Стальные Воды Рейна
Раннее утро застало берега Рейна в объятиях густого, молочно-белого тумана, скрывавшего бурные воды могучей реки. Но сквозь эту пелену пробивался низкий, нарастающий гул, от которого мелкой дрожью вибрировала земля. Это был топот десятков тысяч ног, лошадиных копыт и скрип бесчисленных повозок — неумолимо приближалась армия Аттилы.
Ровно через пять дней после завершения строительства, как и было условлено, на восточном горизонте показались первые знамёна. Сначала — лишь рыжее облако пыли, затем — зловещее сверкание бесчисленных наконечников копий, и, наконец, подобно приливной волне, на берег хлынула сама армия, покорившая пол-Европы. Двести тысяч воинов. Легкая конница гуннов, тяжёлая пехота германцев, боевые колесницы, бесконечные обозы с разобранными осадными орудиями. И в самом центре этого стального потока, на белом боевом скакуне, в практичных, лишённых всякой роскоши кожаных доспехах, восседал сам Аттила.
Перун стоял у первого понтона своего творения, неподвижный, как скала, и ждал.
Когда Аттила приблизился, его колоссальное войско по невидимой команде замедлило ход. Оглушительный гул стих, и воцарилась звенящая тишина, нарушаемая лишь свистом ветра, игравшего чёрными, как сама ночь, знамёнами с вышитым золотом волком.
Аттила спешился. Не торопясь, с оценивающим взглядом опытного охотника, подошёл к мосту. Его глаза, острые и пронзительные, как клинки, скользили по бревнам, проверяя каждое соединение, каждую цепь, каждый узел. Он наклонился, коснулся ладонью дубовой балки настила, провёл пальцем по стыку, проверяя плотность подгонки. Затем его взгляд устремился на Перуна:
— Ты построил мост. Но выдержит ли он тяжесть моей армии?
В ответ Перун, не проронив ни слова, просто поднял руку. С наблюдательного поста на ближайшем холме прозвучал протяжный, низкий сигнал рога. В тот же миг десять тысяч воинов его тумена стройными рядами двинулись на мост — сначала мерным шагом, затем переходя на бег, с полным вооружением и щитами. Громадная конструкция содрогнулась, но понтоны даже не сместились, приняв на себя тяжесть стали и мускулов.
Аттила кивнул, и впервые Перун увидел, как углы его строгого рта дрогнули в подобии улыбки:
— Ты сберёг нам много времени и сил. И много жизней.
Но прежде чем пустить на мост свою армаду, Аттила совершил древний ритуал. Жрецы в звериных шкурах привели чёрного быка. Воздев руки к затянутому туманом небу, Аттила воззвал к Великому Небу — Алме и духу реки — Итиль-Эги. Быка закололи прямо над водой, алая кровь хлынула в седые воды Рейна, дабы умилостивить его духа. Тушу изжарили на огромном костре и разделили между вождями племён, а остатки сожгли, чтобы дым вознёсся к небесному божеству.
Аттила, встав у священного костра, поднял свой меч:
— Отныне эта земля — наша! Рейн — не преграда! Он — начало нашего пути к победе!
Затем, повернувшись к мосту, он крикнул так, что его голос услышали тысячи:
— Вперёд! Мы пройдём по воде, как посуху, ибо наша земля везде, где ступит копыто гуннского коня!
Первой хлынула на мост конница гуннов — живой, неудержимый поток. По четыре всадника в ряд они неслись по настилу, сохраняя безупречный строй. Десятки тысяч копыт выбивали оглушительную, яростную дробь по дубовым доскам.
Аттила наблюдал с берега. Мост закачался, когда задул внезапно налетевший ветер и волны начали хлестать в щели между понтонами. Но конструкция выстояла. Громадные якоря из каменных глыб, прикованные к стальным цепям, не дали течению сорвать её.
— Хорошая работа, — бросил он Перуну. — Неделю перебирались бы на плотах. И то — лишь моя конница. О других и говорить нечего.
Следом двинулись остготы — дисциплинированная пехота в добротных кольчугах, вооружённая длинными копьями. Их вождь шёл в первых рядах, высоко подняв щит с изображением орла.
