Песок и Тень
Песок. Он был повсюду – мельчайший, желтовато-серый, неумолимый. Он проникал в шатер сквозь каждую щель в войлочных стенах, оседал на плечах бесстрастных стражников тонкой пылью, скрипел на зубах, набивался в складки одежды. Казалось, сам воздух здесь состоял из песка и страха. Вигилий, некогда скромный переводчик, а ныне – жалкий узник, сидел на корточках, привязанный сыромятным ремнем к центральному столбу шатра. Он уставился в землю перед своими босыми ногами, наблюдая, как бесчисленные песчинки, движимые сквозняком, слагаются в причудливые, постоянно меняющиеся узоры. Хотелось думать лишь о них, забыться, уйти от ужаса реальности в этот микроскопический, бездушный мир. Хотелось быстрее уйти отсюда куда угодно – в небытие, в ад, только бы не видеть этих ликов смерти вокруг, не слышать этого голоса, монотонно задающего один и тот же вопрос.
Ответ уже давно висел на его языке, тяжелый, как свинцовая печать, и рвался наружу. Его удерживала лишь одна-единственная, тончайшая нить – инстинкт жизни. Отпусти ее – и жизнь прервется, а вместе с нею умолкнут и эти проклятые вопросы, исчезнет этот душащий песок, рассеются, как дым, тени людей, державших его здесь три долгих дня. Но нет, жить... жить хотелось до последнего вздоха.
— Кому и зачем ты привез столько золота, Вигилий? — раздался у его уха спокойный, почти ласковый голос. — Отвечай. Я все равно знаю правду. У тебя пока есть шанс правдивым ответом и искренним раскаянием заслужить прощение.
Напротив, на простом деревянном табурете, сидел Иринг, доверенное лицо Аттилы, человек с лицом воина и глазами счетовода. Он снова, в который уже раз, с любопытством разглядывал вышитый золотом кошелек, перебирая пальцами тяжелые монеты.
— Я вез... вез подарок для кагана Аттилы. От василевса Маркиана, — прошептал Вигилий, и его собственный голос показался ему чужим и хриплым.
— Двести фунтов золота? — Иринг мягко рассмеялся, но в его смехе не было ни капли веселья. — Не смеши меня, друг мой. С чего это вдруг Маркиан передает такие царские дары через простого переводчика, даже не поставив в известность главу посольства? Ты, видимо, считаешь нас всех законченными глупцами?
— Мне неведомы намерения императора! — голос Вигилия сорвался на визгливую ноту. — Не того я полета птица! Мне курьер вручил кошелек и велел передать лично кагану. Я лишь исполнитель!
— И как же ты собирался это сделать? — Иринг наклонился к нему, и Вигилий почувствовал запах кожи и конского пота. — У тебя была назначена аудиенция у Аттилы? Ты, скажи мне, десять лет живешь в Этцельбурге. Ну-ка, припомни, как часто за это время ты, простой переводчик, удостаивался личной встречи с Повелителем Степи? Ни разу? Не могу поверить! А я-то думал, он с тобой по утрам кофе пьет и планы на день обсуждает. Нет? — Иринг снова рассмеялся. — Твои сказки никого не интересуют, Вигилий. Я даже не стану беспокоить распросами Маркиана о правдивости твоих слов. Негоже отвлекать столь занятого человека дурацкими вопросами. Так что скажи мне еще раз, и на сей раз подумай хорошенько: кому и зачем ты привез это золото? Ты не выйдешь отсюда живым, пока не дашь мне правдивого ответа. Это я тебе обещаю.
И Вигилий, сидя в этой душной, пропахшей потом и страхом юрте, приспособленной под застенок, с каждым часом понимал все яснее: его объяснение и впрямь звучало идиотски. Но почему его схватили именно сейчас? Почему Иринг был так уверен? Казалось, его подвел кто-то из своих, но кто? Эдекон? Невозможно...
— Я вижу, Вигилий, ты почти готов облегчить свою душу правдивым ответом, — Иринг снова заговорил, заканчивая очередной круг молчаливого психологического пытки. — Тебе мешает лишь малодушная нерешительность. Что ж, для нее у меня есть верное средство. Приведите Луция.
Услышав имя сына, Вигилий вздрогнул, как от удара бича.
— Нет! Только не Луция! — захлебнулся он.
— Теперь помолчи, — холодно оборвал его Иринг. — У тебя была возможность высказаться добровольно. И еще будет, я тебе обещаю.
Он кивнул стражнику. Тот вышел и через мгновение вернулся, введя за руку мальчика лет тринадцати. Луций, сын Вигилия, был смертельно напуган. Увидев отца, грязного, изможденного, привязанного к столбу, он вскрикнул и замер, не в силах сдержать дрожь.
— Луций, — ласково произнес Иринг, — ты узнаешь своего папу?
