вплотную к стене, а на расстоянии, чтобы защитники не могли их легко отбросить.
Когда первый воин, тот самый Борислав, вскочил на стену, Перун ударил в рог:
— Стоп!
Он поднялся на башню, где стоял запыхавшийся, но сияющий победой юноша.
— Как ты это сделал? — спросил князь.
— Я видел, что лучники опускают луки после залпа, чтобы перевести дух, — выдохнул Борислав. — Я бросил в их сторону горящую связку хвороста. Они на мгновение отпрянули от страха перед огнем — вот тогда я и полез. Они опомнились, но было поздно.
Перун одобрительно кивнул.
— Ты победил не одной силой мускулов. Ты победил их страхом. А страх — порой лучший союзник, чем тысяча мечей.
Вечером к нему подошел Велемар. Лицо гепида было серьезным.
— Князь, вопрос от многих. Зачем так усердно учиться штурму, если мы, по слову Аттилы, лишь угрожаем Маркиану? Каган велел демонстрировать силу, а не лезть на стены.
Перун, сидя на краю рва, бросил в темную воду камень.
— Тяжело в учении — легко в бою, Велемар. Мы пойдем на настоящий штурм, если хоть один легион Маркиана сдвинется с места против Аттилы. Каждый день тренировки — это лишний шанс для моих воинов вернуться живыми к своим очагам. Каждый день праздности — это верный шаг к братской могиле у чужих стен. — Он повернулся к гепиду, и в его глазах вспыхнул холодный огонь. — Эти стены нужны для того, чтобы воины поняли: победа не в том, чтобы просто сломать стену. Победа в том, чтобы не дать ей сломить твой дух. И если я еще раз услышу от кого-либо: «Мы не пойдем», — я сам, собственными руками, убью его на месте как труса и предателя. Шпионы Маркиана могут быть даже среди нас, они должны быть абсолютно уверены — мы готовы идти до конца.
На следующий день Перун собрал все десять тысяч воинов.
— Сегодня — последнее учение. Все как в настоящем бою. Никаких условностей. Только победа или смерть.
Атака началась с трех сторон одновременно, как он и задумал:
У главных ворот — таран из цельного ствола дуба, окованного железом.
У юго-западного угла — «подкопщики» с кирками и ломами.
У северной башни — «альпинисты» с крючьями и канатами.
Свистели условные стрелы, с грохотом падали мешки с песком, имитирующие камни. Но штурмующие, наученные горьким опытом, не останавливались. Они действовали как единый организм.
Когда первый воин вскочил на стену, за ним хлынули другие. Уже не как отдельные бойцы, а как неудержимый поток.
Перун стоял у рва и наблюдал. Когда последний «защитник» был «убит» или «пленен», он поднес к губам рог, и его звук прорезал воздух:
— Отбой! Хватит!
Когда все, запыхавшиеся, но возбужденные, собрались перед ним, Перун взошел на помост.
— Вы думали, что сегодня учились штурмовать каменную стену? Нет. Вы учились штурмовать сердце врага. Его волю.
Он указал на макет ворот, теперь изрядно потрепанный.
— Стена рушится не от удара тарана. Она рушится тогда, когда те, кто стоит на ней, теряют веру в свою победу. Константинополь падет не от наших мечей. Он падет от страха и безысходности, что мы посеем в душах его защитников. И первый посев страха мы совершили сегодня.
Ночь опустилась на лагерь, густая и беззвездная. Туман над Дунаем сгустился, как молоко. В лагере у Русе давно стихли голоса, лишь из кузниц доносился приглушенный стук молотов, да с валов неслась размеренная перекличка часовых. В своей просторной, но лишенной роскоши юрте Перун сидел над картой Балкан, вырезанной на березовой коре. Внезапно дверь распахнулась, и внутрь ворвался запыхавшийся стражник, дрожащий от ночного холода и спешки.
— Господин! Тревога! В лагерь проник чужак! Он убил часового у северного поста и скрылся в лесу! Убитый успел подать сигнал тревоги!
Перун, не говоря ни слова, схватил меч и вышел. Не дожидаясь рассвета, он в сопровождении отряда воинов с факелами отправился к месту проишествия. Осмотр показал, что незваные гости пришли с реки — на мокром песке остались следы легкой лодки.
— Усилить охрану всего берега, — отдал он приказ, хотя в глазах его читалась не просто тревога, а расчет.