Они шли не спеша, с любопытством испытывая творение славян: притоптывали, проверяя прочность, ощупывали натянутые, как струны, цепи.
За ними потянулись гепиды. Те, кто недавно бился против Перуна, смотрели на мост с недоверием, покрепче сжимая щиты. Но их соплеменники, успевшие войти в тумен Перуна, шли уверенно, показывая пример.
Их предводитель, Ардарих, остановился перед Перуном:
— Я видел, как вы рубили лес. Вы брали не всё подряд, а лишь нужное. Это мудро.
Перун кивнул:
— Я научился у вас, знающих толк в деревьях.
Ардарих усмехнулся:
— А теперь мы учимся у тебя. Мир и впрямь меняется.
Северяне-скиры шли с древней, суровой песней, грубой, как скалы их родины. Их тяжёлая пехота в кожаных доспехах и рогатых шлемах двигалась неудержимой стеной.
За ними — ругии, дети болот и дремучих лесов, лучшие охотники, чьи луки не уступали гуннским.
Следом — герулы, суровые скотоводы и воины с севера.
Тюринги, спустившиеся со своих заснеженных гор.
Аланы — кочевники, как и гунны, переправляли свою знаменитую тяжёлую кавалерию.
Франки Хлодомара, верные законному наследнику своего короля.
Всего двадцать пять больших и малых племён, сплочённых волей одного человека, ступили на мост через Рейн.
Тяжёлые грузы везли на паромах, которые тянули вдоль натянутых канатов, чтобы не снесло течением.
На первый паром погрузили грозную осадную башню — деревянного исполина высотой в десять шагов. Паром опасно накренился, но выстоял.
И тут случилось непредвиденное. Один из канатов, перетёршийся о береговой камень, с треском лопнул. Паром с ценным грузом начал быстро набирать скорость вниз по течению.
Перун бросился к берегу:
— Укрепить второй канат! Немедленно!
Гепиды из охраны на мгновение опешили, но, видя уверенность воеводы, ринулись выполнять приказ. Паром развернуло боком, но натянувшийся второй трос остановил его и медленно потащил к желанному берегу.
Ночью налетела настоящая буря. Ветер выл с такой силой, что брёвна и доски отчаянно заскрипели. Ливень хлестал сплошной стеной. Мост заходил ходуном, волны высотой в пол-человека яростно били в понтоны. Но порвать стальные цепи им оказалось не под силу. Лишь одно бревно, оказавшееся старым и подточенным, с треском раскололось. К утру буря стихла. Мост стоял. Повреждённую балку быстро заменили, и переправа продолжилась.
Вся переправа заняла пять дней. Переправляйся они вплавь и на плотах - ушли бы месяцы. И вряд ли враги позволили им сделать это в тишине и спокойствии.
Переправа завершилась в полдень. Последним по мосту прошёл сам Аттила — пешком, ведя своего белого коня в поводу. На самой середине реки он остановился и опустил остриё своего меча в воду:
— Рейн, запомни: отныне ты стал дорогой моей империи.
Ступив на западный берег, он обернулся к своему необъятному войску, выстроившемуся на другом берегу:
— Вы прошли через воду! Теперь вам предстоит пройти через огонь битв! Рим... Рим узнает, что такое гнев степей!
Толпа ответила оглушительным рёвом. Но Аттила поднял руку, требуя тишины:
— Однако знайте: мост этот построил не я. Его возвёл человек, что смотрит в будущее и умеет творить!
Он указал на Перуна, стоявшего чуть поодаль:
— Этот воин — мой брат по оружию! И его воля сокрушит любые стены!
Солнце, клонясь к закату, заливало воды Рейна багрянцем и медью, словно сама река истекала кровью грядущих сражений. Гул армии окончательно стих вдали, за холмами, унося с собой последние отзвуки лязга оружия и ржания коней. На западном берегу, у самого края воды, остались двое — Аттила и Перун. Два полководца, две силы, две судьбы, сплетённые воедино железной волей истории.