Мальчик молча кивнул, не сводя с отца широких, полных ужаса глаз.
— Скажи, как ты его любишь.
— Я... я очень люблю тебя, папа, — прошептал Луций.
Слезы, горькие и жгучие, подступили к горлу Вигилия. Он задыхался, мир поплыл перед глазами.
— Ты что-то хотел сказать своему папе, не так ли, мальчик? — продолжал свой страшный спектакль Иринг.
— Папа... — голос Луция дрогнул. — Папа, скажи им правду... Пожалуйста... Иначе... иначе он убьет меня.
Этот детский, полный отчаяния голос переломил последнее сопротивление Вигилия. Та самая тонкая нить, что удерживала роковое признание, лопнула. Лопнула и та, что связывала его с жизнью. Но теперь это уже не имело никакого значения. Единственное, что имело значение – жизнь сына.
— Уведите ребенка, — выдавил он, опуская голову. — Я все скажу.
Иринг удовлетворенно кивнул.
— Молодец, Вигилий. Я ни на секунду не сомневался, что ты примешь единственно верное решение. Уведите пацана, — приказал он стражникам. — Не беспокойся о нем, — добавил он, обращаясь к Вигилию. — Мы с тобой еще на его свадьбе погуляем. Принесите ему воды.
Когда холодная влага омыла пересохшее горло, Вигилию стало странно легко. Словно гора с плеч свалилась. Теперь не нужно было лгать, выкручиваться, бояться. Теперь оставалось лишь говорить.
— Давай начнем, — сказал Иринг, и сидевший в углу писарь приготовил стилус и восковую табличку.
— Золото тебе вручил... — начал Иринг.
— ...Флавий Аэций, главнокомандующий пехотой и кавалерией Западной Римской Империи, — четко, без колебаний, произнес Вигилий.
Иринг усмехнулся.
— Вот теперь я начинаю уважать тебя, Вигилий. Совсем другой человек передо мной. Продолжай.
Аттила стоял в своей походной юрте, больше похожей на тронный зал, и смотрел куда-то в пространство, в невидимую точку перед собой. Или внутрь себя. Его лицо было непроницаемо.
— Сомнений нет? — спросил он тихо, не поворачиваясь к Ирингу.
— Никаких, Элла, — ответил воин. — Все подтверждается до мелочей. И письмо Эдекона, и подробные показания Вигилия, и само золото. Заговор налицо. Аэций пытается подослать к тебе убийцу. И, возможно, это не единственная его попытка.
— Флавий... Флавий... — прошептал Аттила, все так же обращаясь к пустоте. — Кем же ты стал, старый друг? — Он помолчал. — Эта информация не должна выйти за пределы круга посвященных. Ни слова.
— Что прикажешь делать с Вигилием? — Иринг сделал жест, словно проводя большим пальцем по горлу.
— Нет, — покачал головой Аттила. — Вигилий прибыл в составе посольства Маркиана. На допросе он утверждал, что деньги получил от Маркиана. Так?
— Так точно, каган.
— Значит, так оно и есть. Официально. Соврал он только в одном – что хотел отдать золото мне. А на деле готовил покушение. Вот такие показания ты и предъявишь главе посольства. Затем выгони их всех взашей. И передай, что я лично очень скоро явлюсь к Маркиану, чтобы подробно расспросить его об этом чудовищном плане моего убийства. А Вигилий... Вигилий – герой. Он притворился предателем, проник в заговор и раскрыл его. Так и объяви всем.
— Как прикажешь, — поклонился Иринг.
— И еще. Мне нужен Перун. Привези его ко мне. Я обещал ему Балканы. Он получит Балканы. Не через год или два, а сейчас же. Все. Иди.
Когда Иринг ушел, Аттила остался один. Он медленно опустился на ковер у дымящегося очага. В его руках оказалась маленькая, грубо вырезанная из дерева фигурка коня. Игрушка. Он смотрел на нее, и в его глазах мелькнула тень давно забытой печали.
— Мы играли в это, — прошептал он так тихо, что слова потонули в треске огня. — Ты и я. В степях... когда мир был простым, а дружба – настоящей.
Он резким движением швырнул деревянного коня в пламя. Огонь жадно лизнул его, почерневшее дерево сначала обуглилось, а затем вспыхнуло ярким, коротким огоньком. «Друзья приходят и уходят, а враги и предатели накапливаются, как этот проклятый песок», — промелькнуло у него в голове. Он схватился за виски. — О, Боги... как же нестерпимо болит голова...
Перун, он же Сигурд, князь славянских племен, входящих в орду Аттилы, смотрел на Повелителя Степи и с беспокойством отмечал, как тот изменился за последние месяцы. Энергичный, жесткий, словно выкованный из стали полководец, перед которым трепетала половина мира, теперь казался уставшим, почти больным. Его взгляд был потухшим, и каждое слово давалось с видимым усилием.