Ночь была испорчена. Вернувшись в юрту, он позвал к себе своего хитрого и безжалостного помощника, начальника лагерной стражи, которого за способность обращаться псом звали Тори Песья Лапа.
— Думаешь, они вернутся? — спросил Тори с невозмутимым видом и цепкими, все видящими глазами.
— Обязательно вернутся, — уверенно сказал Перун. — Не за простым часовым же их послали. Но в следующий раз они придут не по воде.
— Зачем же ты приказал усилить охрану берега? — удивился Тори.
— Пусть думают, что мы спросонья туго соображаем и кидаем силы на ложный след. Сыграем в их игру.
— И где же нам их ждать, князь?
— Это ты у меня спрашиваешь, Тори? — Перун поднял бровь. — Кто у нас здесь главный по ловле крыс? Давай, излагай свои мысли. Откуда ждать диверсантов?
Тори почесал затылок.
— Есть тут одна балка, удобная для скрытого подхода к лагерю. Я ее специально для византийских шпионов держу — не тронул, не загородил. Оттуда как раз видны все наши тыловые постройки, включая твою юрту. Если диверсанты и вправду от Маркиана, то пойдут именно там, где у них подготовлены тайные лежки. Я тогда стражу с постов у балки формально переведу на берег, создав видимость, что людей не хватает, а взамен выставлю скрытые наблюдательные посты.
— Работай, Тори, — кивнул Перун.
Когда Тори ушел, Перун усмехнулся в пустоту.
— Хрена с два они пойдут в твою ловушку, старый пес, — сказал он сам себе. — Если Маркиан послал на мое убийство таких очевидных остолопов, я просто перестану его уважать. Нет, тут что-то тоньше. — Он вышел к стражнику у входа. — Никого не впускать до утра! Даже если сюда явится сам Маркиан в обнимку с Аттилой! Я сплю.
Но спать он не собирался. Перун потушил светильник и, приподняв полог юрты в самом темном ее углу, словно тень, выскользнул наружу. Близился рассвет, самый темный час ночи, когда внимание притупляется. И его расчет оправдался. Почти незримая тень, отделившись от куста терновника, бесшумно скользнула к его юрте именно в том месте, откуда он вышел. Тень стала внимательно прощупывать полог, пытаясь найти лазейку.
— Я могу чем-то помочь, приятель? — раздался спокойный голос Перуна прямо за спиной у незваного гостя.
Реакция была мгновенной. Едва заметный поворот корпуса, и на звук голоса уже летел отточенный, как бритва, клинок. Но Перун был к этому готов. Его собственное тело качнулось в сторону, и клинок улетел в пустоту. Меч Перуна с тихим свистом вышел из ножен. Но и тень оказалась не промах — она ускользнула от ответного удара с неестественной ловкостью.
Завязалась яростная, безмолвная схватка. Убийца нанес удар сверху, затем с разворота справа, молниеносно перекинул короткий клинок в левую руку и снова ударил справа. Это была настоящая машина смерти, беспрерывный поток ножевых атак. Перун едва успевал парировать и уворачиваться. Невозможно было предугадать, где этот призрачный противник окажется в следующее мгновение. Но и Перун был не новичок. Уроки старого Бьярки, полученные в далекой юности, не прошли даром. Вместо того чтобы пытаться угадать движение, он нанес единственно возможный в такой ситуации удар — туда, где ни по каким раскладам противника быть не должно. Но именно там противник оказался в следующее мгновение. Сталь меча Перуна со свистом рассекла воздух и впилась в тело — от ключицы вниз, до самой грудины. Убийца со странно удивленным выражением лица замер, рухнул на колени, а затем — лицом в пыль.
К юрте уже спешила охрана, привлеченная звуками борьбы. А на востоке небо начинало светлеть. Вместе со стражей подошел и Тори, ведя за собой связанного пленника.
— И у меня улов, князь, — хмуро сказал он. — Второй сидел как раз в той балке, где я предполагал. Видимо, отвлекал внимание, пока первый делал свое дело.
От второго диверсанта, под угрозой мучительной смерти, быстро узнали, что это проделки Маркиана. Император Востока, оказывается, всерьез рассматривал план удара в тыл Аттиле, но его страшила угроза, нависшая над самой столицей — тумен Перуна у Русе. Поэтому он решил устранить князя, чтобы обезглавить эту угрозу.
Перун смотрел на первые лучи солнца, окрашивающие Дунай в багрянец.
— Что ж, Маркиан, — тихо проговорил он. — Ты сделал свой ход. Теперь очередь за мной. Игра только начинается.