Аттила стоял неподвижно, его короткий плащ трепетал на холодном ветру, обнажая рукоять легендарного меча, что, по слухам, был выкован из упавшей с неба звезды. Он не смотрел на Перуна. Его острый, хищный взгляд был устремлён далеко на запад, туда, где лежала тучная, желанная Галлия — богатейшая провинция Рима, которую он намеривался вырвать из слабеющих рук Империи.
Перун подошёл медленно, без суеты, его тень легла на сырую землю берега.
— Ты не пойдёшь со мной на Галлию, — произнёс Аттила, не оборачиваясь. Его голос, тихий и хриплый, был твёрд, как булат. — Твоё место здесь. К северу от Дуная. Я обещал тебе эти земли. Они — твои. У меня и без тебя хватает воинов, жаждущих славы и смерти.
Перун остановился в шаге от него, не опуская взгляда. Он лишь молча кивнул, принимая волю повелителя степей.
— Зерно. Оружие. Без задержек. Вот что мне нужно от тебя, — продолжил Аттила, наконец поворачиваясь к нему. Его пронзительные глаза, похожие на щели, впились в лицо Перуна. — Если через год у моей армии не будет хлеба — твоя голова украсит шест у моего шатра. Если будет — получишь в придачу ещё и Балканы.
Ветер подхватил его слова и унёс над тёмными водами. Перун не дрогнул.
— Почему ты веришь, что я справлюсь? — спросил он прямо.
Уголки губ Аттилы дрогнули в подобии усмешки — редкое явление на его суровом лице.
— Потому что я завоёвываю земли. А ты... ты завоёвываешь сердца.
Он сделал шаг вперёд, сократив расстояние между ними до минимума. Теперь они стояли почти грудь в грудь.
— Я видел, как ты строил этот мост. Не из одного дерева и стали. Из доверия. Ты заставил славян и гепидов — народы, веками резавшие друг друга, — работать плечом к плечу.
Перун впервые позволил себе улыбнуться.
— Я не заставлял. Я дал им веру. Веру в то, что перед лицом единого Бога они могут быть братьями. Что трудясь вместе, достигнут большего, чем в вековой распре.
Аттила фыркнул:
— Философия. Но я позвал тебя сюда не для дискуссий о богах.
— Севернее Дуная, — Перун присел на корточки и набрал в ладонь тёмную, жирную землю, — земля, что даёт вдесятеро больше, чем берёт. Но ей нужно время.
Аттила, отбросив церемонии, присел рядом с ним на берегу, как равный с равным.
— Сколько?
— Два года. Первый — на посев и обустройство. Второй — на сбор урожая. К третьему — зерно пойдёт к тебе рекой.
— А если не справишься? Местные конунги вряд ли встретят тебя с пирогами.
— Тогда я сам принесу тебе свою голову. Без цепей и стражников.
Аттила громко рассмеялся — звук был похож на лай молодого волка.
— Ты мне нравишься, Перун. Не льстишь. Говоришь правду, даже если она тебе в бок. Кстати, как теперь тебе имя? Перун? Сигурд? Ахалвин?
— Сигурд мёртв, — лицо Перуна стало каменным. — Убит названым братом. Ахалвин сгинул, преданный матерью, что дала ему это имя. Остался только Перун.
Аттила молча вытащил из-за пояса массивный золотой обруч — знак высочайшего доверия у гуннов.
— Возьми. Это кольцо моего особого доверия. Пока ты держишь слово, мои купцы будут платить за твой хлеб и сталь втрое против римских цен. Но если обманешь...
— Я знаю, — тихо, но твёрдо перебил его Перун. — Ты не прощаешь предательства.
Аттила кивнул, вкладывая кольцо в его руку:
— Но я помню о верности. Через два года, если всё будет так, как ты сказал, Балканы — твои. Не как вассалу. Как союзнику.
Он встал, отряхнулся и, неоглядываясь, пошёл к своему ждущему коню. Перун остался сидеть на берегу,сжимая в руке холодное золотое кольцо и тёплую, плодородную землю, что теперьстала его судьбой. Два разных пути. И между ними —бурные воды Рейна и воля человека, кото