— Перун, — начал Аттила, — мое намерение отдать под твою руку балканские земли придется осуществить раньше, чем я планировал. Мне нужен ты и твой тумен на Дунае. Немедленно.
— Ты не раз говорил, Элла, что у тебя нет недостатка в воинах, жаждущих славы и не боящихся смерти, — осторожно заметил Перун.
— Это так, — кивнул Аттила. — Но задача, которую предстоит выполнить, под силу только тебе. Воевать, я надеюсь, не придется. А вот пройти по Дунаю к самым границам Византии – нужно. Для этого нужен флот. Плоты, ладьи. Ты в этом деле мастер, тебе нет равных. Ты пойдешь вниз по течению на тысячу километров отсюда. До места под названием Русе. Это в десяти днях пути от Константинополя. Ты построишь там лагерь и начнешь осваивать территорию так, как умеешь. Население там к нам лояльно, проблем не будет.
Аттила подошел к карте, начертанной на выделанной коже.
— Твоя задача – создать угрозу для Маркиана. Показать ему, что в любой момент твой тумен может преодолеть это расстояние и стать у стен его столицы. Пусть его разведка кружится вокруг твоего стана – не мешай им. Проведи учения, покажи осадные машины. Все должно кричать о том, что ты готовишься к штурму. Попутно строй свои фактории. Эта земля отныне – земля славян. Но не думай, что это лишь игра. Если потребуется, тебе придется атаковать по-настоящему. Поэтому не расслабляйся. Задание – секретное. Никому ни слова. Я сам объявлю то, что следует знать остальным.
Высоко в деревянных покоях, в тереме, что Аттила велел отстроить для своих жен, Кримхильда, бывшая королева из Ксантена, стояла у резного окна. Прошло уже два месяца, как Повелитель Степи взял ее в жены, присоединив таким образом ее земли к своей державе. Но за все время он ни разу не переступил порог ее комнаты. Похоже, его интересовал лишь Ксантен, а не она сама. Сказать, что это огорчало ее – значило солгать. Она не хотела видеть ни этого грубого варвара, ни самого Ксантена, ставшего для нее чужим и враждебным после гибели Сигурда. Здесь же, в Этцельбурге, ее и детей кормили, одевали, не обижали. Заботы о родном замке она с облегчением взвалила на плечи брата, Гизельхера. Пусть Гутрун подрастет – сам решит, вернуться ли на трон предков или остаться здесь. Ее взгляд рассеянно скользил по городской площади, залитой косыми лучами заходящего солнца.
И вдруг сердце ее замерло, а затем забилось с такой силой, что в глазах потемнело. Вдоль дальней улицы, ведя за собой небольшой отряд всадников, ехал... он. Сигурд. Ее Сигурд. Муж, чью смерть она оплакивала долгие годы.
— Не может быть! — вырвался у нее сдавленный крик. Это невозможно! Какое-то наваждение, игра больного воображения!
Она лихорадочно стала дергать ручку массивной оконной рамы, но та не поддавалась, будто намертво вросла в стену. А всадник тем временем медленно двигался, и солнечный свет выхватывал из толпы его знакомый до боли профиль, посадку головы, цвет волн... Нет, такое сходство невозможно! Она знала каждую черту его лица!
— Открывайся же, проклятое! — в отчаянии закричала она, ударив стекло ладонями. Нужно вниз! Скорее на улицу!
Не помня себя, она накинула первый попавшийся плащ, на мгновение мельком взглянула в полированное бронзовое зеркало на свое бледное, искаженное ужасом и надеждой лицо и бросилась вон из комнаты, слетая по крутым лестницам, расталкивая попадавшихся на пути служанок. Выбежала на пыльную улицу, запыхавшись, озираясь по сторонам. Но площади были пусты. Отряда и след простыл.
— Стража! Кто-нибудь! — закричала она.
К ней немедленно подбежал один из стражников, охранявших вход в женскую половину.
— Что случилось, госпожа?
— Кто сейчас ехал здесь? Чей отряд? — задыхаясь, спросила Кримхильда.
— Это... это были славяне, госпожа. Проскакали через площадь и скрылись вон за теми домами.
— Кто их командир? Отвечай немедленно, болван!
— Перун, госпожа. Славянский князь. Был у кагана по делам. Живет где-то на севере, дней пять-семь пути отсюда.
Кримхильда отшатнулась, будто от удара. Сердце ее бешено стучало.
«Боже мой... Я, наверное, совсем лишилась рассудка. Это не мог быть он. Невозможно, чтобы он был жив и не дал о себе знать все эти долгие годы. Невозможно... Я схожу с ума от горя и тоски».
Но тень сомнения, крошечная, как та песчинка в шатре Вигилия, уже упала в ее душу. И с этой минуты покой был для нее потерян.